Месть Крестного отца - Марк Вайнгартнер

— Нельзя ли посдержанней? — сказал Том.

— Извини. Madonti… О боже, дайте мне фотоаппарат.

Посреди овальной дорожки перед особняком команда рабочих роилась вокруг гипсового слепка «Мыслителя» Родена. Его пытались перенести к статуям у бассейна. У дальнего конца дома на открытом кузове грузовика, припаркованного на мощеной стоянке рядом с машинами гостей, стояло пополнение к коллекции — бронзовый слепок самого Джека Вольца, отлитый по случаю его пятидесятилетия в шоу-бизнесе. Фигура с распростертыми руками была заметно больше, чем ее прототип. Большой и указательный палец каждой ладони растопырены под прямым углом, создавая подобие кинокадра.

— Странно, что он изображен в римской тоге, — отметил Том.

— И не обнаженным, — поддержала Тереза, придя в себя. — Как Наполеон.

— Наполеон позировал обнаженным?

— Да, есть скульптура работы Кановы. Оригинал где-то в Лондоне, но я видела бронзовую копию в Милане в прошлом году.

— Ты в прошлом году была в Милане?

— Мы все были в Милане в прошлом году. Ты что, не помнишь? Всей семьей, за исключением твоей персоны. У тебя в последний момент появились дела.

— Ах да. Я думал, вы летали на Ривьеру. Во Францию.

— Мы действительно ездили на Ривьеру, — сказала она. — Прилетели в Милан и сели на поезд. Я показывала тебе фотографии.

— То-о-очно. Теперь я вспомнил.

— Вот видишь? Тебе удается обмануть всех, но не меня.

Тереза ошибалась. Том не умел лгать. Он существовал в мире, где каждое слово — неоспоримый факт и только в молчании могла скрываться неправда. «Майкл хочет видеть тебя» — это не ложь, а просто недосказанная фраза: «Майкл хочет видеть тебя в могиле» или «Майкл хочет видеть тебя в машине, которая укатит отсюда и никогда не вернется, ты, чертов придурок, проклятый предатель». Единственным человеком, кому Хейген лгал, была Тереза. В извращенном смысле это можно было считать комплиментом. Не стоило только ей об этом говорить.

— Я спокойно лгу другим, но не тебе, потому что к ним не испытываю ничего подобного.

— Это не ложь, а увертка.

Водитель открыл дверцу. Местный носильщик бросился к чемоданам. Один из бывших израильских коммандос подошел проводить Хейгенов к парадному входу.

Тереза похлопала Тома по колену.

— Брось. Пошли веселиться.

* * *

Люди с автоматами по обе стороны входа не шевельнулись, будто Хейгенов и не было вовсе. Видимо, им приказали стоять по стойке «смирно» с невозмутимым видом, как караул у Букингемского дворца.

Тома Хейгена автоматы обеспокоили больше, чем Терезу. Она поднялась по ступеням и позвонила в дверь без всякой тревоги.

Открыл дворецкий в смокинге, и гостей чуть не сбил с ног порыв ветра от кондиционера. Дворецкий был англичанином или выработал нужный акцент и выглядел слишком юным для такой работы, не больше тридцати пяти, с длинным покатым носом, как у королей и членов парламента. Стрижка в точности повторяла прическу президента Ши.

Из глубины дома донесся смех и гитарный рок-н-ролл, который ассоциируется у многих с серфингистами и наркоманами, хотя Тому музыка была знакома лишь потому, что ее постоянно наигрывал старший сын Конни Виктор.

Дворецкий провел их по темному гулкому коридору. Казалось, они отдаляются от музыки. Меблировка осталась прежней: толстые ковры, резные столы с мифическими созданиями на ножках и спинках, богато обитые стулья и канапе, созданные будто для того, чтобы викторианской леди в корсете было удобно падать в обморок. Тяжелые бархатные шторы задернуты, что затрудняло возможность полюбоваться произведениями искусства. На каждой стене висело по картине, стоящей целое состояние. В присутствии Тома Тереза держала восторг при себе, хотя было заметно, что ей хочется остановиться и разглядеть каждую.

Она изучала современное искусство, которое Хейгены могли себе позволить, и получала особое наслаждение от хороших частных коллекций. «В музее, — объясняла она мужу много лет назад, — чувствуешь, что шедевры принадлежат всему миру, а в частном доме ощущается собственность. В этом и есть вся соль. Девяносто процентов радости приносит сама работа, но именно оставшиеся десять процентов способны вскружить голову. Этим владеет один человек».

Вольц ждал их на Том же солнечном крыльце со стеклянными панелями, где принимал Хейгена первый раз. Рядом с ним на кремовом кожаном диванчике сидели вместе Джонни Фонтейн и Франческа Корлеоне. Она держала мартини, он — свой излюбленный виски с водой. Оба оделись канона собрание директоров и взмокли от пота. В комнате было словно в парилке. Заметив Хейгенов, они поднялись.

При виде парочки Тереза подняла бровь. Франческа слегка покраснела. Том принял это как должное и предупредительно сжал жене руку. Объяснит позже. Она поняла.

— Конгрессмен Хейген! — поприветствовал Вольц.

— Просто Том. — Серьезное обращение он воспринимал как колкость.

— Сочувствую вашим юридическим тяжбам. Сам не понаслышке знаю, какой кошмар — находиться под несправедливым обвинением.

Теперь Тереза злобно сжала руку Тома.

— Спасибо, — отозвался Хейген.

Старик ничуть не потел. Высокий и сильный в молодости, он здорово сдал. Вконец облысел. Верхнюю губу слегка перекосило после сердечного удара год назад. Одевался он по-прежнему: итальянские туфли ценой в хороший подержанный автомобиль, выглаженные льняные брюки, голубая шелковая рубашка, открытая у горла, — из ворота, подобно мохнатому зверю, выглядывал пучок густых седых волос.

— Вы совсем не изменились, — сказал Вольц. — Сколько лет-то прошло?

— Почти двадцать, — ответил Том.

— Навевает воспоминания, — с горечью произнес старик. — Вы тут всех знаете, верно? Очевидно, знакомые лица. Очевидно. — Он указывал на Франческу, но смотрел на Тома. — Слышали о фонде Нино Валенти? Фонд Нино Валенти. А я впервые слышу. Многообещающая идея. Старые актеры, больные певцы, о них нужно заботиться. Как долетели? Уже остановились в гостинице? И где мои манеры! Это, должно быть, госпожа Хейген.

— Должно быть, — повторила Тереза.

— Простите его, — вмешался Джонни. — Еще в допотопные времена, когда Джек заработал свой первый миллион, жена заставила его брать уроки этикета и речи, чтобы скрыть плебейское происхождение. Только вот с годами они начинают забываться.

Вольц проигнорировал замечание.

— Я слышал, вы знаток искусства, госпожа Хейген.

Тереза уставилась на картину на стене за Вольцем, изображавшую, как нагие девушки купаются в озере, а с берега на них взирает смеющийся сатир.

— Она помогла основать Музей современного искусства в Лас-Вегасе, — сказал Том. — Состоит там в совете директоров и не только там. Тереза скорей эксперт, чем знаток.

— Я сама могу отвечать на вопросы. — Она покраснела. Тереза не могла отвести взгляда от картины и сильно потела.

Том всегда находил это сексуальным. И дело не в жаре, думал он, а в алчности.

Тереза спросила, действительно ли эта картина кисти того, о ком она думает. Голос почти дрожал.

— Да, автор тот.

— Я думала, эта работа… Может, я ошибаюсь, — произнесла она со стопроцентной уверенностью, — но разве эта картина не считается пропавшей после захвата фашистами во время войны?

— Не знаю, — ответил Вольц. — Спросите у моего хранителя, — посоветовал он и улыбнулся без тени стыда. — Мне она просто нравится. Хотите осмотреть остальные? Когда у меня были лошади, — продолжил он, бросив злобный взгляд на Тома, — я мог сам рассказывать об их достоинствах. Что касается искусства, тут мне нужна помощь. Устроить вам экскурсию, Том? Джон и Джессика уже обошли коллекцию.

— Франческа, — поправила Франческа.

— С удовольствием, — согласился Том и взял жену под руку. Вольц позвал дворецкого.

Почти двадцать лет назад Люка Брази подкупил служанку, чтобы та добавила снотворного в бренди кинопродюсера. Хейген в это время возвращался самолетом в Нью-Йорк. Затем Люка отрубил голову лучшему скаковому жеребцу и подбросил ее на атласную простыню Вольца. Том, конечно же, этого не видел и полагался лишь на свое воображение. Бедный конь, его звали Хартум, и Хейген до сих пор не забыл это имя. По правде сказать, он редко вспоминал о том случае. И всегда испытывал искреннее сожаление.

* * *

Франческа и Джонни стояли снаружи застекленной террасы, промокая потные лбы белыми полотенцами для рук.

— У моей мамы родители тоже такие, — сказала она. — Их бросает в жар, когда всем холодно, и они мерзнут, когда всем жарко. Распространенный случай.

Ей было двадцать семь, вдвое меньше, чем Джонни. Франческа впервые мысленно сложила цифры. Она старше его дочери Лизы.

— И все же мы не зря потели.