Современный швейцарский детектив - Фридрих Глаузер

Штудер робко улыбнулся, положил ладонь на руку Ладунера и спросил, не поднимая глаз:

— Почему вы не сказали мне, что Герберт Каплаун три месяца находился в «Н»?

Врач молчал. Госпожа Ладунер закашлялась. Штудер продолжал:

— Они в «Н» ведь все знали, что Герберт Каплаун станет вашим частным пациентом. Он же рассказал им об этом. Я еще далеко не все знаю про больницу, но одно представляю себе ясно: в длинные, ничем не заполненные дни люди говорят и говорят, судачат про свою жизнь, поверяют друг другу свои тайны…

Пауза.

— Двое служителей в «Н»… Двое санитаров, всегда державших вашу сторону, господин доктор. Молодая гвардия, если вам будет угодно. Юцелер Макс и маленький Гильген. Маленькому Гильгену вы подарили свою карточку. Я нашел ее у него в тумбочке. Вы думаете, так уж сложно было догадаться, кого встретил Гильген у швейцара Драйера, кого он хотел прикрыть?.. Герберт Каплаун рассказал: он подошел к главному входу, вошел в швейцарскую… Драйер стоял и держал в руках три пачки сотенных. Остальное пришлось выстраивать самому. Они оба не хотели ничего говорить. Я думаю так: Драйер стал угрожать Герберту, что расскажет, кто убил директора, и Герберт испугался. Тут входит Гильген. Очень может быть, что именно в этот момент Каплаун держал в руках все три пачки…

На круглом столике осталась лежать третья пачка. Штудер взял ее в руки и постучал ею по краю стола.

— Герберт знал, что у Гильгена долги. И он знал, что Драйер украл деньги. Он сунул Гильгену четыре тысячи франков в руки… И Гильген вернулся с ними назад в отделение…

Госпожа Ладунер вздохнула.

— А потом позвали злополучного вахмистра Штудера к телефону. И Драйер сообщил ему, что в конторе произошла кража со взломом, и вахмистр Штудер попался швейцару Драйеру на удочку. Он не опознал виновного, хотя разговаривал с ним. Он поверил вору и пошел по следу Гильгена… Знаете, госпожа доктор, ваш муж сказал мне, что я халтурщик. Пожалуй, он прав.

Штудер вздохнул.

— Маленький Гильген… Вы и Гильгена околдовали, господин доктор. Я могу себе представить ход его мыслей. Он ухаживал в отделении за Каплауном, а позднее, по воскресеньям, когда выводил на прогулки Питерлена, вновь встречался с Гербертом. Все дело было бы для меня значительно проще, если бы вы рассказали чуть больше, господин доктор, ведь они оба сдружились: пациент, страдающий навязчивым страхом, и шизоидный психопат… Вы видите, я делаю явные успехи в психиатрии… Поверьте, господин доктор, теперь я хорошо понимаю маленького Гильгена. Ему были доверены два ваших пациента, причинивших вам столько хлопот и потребовавших от вас столько внимания. Один из них уходит от него, потом возвращается и вручает ему четыре тысячи франков, и маленький Гильген ничего не может понять… Тут появляется халтурщик вахмистр из уголовного розыска, Что делает маленький Гильген? Он хочет прикрыть доктора Ладунера. Собственно, доктора Ладунера должна прикрывать кантональная полиция, но маленькому Гильгену об этом ничего не известно. У маленького Гильгена в его простой башке вертится одна только мысль: если я расскажу вахмистру, что застал Каплауна с деньгами в руках, то легавый пойдет и арестует Каплауна. И доктор Ладунер будет тогда опозорен, потому что он хотел вылечить Герберта Каплауна… Такая запутанная ситуация неразрешима с точки зрения примитивного мышления. Маленький Гильген знал, что надо молчать, но он также знал, что слаб и в конце концов заговорит на допросе у следователя, — и тут все в нем сломалось. Могу себе представить: домик в долгах, жена больна, санитары предали его, опекунской комиссии известно о его воровских проделках, которых он не совершал, — слишком много всего для одного человека, и тогда он протягивает мне фото своей жены и обоих детишек, а сам, пока я их разглядываю, прыгает в окно…

Доктор Ладунер пробормотал:

— Я вам уже говорил, Штудер, что вы — сыщик с душой поэта.

Штудер кивнул. Помолчав, он продолжил:

— Бумажник… Вам известно, господин доктор, что бумажник я нашел вон там, за книгами?

Госпожа Ладунер удивленно спросила:

— За книгами?

Штудер кивнул.

— Да, в то утро, когда к вам приходил Гильген, господин доктор. Мне было известно, что старый директор получил от больничной кассы тысячу двести франков, но мы оба тогда удостоверились, что карманы покойного были пусты. И вдруг бумажник оказывается у вас за книгами. Кто его туда положил? Гильген? Конечно, я подумал на Гильгена. Потому что в то же утро он побывал и у меня в комнате и забрал мешок с песком, спрятанный в моем бауле. А где я нашел мешок во второй половине дня в субботу? За старыми ботинками в личном шкафу санитара Гильгена… Пусть, господин доктор, вы мыслите как психиатр и понимаете толк в душах… Но и я тоже кое–что понимаю. А именно — свое ремесло. И мое ремесло требует: на основании вещественных улик произвести арест. Судите сами: разве не были все улики против Гильгена? Я халтурщик, утверждаете вы, но и любой другой на моем месте поступил бы точно так же. Вы должны признать, что сама обстановка в вашей больнице непривычна для меня. Я, может, и знаю несколько больше своих коллег, однако: то тебе рассказывают про Матто, то вы целый вечер убеждаете меня, что убийство ребенка является вполне допустимым преступлением, что оно, выражаясь другими словами, даже проявление человеколюбия, вы сбиваете меня с толку, ничего мне не объясняете, просто хотите, чтобы я вас прикрыл, хотя я ясно вижу, что вы боитесь. Долгое время я думал, вы боитесь Питерлена. А потом, так постепенно, помаленьку, я разобрался, что Питерлен, собственно, безобидное существо и пытался даже прикрыть вас… И каждый раз, когда оба ваших любимца встречались по воскресеньям… Рассказывал ли вам про это Герберт во время анализа? Они говорили только об одном: как помочь вам стать директором… А Гильген слушал эти разговоры. Он, пожалуй, тоже выражал свою точку зрения и, возможно, тоже считал, что это несправедливо — всю работу ведете вы, а старик директор пожинает славу…

Доктор Ладунер прервал поток речей вахмистра и тихим голосом произнес:

— Есть еще другая китайская пословица: человек нагуливает славу, как свинья сало… — И фыркнул.

— У вас всегда наготове нужное словечко, господин доктор, и меткое такое. Но мне совсем невесело от всей истории. Вы упрекнули меня, что своим молчанием я привел к смерти двух человек. Я хочу рассказать вам, как умер Герберт Каплаун. Но сначала вы ответите мне на один вопрос: известно ли вам, почему Герберт столкнул директора с лестницы?

— Столкнул? — спросил доктор Ладунер. — Давайте придерживаться фактов. В своем признании он показал, что директор оступился.

Штудер слегка улыбнулся.

— Вы что, действительно в это верите, господин доктор?

— Дело вовсе не в том, во что я верю, Штудер. Я просто придерживаюсь фактов. А что Каплаун сделал на самом деле, меня не касается…

— Я думал, вы хотите знать правду, господин доктор. Я ведь должен был найти истину — для нас…

— У вас хорошая память, Штудер. Возможно, вы даже неплохо разбираетесь в психологии. Но в одном вы должны мне поверить: вы слишком упрощаете психические механизмы, и это чревато опасностью… По вашему мнению, у Герберта Каплауна были причина и основание убить директора. Ко–нечно… Но какую же роль играю при всем при том я? Не хотите ли вы посвятить меня в ваши психологические выводы?

Штудер взглянул на него. Он сидел, опершись локтями на колени, упираясь подбородком в ладони.

— Он убил из благодарности, ваш Герберт Каплаун. Он придерживался такого странного взгляда, что он ваш должник… Что должен отблагодарить вас за лечение и за то, что вы защитили его от отца… Чувство благодарности! Странный мотив…

Молчание.

Госпожа Ладунер спросила:

— Вы в этом уверены, вахмистр?

— Я верю в это, госпожа доктор.

— Дорогой Штудер, я вынужден воспользоваться вашим любимым словечком: все, что вы сейчас сказали, — чушь! Не буду отрицать, что допустимо воспринимать чувство благодарности как мотивирующий компонент поступка. Однако на основании того, что мне известно, я должен констатировать: ненависть, испытываемая Гербертом Каплауном к директору, объясняется иными обстоятельствами. Здесь играет роль страх перед отцом. Не то чтобы… — Тут доктор Ладунер поднял руку с вытянутым указательным пальцем и произнес нравоучительным тоном: — Не то чтобы Герберт Каплаун испытывал страх перед тем, что отец посадит его в тюрьму. Он был уверен: в случае надобности я приму все меры, чтобы воспрепятствовать осуществлению этого намерения. Дело гораздо глубже. Да будет вам известно, что те образы и представления, которые мы вобрали в себя в детстве, продолжают жить в нас своей особенной жизнью; что образ отца, каким он запечатлелся в сознании ребенка, продолжает и дальше свое воздействие на подсознание взрослого человека. Директор для Герберта Каплауна был не чем иным, как образом отца. Из сеансов анализа я знаю, что желание убить отца было весьма живучим в душе Герберта Каплауна. Но сдерживающие факторы против осуществления желаемого убийства были в нем достаточно сильны, поэтому он переключился на другую особу, способную заменить образ собственного отца. На директора, одним словом. Может, тут вот и сыграла свою роль та благодарность, о которой вы говорили… — Доктор Ладунер растягивал слова. — Я готов в известной мере допустить это. Но…