«Я ходил за линию фронта». Откровения войсковых разведчиков - Артем Драбкин

Еще один немец, вызвавший наше восхищение, был морской офицер, но не из плавсостава, а «технарь», помню, он прихрамывал на одну ногу. Он был у нас в плену, но перед началом Одерской операции сбежал. Все силы кинули на его поимку, видно, он много знал лишнего. Наша разведрота нашла моряка. Привели его в штаб дивизии. Через некоторое время получаем приказ: «Немца в «размен», приговорен к расстрелу. Повели немца в «расход», в его последний путь… Он обратился к нам со словами: «Я морской офицер, дайте мне пистолет с одним патроном, я сам застрелюсь. Не хочу смерть принимать из ваших поганых рук». Просьбу немца не уважили… Я не слышал историй, чтобы кто-то из немцев себя последней гранатой подорвал, дабы в плен не попасть.

— К власовцам какое было отношение?

— С ними приходилось нередко сталкиваться. На Нареве наша полковая разведка попала к ним в плен. Власовцы жестоко пытали наших товарищей, вырезали им звезды на теле, а потом всех убили, изувечив и обезобразив тела разведчиков.

После этого случая такое понятие, как «живой власовец», перестало для нас существовать даже в теории. Власовцев кончали на месте… Определяли их легко. Кроме «наших курносых физиономий», их выдавала одна деталь в одежде. Перед тем как идти в атаку, они спарывали эмблему РОА с рукава. Это место выделялось на фоне выцветшей ткани мундира.

Наши бойцы сразу «проверяли рукава» у пленных, похожих на власовцев.

Их судьба была предопределена. Изменников не прощали…

Власовцы часто пытались нас «распропагандировать». Один раз, уже в Польше, с противоположного берега реки через громкоговоритель начали вещать: «Русские солдаты, жиды толкают вас на смерть, а сами сидят в Кремле! Среди вас есть жиды?» Расстояние между берегами было метров восемьдесят, наш берег был высоким. Я психанул, встал в полный рост и кричу на власовскую сторону: «Есть! Я еврей!» На той стороне сразу заткнулись.

На следующий день за мной явился незнакомый майор и приказал следовать за ним в штаб корпуса. Привел меня к полковнику, начальнику разведки корпуса, одесскому еврею. Полковник достал бутылку коньяка, налил мне полный стакан и сказал: «Пей, старшина!»

Я выпил и спросил его: «За этим только вызывали, товарищ полковник?» Полковник улыбнулся: «Хотел сказать тебе спасибо, хорошо ты гадам ответил!»

— Приходилось ли получать невыполнимые задания, заранее обреченные на неудачу?

— Такое тоже бывало. Приведу пример. На Нареве немецкий берег был буквально нашпигован минами, стояли четыре ряда колючей проволоки, спираль Бруно. Через каждые двадцать-тридцать метров — пулеметная точка. Переплыть реку незаметно было нереально, а добраться живыми до немецкой траншеи вообще не представлялось возможным. Мы долго наблюдали за передним немецким краем, но вскоре поняли окончательно — у нас шансов нет, только своих убитых назад принесем. А приказ взять «языка» получен, деваться некуда. Коновалов вызвал нас с Пилатом и сказал напрямую: «Я знаю, что шансов нет. Но у вас еврейские мозги. Придумайте что-нибудь». На следующий день Пилата озарила идея. Его даже отвезли в штаб корпуса, хотели детально обсудить затею. Была у немцев маленькая протока, там они набирали воду. А водичка была ледяной, на дворе стояла поздняя осень.

Пилат предложил обмазаться солидолом или вазелином, ночью переплыть реку, затаиться в воде возле протоки и, когда немцы придут за водой, попытаться без шума взять их в плен. Других вариантов не было. Решили потренироваться. Возле нас было какое-то озеро, пришли к нему. Пилат говорит мне: «Ты командир группы, давай лезь в воду». — «Захар, ты это придумал, так на себе первым и испытывай». Обмазался Пилат вазелином, зашел в воду… и сразу выскочил оттуда как ошпаренный! Холодно! Согрелся Пилат и заявляет: «Идея неудачная, придется придумать что-нибудь другое». А время нас поджимает. Решили идти в лоб, будь что будет! Только за несколько часов до запланированного разведвыхода нашу дивизию перебросили на другой плацдарм. В разведроте было настроение, будто мы заново на свет родились… Было еще несколько подобных заданий, каждое из которых было для нас смертным приговором на 100%, но как-то везло, и часть группы живой возвращалась, и даже «языка» умудрялись захватить.

— Как вы лично побеждали страх смерти?

— Все страхи исчезали в то мгновение, когда переваливаешься через бруствер и ползешь в немецкую сторону. Здесь все, тело и разум, работает «на автомате», разведчик превращается в слух и внимание, места для других эмоций и переживаний не остается. До поиска разные мысли были: и страх, и даже иногда жалость к себе. Но никто не питал иллюзий по поводу выживет или нет. Люди шли на задание, зная, что только они способны его выполнить.

А цена жизни на войне — медный грош. К мысли о скорой смерти быстро привыкаешь, а воевать эта мысль мешает только слабым духом. Часто страшно становилось уже после выполнения задания. Прокрутишь все случившееся, как кинопленку, назад, и просто голова кругом идет — как выжить удалось?! Или пример другого рода. В Польше послали нас определить линию фронта и по возможности найти место переправы и взять «языка». Комбинированное задание, трехсложное. Вышли к большому мосту. Семь человек охраны. Обезвредили их без шума. Одного разведчика послал к своим, доложить о захвате моста, а сами заняли оборону. Вскоре к нам пробились танкисты с десантом на броне, подошли саперы. Начали разминировать мост. Когда мы увидели, сколько взрывчатки было заложено под опоры моста, то просто онемели, ноги стали «ватными»! Если бы немцы успели мост подорвать, от нас бы пыли не осталось.

— Когда окончилась война, вам тяжело было поверить в сам факт, что вы уцелели в этой бойне?

— Никто из нас не думал, что все закончилось. В нашей разведроте многие были убеждены, что скоро двинем дальше на запад, на американцев… После войны было очень сложно адаптироваться к мирной жизни. Многие так и продолжали жить войной.

— Отношение к плену у разведчиков. Каким оно было?

— Иногда и дивизионные разведчики попадали в немецкий плен, но это случалось крайне редко. У нас в роте все были готовы на самоподрыв, чтобы в плен не угодить. Каждый держал при себе гранату именно на этот случай. Помню, в Польше стали давать своеобразные задания. В гражданской одежде, изображая местного поляка, пройти в немецкий тыл и найти определенный партизанский отряд, наладить с ним связь или передать шифровку. Оружие брать запрещалось. Все равно, в самый последний момент мы тайком запихивали за пазуху парочку гранат и «парабеллум». Чтобы, «если что», в плен живыми не попасть.

— Специальные задания поручались дивизионным разведчикам?

— Да… Про обычные «рядовые» «поиски» вам, значит, не интересно?

Ладно, «поехали» о спецзаданиях… Примеры хотите? Пройти в составе группы, в немецкий тыл, найти партизан, забрать секретные документы и вернуться к своим в течение ночи. Видимо, партизаны не могли в тех случаях пользоваться рациями.

Были задания другого рода — встретить диверсионную группу, выходящую из немецкого тыла, или группу из разведки армии и обеспечить беспрепятственное возвращение к своим через немецкие позиции.

Под Белостоком нас отправили в разведку в глубину немецкого тыла, определить возможности скрытого прохода войск. Вышли на северную окраину Белостока.

Смотрим, немцы колонну наших пленных к себе в тыл угоняют, но ввязаться в бой мы не имели права… Вернулись, в штабе дивизии рассказали, где и как можно пройти. Коновалов меня заставил несколько раз подряд показать маршрут на карте. Все решили слова Глеба Облапа: «Я ему верю». Дали мне задание провести ночью полк в немецкий тыл. Одно дело, когда ты с группой из четырех человек тихо прошел… А тут за моей спиной идет несколько сотен наших солдат. Командир полка все время спрашивал: «Старшина, ты не заплутал? Мы правильно идем?» А я и сам в этой темноте нервничаю. Но вышли мы точно на запланированное место.

Еще о нескольких «особых» заданиях можно было бы упомянуть, но я думаю, что говорить о них подробно и детально и сейчас не стоит, хоть и шестьдесят лет прошло… Крови на таких заданиях было пролито слишком много…

— Как часто дивизионную разведроту использовали как простое пехотное подразделение?

— Бывало… И один раз в результате подобного использования рота дорого заплатила жизнями многих разведчиков за выполнение задачи. В апреле 1945-го дивизия вышла к заливу Фриш-Хафф под Кенигсбергом. Перед нами была железнодорожная насыпь, превращенная в баррикаду. Стояли вагоны с бетонным дном. Оборону на насыпи держали немецкие моряки — курсанты. Дивизия к тому времени была полностью обескровлена. Всех поваров, ездовых и писарей послали в атаку, но она захлебнулась в крови. Стрелковые подразделения нашей дивизии фактически перестали существовать, в строю, оставались считаные единицы солдат и офицеров. Проводили массированные артобстрелы по этой насыпи, нещадно ее бомбили, но немцы держались насмерть в развалинах вагонов. Ночью Коновалов лично пришел в расположение разведроты и сказал: «Ребята, у меня нет выбора. Утром ваша очередь идти в атаку». Мы между собой посовещались и ответили: «Утра ждать не будем пойдем сейчас…» Незаметно подобрались к насыпи, на определенном участке вырезали по-тихому немцев, закрепились. И тут немцы нас обнаружили и начали давить со всех сторон. Прямо за насыпью было болото, и вот из этого болота, в кромешной мгле, немцы нас контратаковали. У них было там до черта фаустпатронов. По разбросу пламени из ствола автомата можно сразу определить, что стреляют из ППШ. Так немцы на каждый такой «огонек» моментально били двумя-тремя фаустами одновременно. Заметил два ящика немецких гранат, кричу Мельникову: «Петька, тащи гранаты». Вот этими гранатами насилу отбились. Рядом со мной лежит лейтенант Елисеев, взводный, и говорит: «Видишь, сигнальная будка? Давай в ней забаррикадируемся». Кричу ему: «Нет, там сразу накроют». Лейтенант не послушал, залез в будку, только успел дать одну очередь из автомата, и сразу в будку влетели два фаустпатрона… Мы продержались до утра…