Перекрестки - Франзен Джонатан

Она отодвинулась на свою часть сиденья.

– С самого начала наш роман казался мне неправдоподобно прекрасным. Моя старая подруга устроила нам свиданье, и мы сразу поладили, сразу нашли общий язык. Филип хирург, бывший военный врач. Служил на той базе, где когда-то служил и Бобби, и это нас объединило, тем более что кардиохирург сродни летчику-истребителю: и то и другое не для слабых духом. У Филипа роскошная квартира в одной из высоток на озере, к северу от центра, вид оттуда невероятный. Я как увидела, сразу подумала: “Ого, подписываюсь”. Теперь-то я понимаю, что поторопилась, но мне просто хотелось скорее наладить жизнь. Мне хотелось, чтобы нас было четверо, а не трое.

Расс попытался представить сценарий, в котором Фрэнсис оказалась дома у кардиохирурга и не вступила с ним в интимную связь.

– Я хотела познакомить его с Ларри и Эми, – продолжала она. – Чтобы мы пообедали и сходили в музей Филда. Я постоянно просила его об этом, и в конце концов как-то вечером он сказал – начистоту так начистоту, – что хочет кое в чем признаться. Оказывается, все это время он встречался с другой. Разумеется, с медсестричкой. Разумеется, моложе меня. Вот что было у меня на уме, когда я пришла к тебе. То есть я тосковала по Бобби, но не из-за того, из-за чего следовало бы. А потому что мне разбили сердце.

От черного выхлопа едущего впереди мусоровоза снег пачкался, не долетая до земли.

– Понятно, – ответил Расс.

– Я тебе не сказала еще кое-что. У нас с Бобби было не все так гладко. Я вышла замуж в двадцать один год. Он был лучшим другом моего брата, он летал на самолетах, которые преодолевают звуковой барьер, он был потрясающе красив, и он достался не кому-то, а мне. Его часто не было дома, но я не возражала: я была женой офицера, в этом есть свои преимущества. Когда родились дети, он служил на авиабазе “Эдвардс”, я поехала бы за ним куда угодно – из армии он ушел не из-за меня. Но Бобби хотел, чтобы дети росли на одном месте, ходили в одну школу, к тому же в “Дженерал дайнемикс” платили намного больше. Мы перебрались в Техас, и он понял, что ошибся. Он скучал по военной службе и винил во всем меня, хотя я тут была ни при чем. С каждым годом он становился все раздражительнее. Все знали, что он кобель, и не то чтобы я давала ему поводы для ревности, но он постоянно меня испытывал. Если я слишком громко смеялась над шуткой соседа, Бобби думал, что я заигрываю с ним, и донимал меня, пока я не признаю, что сосед по сравнению с ним слабак. Если я смотрела новости и говорила, мол, как-то мы плохо воюем, он учинял мне допрос. Разве я не согласна с тем, что Америка – самая сильная страна на свете? С лучшей экономикой? Разве я не считаю, что наш моральный долг – не дать коммунистам увеличить их как-его-бишь? Он всерьез полагал, что столько наших солдат гибнет на войне, потому что демонстрации протеста подрывают их моральный дух. Эти мальчики гибнут из-за меня, ведь я позволила себе усомниться в том, что мы воюем как надо. Ларри хотел стать космонавтом, но он не особо спортивный, не круглый отличник, и Бобби постоянно на него орал. “Разве же космонавты так плетутся до второй базы? Думаешь, Джон Гленн[25] хоть раз получил четверку за контрольную по алгебре?” Ларри просто мечтательный мальчик, который интересуется космосом, он так гордился отцом, так старался ему угодить, так страдал из-за его недовольства. Ты бывал в кабине F-in!

Рассу бы порадоваться, что она изливает ему душу, но он услышал лишь, что на Фрэнсис обращают внимание летчики-испытатели и кардиохирурги. А он всего-навсего второй священник, у него жена, четверо детей и нет денег. О чем он только думал?

– Удивительное зрелище, – продолжала она, – сколько там всяких приборов. Они внушают тебе ощущение, будто ты тут всем управляешь: именно так Бобби и обращался с нами. Мы нуждались в его одобрении, и он управлял нами, давая понять, что одобрение нужно заслужить. Ларри должен добиться выдающихся успехов в спорте, а я не имею права посмеяться с соседом. По мне, так самое ужасное в этой катастрофе – что он потерял управление самолетом. То-то он, наверное, рассвирепел.

Небо темнело, машины ехали медленно. Интересно, сколько миллионов стоит Г-ш? Как может страна, считающая себя христианской, тратить миллиарды долларов на орудия убийства? На инструментальной панели “фьюри” всего лишь спидометр и три указателя, один из которых сломан. Машине не помешают новые тормоза и зимние шины, но Мэрион выпросила у него двести долларов на рождественские подарки. Ему показалось, это чересчур много, но он вспомнил, что последнее время почти ничего ей не давал, вспомнил о четырех часах наедине с Фрэнсис, которые решил подарить себе на Рождество. Раньше ему казалось, что эти четыре часа пролетят незаметно. Теперь же Расс гадал, сколько еще выдержит рассказов о ее сыне и о мужчине, которого она любит. В горле стоял ком горечи.

– Я много говорила об этом с Китти, – сказала Фрэнсис. – Я, конечно, лифчик жечь не стану, но она дала мне кое-какие книги – по-моему, очень толковые. Нет, Бобби за всю жизнь пальцем меня не тронул. Но он был холодный, холодный, холодный. В каком-то смысле это даже хуже. Я для него была всего лишь женушкой и обязана была все делать, как полагается. Какой уж тут союз равных личностей. Теперь-то я понимаю: все наши соседи считали моего мужа козлом. Разве что дружки-летчики не считали его козлом, потому что сами такие же козлы. Нет, конечно, мне ужасно его жаль: такая страшная смерть. Но порой мне кажется, что без него мне гораздо лучше. Это очень дурно с моей стороны?

– Брак – штука трудная, – откликнулся Расс.

– Но разве так и должно быть? Тебе вот трудно в браке? Ой, извини, зря я спросила.

Будь у Расса выдержка, как у летчика-испытателя или кардиохирурга, он раскрыл бы Фрэнсис душу, признался бы, что несчастен, что брак его держится лишь на привычке, обете и чувстве долга. Сейчас его признание оказалось бы как нельзя кстати. Но все его претензии к Мэрион сводились к тому, что она толстая, унылая, больше его не привлекает и портит ему жизнь. Скажи он такое Фрэнсис, и она сочтет его козлом.

– В общем, – продолжала Фрэнсис, – ты мне очень помог тем, что познакомил меня с Китти и пригласил в ваш кружок. Это именно то, что мне было нужно. Еще я пошла на курсы при Тритон-колледже, мне нравится. В общем, осень выдалась неплохой. А потом…

– Я помню, – перебил Расс. – И хочу еще раз извиниться за тот случай с Ронни. Это я виноват.

– А, да. Спасибо. Тебе не за что извиняться. Но дело не в этом: просто мне опять позвонил Филип. Как гром среди ясного неба. Говорит, что теперь-то он наконец все понял. Он порвал с той медсестричкой, сумею ли я простить его? Я подумала, нет, но он прислал розы и снова позвонил. Пустил в ход обаяние, и вроде бы у нас с ним наладилось. После Дня благодарения и той истории с Ронни я в выходные ездила в город и провела с Филипом весь день и весь вечер.

Снег таял, едва коснувшись земли, но прогноз обещал восемь дюймов. И если Расс и Фрэнсис где-то застрянут, ему придется провести еще несколько часов с подружкой кардиохирурга.

– На этот раз все иначе, – говорила Фрэнсис. – Наверное, отчасти из-за книг, которые я прочитала, а отчасти – отчасти из-за того, что дал мне ты. Я имею в виду кружок при церкви и, наверное, пример того, что бывают другие мужчины. Филип повел меня в “Биньон”, официант вручил мне меню, а он отобрал и заказал за меня. Раньше мне это польстило бы, я подумала бы: за таким как за каменной стеной. Но… потом мы поехали к нему, в ту квартиру с чудесным видом, я смотрела старые семейные фотографии на пианино. Взяла одну в руки и, наверное, потом как-то не так поставила на место, потому что он подошел и отодвинул ее чуть дальше, буквально на дюйм. То есть он шел через всю комнату, чтобы подвинуть фотографию на дюйм. Наверное, он отличный хирург, но я подумала: так-так. Знакомо. Понимаешь, что я имею в виду?