Рыцарь - Андрей Смирнов

Тамплиер со странным выражением лица посмотрел сначала на меня, потом – на двух купцов-евреев, сидевших на той же скамье, правда, на противоположном краю. Некоторую часть свободного места между нами занимали охранники.

– Я, – раздельно проговорил Ги де Эльбен, – за один стол с иудеями не сяду.

– Бедняга, – посочувствовал ему я. – Ты, когда в раю будешь, то же самое скажешь Иисусу Христу и апостолу Петру?

Ги удивился. Ги удивился настолько, что прекратил орать, выпустил хозяина и с недоумением уставился на меня.

– А при чём тут Христос? – спросил он с подозрением.

Наши слуги с интересом прислушивались. Особенно Тибо.

Я щёлкнул пальцами, привлекая к себе внимание хозяина:

– Эй, ты! Принеси нам поужинать... и выпивку не забудь... Да так, Ги, совершенно ни при чём. Как называлась страна, где родился Иисус? Кто он был по крови?

– Кто? – переспросил де Эльбен.

– Христос.

Ги некоторое время молчал, не переставая меня разглядывать.

– Христос, – заявил он наконец, – был Сын Божий. Это каждый дурак знает.

Мама русская, папа юрист... М-да, тяжёлый случай.

– По отцу он был Богом, это верно, – согласился я. – А по матери? Кем была его мать?

– Святой Девой Марией!

– А по крови кем она была? А, Ги?.. Кем?

Ги ничего не сказал. Он мрачно уселся напротив меня (купцы, сидевшие с той стороны, поспешно отодвинулись, чтобы не злить лишний раз гневливого тамплиера) и уставился в возникшую перед ним миску с мясной похлёбкой. Разглядывал он свою похлёбку довольно долго, как будто бы надеялся отыскать в ней подходящий ответ на этот нелёгкий вопрос. Ответ, достойный истинного христианина и крестоносца.

Я уже почти закончил свою порцию и собирался перейти к ватрушкам и мёду, когда Ги оторвался от созерцания своей порции и брякнул:

– Так иудеи же Христа и распяли!

– Ммм?.. – Я разжевал кусок ватрушки. – Насколько я помню, после Христа остались какие-то там апостолы. Напомни мне, кто они были по вере? До того, как стать христианами?

Ги предупреждающе вздёрнул руку:

– Всё, хватит! Я не желаю больше всё это выслушивать!

Я пожал плечами и окунул ватрушку в мёд. Ги посмотрел на сидевшего рядом с ним иудея как на оборотня, только для виду принявшего человеческий вид, взял ложку и мрачно стал есть. В этот вечер он больше ничего не сказал.

Кажется, Ги начал подозревать меня в тайной ереси. Ну и чёрт с ним.

* * *

Проснулись мы рано, но оказалось, что купцы тронулись в путь ещё раньше. Позавтракав, мы выехали следом за ними. Утро обещало быть ясным. Было свежо и ветрено.

Неторопливо продвигаясь по перевалу, мы потихоньку догоняли купцов. В том, что они поехали в ту же сторону, что и мы, не было никакого сомнения – в дорожной пыли виднелись свежие следы повозок и отпечатки многочисленных лошадиных копыт.

Я заметил, что Тибо всё время с беспокойством поглядывает по сторонам. Дорога была шириной около трёх метров, слева – крутой склон, справа – гора. В непосредственной близости от дороги огромные валуны, отчасти занесённые землёй и щебнем, перемежались с редкими пихтами и елями.

– Что высматриваешь?

– Так это... – Тибо снова завертел головой. – Поговорил я на постоялом дворе кое с кем... Дорога, говорят, опасная. Живёт тут, говорят, один барон. По названью-то – барон, а по сути – натуральный разбойник. Грабит путников без всякого снисхождения. Что хошь делает.

– Не грабит, а взимает пошлину, – наставительно вмешался тамплиер. – Всякий благородный человек имеет право на своей земле взимать ту сумму с проезжающих, которая представляется ему справедливой.

Подумав, Ги добавил:

– Если, конечно, проезжающие сами не являются людьми благородного происхождения. Как, например, мы с Андрэ. В этом же случае взыскивать с проезжающих пошлину – дурной тон и хамство.

Тибо неопределённо покачал головой:

– Грабит он всех без разбора, ежли может, не спрашивая, кто благородный, а кто – не очень. И то сказать, господин Ги: одно дело – пошлину взять, ну, там десятую или двенадцатую часть, а совсем другое – обобрать до нитки.

– И как зовут этого любезного синьора? – поинтересовался я.

Тибо, однако, шутки не понял.

– Да какой он там синьор, – махнул рукой мой оруженосец, – людей у него не больно-то много. А ежли даже и синьор – то уж никак не любезный. Впрочем, ежли вы полагаете, что он и синьор, и любезный, то и я стану его так называть. Потому как вашей милости виднее. А что до имени этого разбойника... то есть любезного синьора... то зовут его Бенедикт де Бале. На большие отряды или караваны он не нападает. Боится. А как несколько человек едут – как мы, к примеру, – он тут как тут... Опасное это место, ваша милость.

Я посмотрел на ухмыльнувшегося при этих словах Ги де Эльбена и подумал, что если кому и следует опасаться этой встречи, так это не нам, а барону Бенедикту.

Мы почти догнали купцов. Минуя один из дорожных вывертов (перед нами разверзлась глубокая расщелина, и дорога сворачивала вправо, в обход), мы заметили на другой стороне ущелья хвост удаляющегося каравана. Вскоре, впрочем, мы потеряли их из виду, но было ясно, что ещё минут десять – и мы их догоним. Мы наткнулись на старый мост, перекинутый через расщелину в самом узком её месте, и с некоторой опаской перебрались на другую сторону.

Через несколько минут впереди, за поворотом, приблизительно там, где должен был находиться караван, раздались крики, звон оружия и ржание лошадей.

Ги прислушался, а потом с ухмылкой обернулся к Тибо:

– Похоже, толстяк, твой барон решил немного пощипать этих купчишек.

– Почему же мой? – обиделся Тибо.

– Может, поможем? – предложил я де Эльбену. Ги задумчиво посмотрел на меня.

– Взять с купчишек пошлину? – Тамплиер отрицательно помотал головой. – Да не станет этот барон Как-Его-Там с нами делиться. Земли-то его.

Я вздохнул:

– Да нет, не барону... Купцам – поможем.

Ги нахмурился.

– Андрэ, в последнее время я тебя совершенно не узнаю. Помню, в Палестине – вполне нормальным человеком был. Без всяких этих... – Ги сделал неопределённое движение пальцами. – А тут – то с еретиками возишься, как будто бы они тебе родственники, то с иудеями... тьфу ты, прости Господи. Кто они тебе? Братья? Друзья-товарищи? Да обобрать этих христопродавцев – самое святое дело!.. И не надо тут всякую философию разводить. Не надо. Не люблю я этого. С твоей философией, Андрэ, до чего угодно договориться можно. И до того, что иудеи – почти совсем нормальные люди и что сарацины – не собаки поганые, не дьяволопоклонники, а как бы тоже существа человеческие. Так что не надо, Андрэ. Это что же тогда получается? Получается, что зря мы с тобой в Палестине кровь и пот проливали? Так по-твоему получается?

Я промолчал. Сделал вид, что на этот довод мне возразить нечего. На самом деле я не хотел окончательно выбиваться из образа (хотя дальше, по-моему, выбиваться из него было уже некуда) и подводить Ги де Эльбена к той черте, когда он пристально посмотрит на меня и спросит: «Сьер, а с кем, собственно говоря, я имею честь? Вы – не Андрэ де Монгель».

Кроме того, в рассуждениях де Эльбена содержалось одно рациональное зерно. В самом деле, кто мне эти люди? Никто. С чего бы мне печься об их благополучии? В конце концов, я же не какой-нибудь там Роланд или Ланселот, готовый сражаться со злом везде, где только он его увидит. Нет, пусть со злом кто-нибудь другой сражается. А у меня и собственных проблем достаточно.

За всеми этими рассуждениями и разговорами мы постепенно приближались к тому самому повороту, из-за которого доносились крики, звон оружия, ругательства и иные звуки, свидетельствующие о происходящей там нешуточной потасовке. Рено (второй оруженосец тамплиера) предложил, если уж мы не собираемся вмешиваться в происходящее, подождать финала разборки тут, на месте.

Ги посмотрел на своего оруженосца так, что я мысленно, ради развлечения, даже решил предугадать то, что он сейчас скажет:

«Да чтобы я, благородный рыцарь Ги де Эльбен, стал ждать, пока кто-то там освободит мне проезд?!..»

Я угадал почти дословно.

– Рено, – сказал Ги, сопровождая свои слова более чем выразительным взглядом, – если ты и дальше будешь мыслить так, как подобает скорее осторожному торговцу или даже пугливому крестьянину, то посвящения в рыцарское звание ты от меня не дождёшься. Нет, не дождёшься. Пусть даже все твои благородные родственники на коленях станут умолять меня об этом... Ждать! Ещё чего! Да пусть лучше этот Бенедикт подвинется в сторону, если уж ему взбрело в голову грабить купцов у меня на дороге!

Кровь прилила к щекам молодого оруженосца. Ничего в ответ своему господину он говорить не стал. Но и оставить без всякого ответа прямое обвинение в трусости он также не мог. Поэтому он пришпорил лошадь и вырвался вперёд: хотел показать своему патрону, что трусом его не может назвать никто.