Воронья дорога - Иэн Бэнкс

И оглядела меня в сиянии свечи. А я только что изжил чувство вины и стыда и перестал сокрушаться оттого, что все рушится и гибнет. Поэтому я смиренно выдержал ее взгляд и отрицательно покачал головой. После чего взял кусочек лепешки наан[79] и стер им с тарелки карри.

Наан была велика. За обедом мы оба набивали ею животы, но осталось еще немало. А когда ее подали, для нее потребовался отдельный столик, К счастью, в ресторане было не слишком много народу.

– Больше похоже на стеганое одеяло, чем на наан,– пошутил я.

Эш рассмеялась.

За обедом мы его уменьшили до размера парочки подушек, уже не говоря о том, что слопали для начала по порции куриных потрохов и рыбы в пакоре[80], а за ними последовали цыпленок под чесночным чили, барашек под соусом пасанда, одна порция риса пулао[81], уже не говоря о закусках: картофель по-бомбейски и саг-панир[82].

Два бокала сухого шерри и пара бутылок «Нюи-Сен-Жорж» смыли все это в желудки, и теперь настал черед кофе и бренди. Платила, разумеется, Эшли Уотт; я-то мог бы себе позволить только те деликатесы, что заворачивают на улице в бумажку.

Эш была в Глазго проездом и заехала ко мне. В Лондоне ее ждала новая работа.

Стояла середина лета, и для Глазго она выдалась необычно теплой. На Эш были длинная рубашка из грубого шелка и леггинсы. Со спинки ее стула свисала легкая хлопчатобумажная куртка. На мне был мой верный прикид: «мартенсы», черные плотные джинсы и позаимствованная у Норриса рубашка в полувоенном стиле; ее я носил как куртку поверх футболки с лозунгом, требующим отмены подушного налога.

Новость о том, что угодил под суд, я придержал до конца обеда.

– Ух ты! – обмякла на стуле Эш. В ее очках отражалась свеча.– Как же тебя угораздило, Прентис?

В «Анаркали» было темно и тихо, и львиную долю освещения давала горевшая между нами свеча. Эшли вроде опечалилась. Меня жалеет, решил я.

И мне это нравилось. Приятно было думать, что люди мне сочувствуют, хоть я их за это и презираю, потому что сочувствия их не заслуживаю, и, стало быть, они совершают большую глупость. Конечно, я и себя презирал за то, что презирал их за столь искреннее и неэгоистическое чувство, но к таким вещам приходится привыкать, когда ты так необратимо катишься по наклонной плоскости. Я пожал плечами:

– Бывает… Деньги были нужны.

– Но у тебя же богатая семья!

– Да при чем тут семья… Она-то, может, и богатая…

Я улыбнулся, придвинулся к столу, взял стакан с бренди и поводил им перед огоньком свечи.

– Смотрела «Уловку двадцать два»? Классный фильм, зря все его ругают… Там есть один диалог ровно на эту тему, в книге его не было, так что Бак Генри, наверно, дописал… Ну, когда убивают Нейтли и Йоссариан отправляется повидать эту его шлюху в бордель Мило, а Мило подвозит его на вездеходе и говорит, что Нейтли умер богатым человеком – у него, мол, был такой-то пай в «Предприятии "М и М"»[83], и Йоссариан отвечает…

Эшли пялилась на меня над огнем свечи, как ястреб – на мышь-полевку. За миг до того, как мышь навсегда распрощается с родным полем. Я заметил это хищное выражение – оно сгущалось на лице Эш, как на горизонте сгущаются тучи,– и умолк. Но не из-за страха умолк, а только из-за любопытства.

– Ты, кретин! – резко подалась вперед Эш и со стуком водрузила руки на скатерть.– При чем тут «Уловка двадцать два»? Какого гребаного хрена ты книжки тыришь? Обнищал, да? С голодухи вот-вот загнешься, да? Или просто лень предкам звякнуть, одолжить? Ну, что ты за чмошник, а, Прентис? Почему ведешь себя точно последняя дырка в заднице? Что твои родители подумают, если про это узнают? Как переживут? Или в этом как раз причина? А? Хочешь, чтобы им хреново было? Папаше мстишь за тот спор дурацкий? А ну, давай говори!

Ухмыляясь, я откинулся на спинку стула.

Я вертел в пальцах короткую ножку бокала, насмешливо глядел через огонь свечи на Эш. Ее длинные волосы были стянуты на затылке, от этого она казалась очень привлекательной. Интересно, есть у меня хоть один шансик ее в постель затащить? Небольшая сексуальная разрядка сейчас была бы как раз к месту. А как Эш смотрит на грубую порнуху, хотелось бы знать? Я понятия не имел, как сам на нее смотрю, но почему-то мысль показалась весьма интригующей. Я улыбнулся, даже рассмеялся.

– Эшли, лапушка, зря ты так мелодраматически воспринимаешь. Мелкие кражи из магазина – это же ерунда. Да и спер-то всего одну дурацкую книжку. Случаются вещи и похуже.

Я все ухмылялся. Нога за ногу, руки сложены на груди. Лицо Эш было совсем рядом с пламенем, оно желтым овалом отсвечивало на ее лбу, как загадочный знак касты. Еще б чуть ближе, и очки расплавятся. Похоже, решила победить в гляделки. Ну, в этом-то виде спорта я при желании могу быть чемпионом. Даже не моргну ни разу.

За ее спиной приближался официант. Я заметил его, не сводя с Эшли глаз. Он ее отвлечет, тем более что заказывала она и платить ей. К тому же она, скорее всего, приближения халдея не слышит.

Эш протянула руку над столом и столкнула бокал с бренди мне на колени. В тот самый миг, когда я воскликнул: «Какого чер!..» и дернулся вперед, Эшли невозмутимо повернулась к халдею и сказала с широкой улыбкой:

– Счет, пожалуйста.

* * *

– Такой видок у меня, будто обоссался! – возмущался я, когда шли ко мне.– Весь кабак ржал, ну, спасибо тебе!

– Прентис, да заткнись ты!

– Не тебе меня затыкать! – рассмеялся я. Июльская ночь была сырой и теплой, и на Грейт-Вестерн-роуд транспортный поток рычал как гроза.– Совсем обнаглела: запустила в меня бухлом, собираешься спать в моей берлоге да еще приказываешь заткнуться.

Эш шла целеустремленно, шагала широко – мне за ней, высокой и длинноногой, трудно было поспевать. Взгляд ее по-прежнему был тверд и непреклонен, но, к счастью, устремлен вперед. Я заметил, что встречные прохожие стараются не оказываться у нее на пути.

– Я не бросила бокал, а опрокинула,– сказала она.– И в берлогу иду, только чтобы сумку забрать, если тебя это беспокоит. Переночевать могу и в машине или гостиницу найду.

– Меня это не беспокоит! – Я замахал руками и припустил за ней. Какой ужас, если это тело, с каждой минутой все более привлекательное, будет спать вдали от меня! – Я этого не говорил. Просто не люблю, когда мне заткнуться приказывают.

– Ну, извини.

– Нет, правда, я глубоко раскаиваюсь, что разозлился, когда ты швырнула… то есть опрокинула на меня бренди.

Эш остановилась так резко, что я испугался: вот сейчас повернется и уйдет. Я сам осторожно повернулся, взглянул на нее и приблизился к ней. Ее лицо в свете бесконечного потока автомобильных фар казалось взбешенным.

– Прентис,– спокойно сказала она,– ты практически порвал с семьей, с родным городом, с друзьями. Провалил сессию и говоришь, что пересдавать не собираешься. Деньги кончились, а работу ты даже не ищешь. Повадился красть в магазинах, ведешь себя как чмо и, похоже, готов перестрелять своих последних друзей… И все, что у тебя осталось в заначке,– это идиотские шуточки.

Я посмотрел через ярко-красные очки в светло-серые глаза и сказал:

– Ты права, все это довольно печально, но орлят…

Она наступила мне на ногу, на пальцы, отчего я испустил совершенно не достойный настоящего мужчины вопль, и зашагала дальше. Я захромал-запрыгал следом.

– Орлят по осени считают,– со смехом договорил я.

Она шла, не обращая на меня внимания. Я скакал вдогонку и кудахтал:

– Подайте шекель убогому здоровяку! Я прозябал себе, нужды не зная, пока не встретил Майкла. Как бы взять Палина за жабры? И зачем[84]?

Эш вдавила пятку во вторую мою ступню. Чудо-девочка. Ее поступь при этом даже не сбилась. Она исчезла в винном магазине. Я ждал снаружи, почесывая подбородок и оценивая нанесенный «мартен-сам» ущерб. К счастью, царапина на правом носке не так бросалась в глаза, как если б я носил лакированные туфли.

Эш вернулась с полиэтиленовым пакетом. Решительно прошла мимо меня, мельком показав бутылку «Феймос Грауз». Я припустил следом.

– Так я прав, мадам? Подтвердите, пожалуйста, для телезрителей: вы с радостью отдадите две бутылки теплой мочи за одну бутылку нашего великолепного продукта?

Она отрицательно покачала головой, не глядя на меня:

– Прентис, мы с тобой как следует напьемся. И если я не добьюсь от тебя толку, прежде чем мы увидим дно этого пузыря, то расшибу его о твой толстый череп.

Эш обернулась, блеснула на микросекунду кровожадным оскалом и решительно зашагала дальше. Я пытался не отставать. При этом смотрел на пакет с бутылкой.

– А может, ты просто оставишь виски, я сам выпью, а утром проснусь… нет, лучше днем проснусь с таким чувством, будто ты и впрямь меня шарахнула этой посудой по кумполу. А ты будешь спать в машине, набираясь сил для долгого и трудного путешествия по знаменитому авариями шоссе «А-семьдесят четыре»?