Путешествия к Лобнору и на Тибет - Николай Пржевальский

Некультурные флора и фауна Хамийского оазиса весьма бедны. В гербарий нами собрано было здесь только 37 видов цветущих растений. Из них наиболее обыкновенны: солодка (Glycyrrhyza glandulifera), сугак (Lycium ruthenicum), софора (Sophora alopecuroides), мышьяк (Thermopsis lanceolata), [буян] Sphaerophysa salsula, [вьюнок полевой] Convolvulus arvensis, [девясил] Jnula ammophila; реже попадаются [каперцы] Capparis herbacea; по окраине пустыни обильна дикая рута (Peganum harmala).

Крупных зверей в Хамийском оазисе нет вовсе. Птиц также мало; всего замечено нами 32 вида. Чаще других встречаются сопровождающие культуру: полевой воробей (Passer montanus), деревенская ласточка (Hirundo rustica) и хохлатый жаворонок (Galerida magna); реже – горлица (Turtur auritus), сокол-пустельга (Falco tinnuncuius), коршун (Milvus melanotis), черногорлый чекан (Saxicola atroguiaris), саксаульный воробей (Passer timidus, n. sp.), полуночник (Caprimulgus sp.?) и желтоголовая плисица (Budytes citreola). В окрестной пустыне кишат ящерицы: Phrynocephalus – двух или трех видов, Eremias pylzowii [ящурка], Eremias sp. Teratoscincus keyserlingii [геккон], Gymnodactylius sp. [геккон]; нередки змеи – Taphrometopon lineolatum [стрела-змея], Eryx jaculus [степной удавчик]. Притом множество фаланг (Galeodes sp.), укушению которых, в иных случаях даже смертельному, легко подвергнуться. Не один раз мы ловили этих страшных пауков в своей палатке, даже в постели; к счастию, никто из нашего каравана укушен не был.

Туземцы. Коренные жители Хами – потомки древних уйгуров, смешавшихся впоследствии частью с монголами, частью с выходцами Туркестана. Все они магометане. По наружности весьма напоминают наших казанских татар. Сами себя называют, по крайней мере нам называли, таранча.[226] Китайцам те же хамийцы известны под именем чан-ту или хой-хой; впрочем, последнее название общее для всех мусульман Китая.

Таранча из Хами

Национальная одежда хамийцев состоит из широкого цветного халата и особенной, надеваемой на затылок, шапки, имеющей форму митры. Эта шапка шьется из сукна или из бархата, красного или зеленого, и украшается вышивными цветами; сверху нее прикрепляется черная кисть. Подобный головной убор носят как мужчины, так и женщины. Последние вместо халата надевают длинный балахон, а поверх его кофту без рукавов. Чалмы хамийцы не носят. Некоторые из них, не исключая и женщин, надевают всю вообще китайскую одежду. Мужчины бреют головы; те же, которые состоят на службе, оставляют косу подобно китайцам. Женщины носят свои роскошные волосы опущенными на спину и заплетенными на конце в две косы после свадьбы и в одну до нее. Замуж выходят рано, иногда лет двенадцати. По своей наружности хамийки довольно красивы: все черноглазые, чернобровые и черноволосые, с отличными белыми зубами; роста среднего или, чаще, небольшого. К сожалению, они, по обычаю китаянок, нередко сильно румянят себе лицо. На улице ходят без покрывала и вообще пользуются большою свободою от своих мужей; поведения весьма легкого.

Управляются описываемые таранчи наследственным князем из местных ходжей. Князь этот получает от китайцев титул цзюнь-вана, т. е. князя 3-й степени. Во время нашего пребывания в Хами правительницею была жена старого вана, погибшего, как нам сообщили, в войне с дунганами. Эта ванша имела 54 года от роду. Под ее ведением состояло до 8000 таранчей, значительная часть которых во время дунганской смуты разбежалась из Хами в разные города Восточного Туркестана и ныне водворяются китайцами на прежние места. До дунганского восстания, в котором описываемые таранчи не принимали участия, число их много превосходило цифру нынешнюю. Влияние хамийских ванов на дела в Хами тогда было очень велико; но теперь вся власть находится в руках китайцев, к которым поступают и подати с таранчей. Сама же правительница получает из Пекина ежегодно 40 ямбов серебра[227] «на румяны», как хитро мотивируют китайцы это содержание.

Не знаю, насколько то верно, но, по словам нашего переводчика Абдула Юсупова, уроженца Кульджи, язык хамийских таранчей почти не отличается от говора таранчей кульджинских.

Стратегическое и торговое значение Хами. По своему положению Хамийский оазис весьма важен как в военном, так и в торговом отношениях. Через него пролегает главный и единственный путь сообщения из Западного Китая на города Са-чжеу и Ань-си, в Восточный Туркестан и Джунгарию. Других путей в этом направлении нет и быть не может, так как пустыня пересекается проложенною дорогою в самом узком месте на протяжении 380 верст от Ань-си до Хами,[228] да и здесь путь весьма труден по совершенному почти бесплодию местности. Справа же и слева от него расстилаются самые дикие части Гоби: к востоку песчаная пустыня уходит через Ала-шань до Желтой реки; к западу та же недоступная пустыня потянулась через Лоб-нор до верховьев Тарима.[229]

Таким образом, Хами составляет с востока, т. е. со стороны Китая, ключ ко всему Восточному Туркестану и землям притяньшаньским. Раз этот пункт будет занят неприятелем – вся китайская армия, находящаяся к западу, будет отрезана от источников своего снабжения, т. е. от собственно Китая. Для нее останется только весьма кружной и трудный северный путь через г. Улясутай, но и тот, конечно, будет занят неприятелем, наступающим с севера.

Трудно сказать, почему притяньшаньские мусульмане, освободившись в начале шестидесятых годов от китайского владычества, не поняли всей важности стратегического значения Хамийского оазиса и не напрягли все свои силы, чтобы утвердиться в нем, как не сделал этого и умный Якуб-бек кашгарский, тем более, что из Турфана ему было уже недалеко до Хами. А между тем, доколе описываемый оазис находился бы в руках инсургентов, дотоле китайцы ничего не могли им сделать с той стороны, несмотря на свое численное превосходство. Им пришлось бы вести свою армию через Улясутай, тратить многие месяцы времени и миллионы денег.

Не менее важно значение оазиса Хамийского и в торговом отношении. Через него направляются товары, следующие из Западного Китая в Восточный Туркестан и Джунгарию, а также идущие отсюда в Западный Китай. Этот транзит еще более усилится, если только упрочится и разовьется, согласно недавно заключенному трактату, наша торговля в застенных владениях Китая. Тогда в густонаселенных притяньшаньских оазисах для нее найдется более широкое поприще, чем в пустынной Монголии. Притом весьма возможно, что путь через Хами и Су-чжеу ко внутренним провинциям Китая, как более короткий и пролегающий, кроме небольших исключений, по местностям населенным, сделается со временем важною артерией наших сухопутных сношений со Срединным государством. Но для этого прежде всего, конечно, необходимо, чтобы китайцы не на одной только бумаге, а в действительности желали вступить с нами в торговые сношения; затем чтобы с нашей стороны взялись за это дело люди опытные и солидные, но не аферисты, мечтающие лишь о быстрой наживе. Будущее, быть может недалекое, покажет, насколько оправдаются или поблекнут эти надежды.

Наше там пребывание. Придя в Хами, мы разбили свой бивуак в полутора верстах от города на небольшой лужайке, по которой протекал мелкий ручеек. На нем тотчас была устроена запруда, чтобы иметь возможность хотя кое-как купаться, а то сильная жара, доходившая днем до +35,8 °C в тени, давала сильно себя чувствовать, в особенности после прохладной, даже холодной, погоды, какую мы имели еще так недавно на высокой Баркульской равнине и в Тянь-шане.

Тотчас по приходе к нам явились китайские офицеры с приветствием от командующего войсками и военного губернатора в Хами, титулуемого чин-цаем. К этому титулу, или правильнее чину, китайцы прикладывали слово да-жень, т. е. «большой человек»; собственное же имя хамийского чин-цая было Мин-чун. Как обыкновенно в Китае, посланные осведомились, между прочим, о том, не имеем ли мы продажных товаров и привезли ли подарки чин-цаю. Последний, как нам тут же сообщили, большой приятель главнокомандующего западной армией, наместника провинции Гань-су и всего западного края, знаменитого Цзо-цзун-тана или Цзо-гун-бо. Этот Цзо-цзун-тан уже несколько лет жил в Су-чжеу и оттуда прежде руководил военными операциями против магометанских инсургентов, а по усмирении мятежа заправлял вверенною ему страною. Вместе с тем нам сказали, что чин-цай очень желает поскорее меня видеть, но, как и прежде, не объясняли, для какой именно цели. Так эта цель осталась неразъясненного и впоследствии. По-моему, желание скорого свидания обусловливалось просто любопытством, а затем нетерпением получить подарки, без которых нигде невозможно отделаться в Азии. Хамийский же чин-цай-да-жень был так же жаден на эти подарки, как и все вообще китайские сановники. Впрочем, этот чин-цай оказался наилучшим из всех когда-либо виденных мною китайских генералов – был к нам внимателен, вежлив и немало расспрашивал о Европе, хотя, конечно, эти расспросы имели самый ребяческий характер. Ласковому же с нами обращению хамийского начальника, вероятно, немало способствовало ходатайство на этот счет в пекинском цзун-ли-ямыне (палате внешних сношений) со стороны нашей дипломатической миссии в Пекине, заведывавший в то время которою А. И. Кояндер во все продолжение настоящего нашего путешествия горячо ратовал перед китайским правительством о возможных облегчениях трудностей нашего пути. В Хами же мне было передано и письмо от уважаемого А. И. Кояндера, посланное им сюда еще в 1877 году и дожидавшееся меня более года.[230]