Камень богини любви - Елена Арсеньева

Я не был на похоронах Эльвиры Михайловны, но знаю, что прошли они тихо и скромно из-за скандальности убийства. О том, где и как похоронили Синикки, я вообще не знаю, слышал только, что ее ребенка взял к себе Яаскеляйнен, ведь, хочешь не хочешь, это сын его племянника.

Из-за ареста я не сразу мог написать вам и сообщить о случившемся. Я очень боялся, что произошло непоправимое, что Раймо уже добрался до вас и убил тебя. Однако вскоре я получил письмо от Лизы, где говорилось, что у вас все спокойно, но ты очень тяжело перенес известие о гибели Эльвиры Михайловны и писать пока не можешь. После этого наша переписка затихла, я ничего о вас не знал. Но узнал другое! – воскликнул он воодушевленно. – Узнал, что Раймо все же добрался до Вытегры – и нашел там свою погибель.

– Как это? – спросил я.

– По слухам, в двадцати верстах от Вытегры, в какой-то деревне, нашли лошадь, которая устало бродила по дороге, и сани. В санях лежал человек со сломанной шеей. По всем приметам – Раймо Туркилла! Решили, что он направился в Вытегру, правил, по обыкновению многих финских возчиков, стоя, но по дороге сани подбросило на каком-то ухабе, он упал навзничь и сломал шею. Он не добрался до тебя – его наказала судьба.

Я молчал, опустив голову, и вспоминал тот день в Вытегре. Тот день, когда я гнался за неизвестным вором, покусившимся на браслет, нагнал и убил…

Так вот кого я убил! Так вот почему его лицо показалось мне знакомым! Раймо Туркилла очень напоминал своего дядю, брата своей матери Яаскеляйнена, хозяина гостиницы в Петрозаводске.

Он искал меня, он убил бы меня, если бы нашел, но увидел браслет и решил не рисковать. Главное было – найти браслет!

Я вспомнил слова Эльвиры Михайловны: «Это мой прощальный подарок. Я и сама получила его в подарок, в благодарность… это старинный талисман…»

Смелая догадка пронзила меня. В тот вечер, накануне моего отъезда из Петрозаводска, тайное письмо принесла мне Синикки: ведь Эльвира Михайловна боялась доверить кому попало тайну своей любви, а Синикки была ей беззаветно предана, ни за что не выдала бы ее. Эльвира Михайловна спасла ее ребенка, и Синикки подарила ей в благодарность браслет. Неужели это какой-то заветный талисман? Как он попал к ней? Почему его называли Сампо, ведь Сампо – это мельница?

Никто не мог ответить на эти вопросы. Наверное, я никогда не узнаю разгадку этой тайны, никогда…

А впрочем, ни тайны, ни их разгадки не волновали меня в те минуты. Я думал об Эльвире Михайловне, которая умерла из-за любви ко мне. Я думал о Лизе, которая не открыла мне тайну ее смерти. Должно быть, она о многом догадывалась. С присущей любящим женщинам проницательностью, с присущей ей удивительной душевной тонкостью она понимала, что я с ней – только частью своей души, что сердце мое по-прежнему принадлежит другой… Ну что ж, она довольствовалась тем, что я мог ей дать.

Слезы навернулись на мои глаза. Стыд пронзил меня. А если она догадывалась, что, обнимая ее ночью, я вызываю в памяти пленительный образ другой женщины, Эльвиры?

Лиза, моя бедная, верная, безропотная, любящая Лиза… Я недооценивал тебя, я не мог любить тебя так, как ты того заслуживала… я даже оказался неспособен сохранить бумаги, которые остались после тебя, твои письма! Я хотел их прочитать, но сунул куда-то, они затерялись… и теперь мне никогда не найти их, не прочесть письма Васильева о гибели Эльвиры Михайловны…

Давно я не плакал, может быть, с детства, но теперь не сдержал слез.

Наши дни

Сусанна ушла. Алёна переоделась в халат, умылась и пошла на кухню. Открыла холодильник.

Сморщила нос. Не то что бы ей не хотелось всего того, что в изобилии имелось в холодильнике и на плите. Хотелось. Но еще больше хотелось чего-нибудь необыкновенного и в то же время обыденного. Какой-то еды, какой она давным-давно не ела… чего-нибудь из детства. Может, манной каши… нет! Киселя с молоком.

Кисель имелся в наличии – Алёна его любила и варила довольно часто, несмотря на вопиющую калорийность. Если уж прямо так следовать всем похудальным канонам, то, конечно, фигуру сохранишь, но сколько радости в жизни потеряешь! Радости терять Алёна не любила, особенно в такие тяжкие и загадочные минуты жизни, как сейчас. Поэтому она налила в большую тарелку киселя, а с краев – молока. Получился темно-бордовый остров посреди белого моря. Молочные реки, кисельные берега! Сказочней некуда! Сказки были с Алёной всю жизнь – когда она читала их, когда писала о них научные работы, когда сама их сочиняла… удивительно ли, что сказочные реалии действовали на нее утешительно?

Она съела две полные тарелки и, сытая и спокойная, побрела в любимое кресло под уютным зеленым бра. Само собой, сразу потянуло в сон, но было не до сна. И пока не до кресла. Пришлось сначала прогуляться к письменному столу и переворошить стопку дисконтных карт, сваленных в большую желтую пепельницу из богемского хрусталя, когда-то, давным-давно, привезенную из Чехии. Ага, вот она – карточка «Клеопатры».

Алёна набрала номер. Трубку подняли быстро, но тут же раздался щелчок, как будто одновременно кто-то взял трубку и на параллельном аппарате.

– Алло, магазин «Клеопатра».

– Здравствуйте, будьте любезны, пригласите Секлиту Георгиевну, пожалуйста.

– Здравствуйте, я слушаю, а это…

– Это Алёна Дмитриева.

– Алёна Дмитриева? – озадаченно повторила Секлита Георгиевна.

– Ну да. Я… вы меня извините, я вам вчера сунула эту несчастную книжку, так глупо получилось… – покаянно залепетала Алёна. – Даже не подписала… ну, меня одно извиняет, что я вашей фамилии не знала. Как ваша фамилия, Секлита Георгиевна? Я вам другую книжку принесу и подпишу по всем правилам.

– Да ну что вы… – растерялась Секлита Георгиевна. – Это необычайно любезно с вашей стороны, но… нет-нет, мне страшно неловко… получается, что я у вас выманиваю книги. А они ведь так дорого стоят!

– Мне из издательства авторские экземпляры присылают, это бесплатно, – успокоила Алёна. – Ну пожалуйста, ну скажите вашу фамилию!

– Нет-нет, я не могу этого позволить! – воскликнула Секлита Георгиевна, а Алёна подумала, что так тщательно отнекиваться она может по трем причинам: из деликатности, из откровенного нежелания читать книжки писательницы Дмитриевой или из страха назвать свою фамилию.

А что, есть чего бояться?

Рядом вдруг заиграла музыка, и мужской голос запел: «Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас грозно гнетут!» Алёна не без изумления прослушала начало знаменитой «Варшавянки». В жизни не встречала человека, который выбрал бы для звонка мобильного телефона революционную песню! Хотя что такого, песня да песня, довольно красивая…

– Ой, мне звонят, больше говорить не могу! – с явным облегчением воскликнула Секлита Георгиевна и бросила трубку как раз в тот миг, когда певец обещал, что мы поднимем гордо и смело знамя борьбы за народное дело, знамя великой борьбы всех народов за лучший мир, за святую свободу.

И тут произошло нечто удивительное! Должны были бы раздаться гудки, но вместо этого чей-то голос в трубке хихикнул и ехидно прошептал:

– Да Авдеева ее фамилия! Авдеева! Подумаешь, тайны мадридского двора развела, интриганка несчастная!

Вслед за этим что-то брякнуло, как будто трубку небрежно бросили на рычаг, и раздались гудки отбоя.

Алёна только головой покачала. Как иногда полезна бывает неприязнь, которую испытывают друг к другу коллеги! Ведь анонимной информаторшей была не кто иная, как вторая продавщица «Клеопатры», Раиса Федоровна. Противная тетка, а все равно – спасибо ей. Подтвердила догадку, которая возникла у Алёны, когда она прочла копию статьи «Закрепление собственности»!

Алёна достала из сумки ксерокопию, полученную в библиотеке. Теперь сомнений не осталось – на фотографии именно Секлита Георгиевна. Это она с помощью писем по инстанциям и даже организацией голодовки около здания городской администрации закрепляла за собой собственность, некогда принадлежавшую ее предку, Георгию Никитичу Старкову. Тому самому, чье имя было написано химическим карандашом на потемневшей от времени и грязи дверной табличке, которую сегодня видела Алёна и о которой без дрожи вспоминать не может. Именно Секлите Георгиевне (в статье она именовалась просто С. Г. Авдеевой) принадлежала инициатива назвать 1-й Ильинский переулок именем эсерки Серафимы Клитчоглоу, которая была матерью Георгия Старкова и некогда, в самом начале ХХ века, жила в этом доме. В газетной статье также говорилось, что П. В. Авдеев, недавно скончавшийся муж С. Г. Авдеевой, в девяностых годах, во время волны возвращений старых и придумывания новых названий, работал в областной комиссии по переименованию – очевидно, его стараниями и было дано переулку имя Клитчоглоу.

Статья была написана иронично, даже ехидно. Больше всего забавляло автора то, что Авдеева пытается закрепить за собой не имущество предка-купца или дворянина, обездоленных революцией, а спекулирует как раз именем революционерки, которая априори должна была считать всякую собственность кражей, если вспомнить Прудона, коего столь часто цитировали эсеры и анархисты. И автор укорял С. Г. Авдееву в том, что она, получив-таки в собственность дом, в котором жила Серафима Клитчоглоу, по сути дела, не почтила память своей прапрапра– и так далее бабушки, а просто насмеялась над ее идеалами.