Акимуды - Виктор Ерофеев

Мой металлург умер. Не потому что его плохо лечили. Не потому что он слишком много пил. Не потому что отравился пищей. Он умер как явление. Теперь он – помеха общественного развития. Он – имманация коррозии металла. Но он оживет, если почувствует, что у начальства кончились силы. Металлург спит летаргическим сном. Он мертв по поры до времени.

109.0<ВРЕМЯ СРАТЬ, А МЫ НЕ ЕЛИ>

Видеоролик с Зябликом, срущей в общественном сортире, разместили в интернете. Ссылку на него прислали мне на почту незнакомцы. Видеоролик состоял из сортирной тематики. Девчонки поочередно погружали задницу в унитаз, откуда и велась съемка, переговариваясь через стенки сортира.

– А тут приходит к нам в общежитие Олег с бутылкой водки…

– Правда, что ли?

Какой-то скрежет.

– А что, его бабища свалила?

Хохот.

Поднявшись над унитазом, девки смешно трясли крупом, вытряхивая из себя последние капли мочи, прежде чем надеть трусы: в сортире туалетной бумаги не было.

Мы рассматривали эти худые и толстые задницы, которые жили своей жизнью, тужились и пукали; открывались и закрывались интимные щелки, мало кто подбривался, половина носила стринги, остальные – обычные трусы. Здесь начиналась работа социолога. Мы с трудом отыскали задницу Зяблика. Это она нашла – по прыщам.

– Я, как всегда, самая последняя дура. Все писают, только я какаю.

Я предложил найти снимавшего из унитаза мерзавца и оторвать ему яйца.

– Зачем? – удивилась Зяблик.

– Это полицейская подстава! – разволновался я. – Мы живем в полицейском государстве.

– Перестань!

– Но теперь все будут знать твою жопу!

– Ну и что?

– Последние украденные тайны. Какие все-таки грустные – эти девичьи жопы… – покачал я головой.

– Они тебя не возбудили?

– Возбудили, – признался я.

– До какой сути можно дойти, не оскорбляя правды? В каждом есть червоточина – достаточно присмотреться, – философствовала Зяблик, рассматривая свою задницу.

– Я понял, почему накрылся классический роман, – сказал я. – Он составлен из самоцензуры. Он скрывал глобальную человеческую неприличность. Он опускал детали, из которых складывается сущность. Мы не знаем, как яростно на лиловом тропическом закате дрочил Робинзон Крузо. Как он выл, пуская со скалы сперму в теплый океан. Мы не знаем, кричала ли Анна Каренина при оргазме. Нам стал неинтересен общественный человек, общественные пороки. В нас шевелится новое видение человека. Нам не нужна корпоративная правда Толстого и Достоевского, талибов и сионистов. Нам стал неинтересен Акакий Акакиевич со своей шинелью. Нам стало неинтересно знать, собирает он коллекцию монет или оловянных пуговиц. Нам стал интересен человек как гад. Его всепроникающая глупость. Его метафизический инфантилизм. Его гниющие зубы. Его гнилая память…

– Его дорогие часы, – вставила Зяблик. – Нам стали интересны срущие женщины.

– Ну да! Ссущие телки в кустах с растянутыми на коленях трусами – это вчерашний день. Стопудовые сиськи допотопны. Грубая рука мужика, оттягивающая телке трусы на сторону, и высовывающаяся оттуда плохо выбритая пелотка – верх провинциального мещанства. Нам подай вид из очка общественного сортира.

Зяблик еще раз присмотрелась к своей заднице.

– Моя разверзлая жопа выглядит одноглазым перепуганным лицом.

– Schonn! Нам не нужны тонкие похвалы в наш адрес.

– Тихо! В ночной роще подрались соловьи.

Мы сидели на кухне у меня в Красновидово. Была глубокая ночь.

– Классно…

– Соловьи… – вздохнула Зяблик. – Нам подай желтую колбасу кала, вылезающую из жопы кичливой красавицы.

– Это ты – кичливая красавица?

– Ну. Мы жадно ловим запах вони. Нам стал интересен человек как разлагающийся труп. На нас наступают мертвецы.

– Да брось ты! – не выдержал я.

– Нам стала интересна обезоруживающая неверность человека.

– Нам стал неинтересен человек, – сказал я.

– Интересно, кто меня снял из очка сортира? Может, это ты?

– Может, это я, – засмеялся я.

110.0

– Господин Посол! Зачем вы нам придумали Сталина?

Посол ответил:

– А что?

– Миллионы убиты…

– Ну да… миллионы…

– Да вы просто, как коммунист…

– Нет ничего скандального в том, что Сталин станет главной фигурой русской истории.

И тогда я сказал:

– Никогда не обижай человека, который любит Сталина. Не кричи на него, не топай ногами, не приходи в отчаяние, не требуй от него невозможного. Это тяжелобольной, у него нечеловеческая болезнь – духовный вывих. Не сочувствуй ему – он придет в бешенство от твоего сочувствия. Не пытайся его переубедить – его не переубедишь. Выключи все свои эмоции, погаси свои глаза, смотри на него холодным, равнодушным взглядом – его болезнь питается твоими эмоциями, его душа жаждет твоего гнева. Лучше купи ему портрет Сталина и ласково прибей гвоздями к стенке.

Как хорошо, что Сталина любит полстраны! Было бы хуже, если бы вся страна любила его. Полстраны не любит Сталина – разве это не надежда на будущее?

Я не люблю Сталина. Половина страны любит Сталина.

Что мне делать с любящей половиной?

Любовь половины родины к Сталину – хорошая причина отвернуться от такой страны, поставить на народе крест. Вы голосуете за Сталина?

Я развожусь с моей страной! Я плюю народу в лицо и, зная, что эта любовь неизменна, открываю циничное отношение к народу. Я смотрю на него как на быдло, которое можно использовать в моих целях. И чем больше я укореняюсь в цинизме, тем ближе я сам иду к Сталину, сближаюсь с ним в его двоемыслии, становлюсь его подобием. Мне для победы не жалко и миллионов голов, я знаю, что уцелевшие будут лизать мне ботинки.

Я долгое время презирал тех, кто любит Сталина. Мне казалось, что любить Сталина могут только одни идиоты. Но потом я изменил свое мнение. Я изменил свое отношение к идиотам. Быть идиотом – в этом ничего нет постыдного. В русской интеллигенции всегда легкомысленно завышали значение человека. Любовь к Сталину – расплата за это легкомыслие.

Кто сказал, что Сталин умер? Сталин живет среди нас. Он живет в сердцах больных старушек, мечтающих о справедливости, в униженных и оскорбленных, которые лишились права на жизнь; он живет в бандитах и уголовниках, которые не боятся убивать; он живет в ментах и чиновниках, которые верят в свою безнаказанность; он живет в верхних эшелонах власти, которая считает, что умеет править страной, в вертикали власти сверху донизу. Он живет в молодых людях, которым чуждо чувство ответственности; он живет в фашистах, которые считают, что мы лучше всех; он живет в тех, кто мечтает о возрождении Российской империи и высокомерно относится к соседям, а затем устраивает истерики, потому что соседи с отвращением отворачиваются от Сталина. Сталин жив – он живет в переделанном советском гимне, в продажных журналистах, в наших церковнославянских коммунистах, в монашеской ностальгии по византийским хитросплетениям. Сталин жив – он живет в школьниках, которые насилуют своих одноклассниц, в силовиках, которые порядок путают с кодексом тюремного поведения. Сталин жив, потому что мы – жертвы нашей несчастной истории, которую мы никогда не хотели узнать. Сталин жив, потому что садомазохизм – это наша народная игра. О, как много у нас скопилось Сталина! Любить Сталина – это, прежде всего, глумливо мстить тем, кто не похож на тебя. Сталин – смердящий чан, булькающий нашими пороками.

Я знаю, что никогда не изменю своего мнения о Сталине: это мнение у меня окончательное. Однако некоторые думают, что подавляющее большинство людей, которые любят Сталина, перестанут его любить, если их коренным образом изменить: уничтожить их невежество, открыть глаза, накормить и научить уважать людей. Наивная ошибка! Нельзя перестать любить Сталина, если Сталин – гарант нашей цельности, опора нашего идиотизма. Человек непонятной для России культуры, пришедший издалека, Сталин ничего хорошего для России не сделал. Ничего. Все хорошее, что народная молва приписала Сталину, от сытной жизни до победы над Германией, недостоверно. Однако мы не только сыновья и дочери Сталина, мы и его исторические родители. Только на нашей земле Сталин пустил корни и дал плоды. Его любят за то, что мы сами по себе ничего не можем. Нам нужен то грузинский диктатор, то голландский тренер. Мы не умеем жить. Нам нужен колокольный звон с водкой, плеткой и пастилой, иначе мы потеряем свою самобытность. Плетка нам не мешает, а водка помогает любить Высоцкого. Никогда не обижай человека, который любит Сталина: он сам себя на всю жизнь обидел.

111.0<БЕНКЕНДОРФ О БЕНКЕНДОРФЕ>

Рыбки. Рыбки. Синие рыбки. Я стоял в приемной и разглядывал аквариум. Его размеры и красота рыб говорили сами за себя. Из окна приемной разворачивался вид на живую открытку, включая Царь-яйца, вокруг которых толпились молодожены.