Остров надежды - Юрий Рытхэу

— Ну, насчет этого рано еще говорить, но, кто знает, может быть, в будущем, когда ты перестанешь бояться Тугныгака… — с едва скрываемой усмешкой проговорил Ушаков.

— Дело не в том: боюсь я или не боюсь Тугныгака, — вполне серьезно ответил Аналько. — А в том, что здешнего я его не понимаю, не разгадал. В Урилыке мне было легче и проще, потому что я знал, что тамошний Тугныгак любит и чего мне от него ожидать…

— Разве там, в бухте Провидения, никто не болел, никто не умирал, разве там было мало голодных? — прервал рассуждения шамана Ушаков.

Аналько смутился и, не найдя, что сказать в ответ, замолчал.

Нанехак все эти дни была занята радостным делом: она шила одежду своему мужу и русскому умилыку. Та, старая, требовала большой починки, потому что во время последней поездки кухлянка и меховые штаны порвались. Да и хранили их неправильно, в теплом и влажном помещении деревянного дома.

Нанехак приходила примерять одежду, и видно было, что ей искренне нравилось заботиться о русском умилыке.

Наконец, одиннадцатого марта, в ясный солнечный день сразу несколько упряжек тронулись в путь, сопровождаемые беспрестанным громким лаем множества собак. Упряжки не привыкли ходить таким большим караваном, и прошло довольно много времени, прежде чем установился относительный порядок и началось размеренное движение следом за идущей впереди нартой Анакуля, молодого крепкого парня.

Часа через два, однако, поднялся встречный ветер. Он срывал верхушки высушенных морозом застругов и сугробов, и снежная пыль проникала повсюду, находя в одежде путников мельчайшие дырочки.

Но, несмотря на это, на душе у Ушакова было светло и радостно: начиналось то самое главное, ради чего он, собственно, и приехал сюда, на Север, — исследование не изведанного, не покоренного пока, студеного и враждебного человеку пространства. Болезнь позади, от нее осталось лишь сожаление о потерянном понапрасну времени. Начавшуюся пургу Ушаков встретил с досадой, но не такой, чтобы она могла изменить его планы или заставить повернуть назад. Единственное, что он сделал, это отправил обратно в сопровождении Аналько женщин с детьми. Одна только Нанехак наотрез отказалась вернуться в поселок.

— Я не поеду, — сказала она. — Не умею двигаться назад, если уж решила идти вперед.

Ушаков почувствовал в этих словах что-то знакомое. Ему тоже всегда чуждо было отступление, если уж решение принято. Невольно вспомнились слова, сказанные еще в бухте Провидения Иероком, об умении не отступать от избранного пути и делать все, чтобы исполнить задуманное.

— Хорошо, пусть Нана едет с нами, — согласился он, хотя и заметил неодобрительные взгляды Анакуля и Етувги.

Интересно наблюдать, как начинается пурга. Сначала с вершин застругов и сугробов под воздействием поднимающегося ветра начинает стекать дымок пылевидного снега. Потом этот дымок струйками тянется вниз, и кажется, что множество белых, живых, длинно извивающихся змей пересекает нартовый путь. Они становятся гуще, насыщеннее, и вот уже скрываются в них лапы собак, потом и сами собаки словно погружаются в постоянно движущийся снежный поток, как будто плывут в белой реке. Снежное половодье становится все выше и выше, пока окончательно не закрывает упряжку. Оттого что ветер встречный, не видно — действительно ли идут нарты, или летящий навстречу ветер со снегом создают иллюзию движения. Это можно проверить только одним способом: воткнуть остол между копыльев нарты. Ушаков останавливает свою упряжку и делает остальным знак тоже остановиться. На лице уже — ледяная маска. Вот, спрыгнув с нарты, к нему подошла Нанехак, заботливо сняла лед с лица Ушакова:

— Надо быть осторожным.

Она натягивает поглубже на голову умилыка капюшон и поправляет вокруг лица росомашью опушку. Обзор резко уменьшается, но ведь и так мало что видно в этом молочном полусумраке. Чтобы не потерять друг друга, нарты связывают одним ремнем, и караван трогается.

Удивительно, но сквозь яростно летящий снег просвечивает голубое небо, и это рождает надежду, что буран скоро кончится. Сидеть на нарте приходится спиной к движению. Монотонность скольжения навевает сон, и Ушаков чувствует, что засыпает, даже видит какие-то скоротечные, быстро ускользающие из памяти сны… Просыпается он от ужасающего видения: ему кажется, что нарты падают с высокого обрыва. Он судорожно хватается за остол, втыкает железный наконечник между копыльями, но не чувствует привычного сопротивления. Что же это такое?

Он осторожно слезает с нарты и идет вперед, держась за потяг. Задние собаки спокойно лежат, зарывшись в снег. По тому, что их уже почти полностью занесло, можно догадаться: упряжка давно неподвижно стоит под пургой, равно как и остальные нарты.

Пройдя немного вперед, Ушаков не смог удержаться от громкого смеха: сидевший спиной к собакам Анакуль явно дремал, но сквозь сон не забывал покрикивать: «Хок! Хок! Хок!»

Все проснулись, смущенные тем, что русский умилык застал их в таком положении. Но через минуту они сами громко смеялись над собой.

Посовещавшись, поставили нарты кругом, а посередине соорудили палатку. Хотя и с трудом, но Нанехак все, же удалось зажечь примус, и через полчаса все, обжигаясь, пили вкусный, щедро сдобренный сгущенным молоком чай.

— Кто-то не хочет, чтобы мы доехали до северного побережья, — сказал Апар, тщетно стараясь вытянуть ноги в тесной палатке. — Послал на нас сон. Только Тугныгак способен на такса коварство…

Честно говоря, ссылки на козни Тугныгака порядком надоели Ушакову, и он резко ответил:

— Что бы ни задумал против нас злой дух, мы своего добьемся!

Апар глянул на русского умилыка и быстро согласился:

— Конечно, конечно…

— Не забывайте, что умилык его победил, — напомнил Анакуль. И невозможно было распознать по его хитроватому лицу, легкой усмешке: всерьез он говорит или в шутку.

— Давайте еще попьем чаю да и ляжем спать, — предложил Ушаков. — Завтра пораньше двинемся Думаю, ветер утихнет, и к утру нас нагонят Аналько с женщинами.

Сгущенное молоко замерзло. Приходилось топором разрубать пополам банку. Так и бросали одну половинку прямо в кипящий чайник, а потом уже вылавливали из него пустую полужестянку.

Ушаков заметил, что мороженый копальхен, моржовое сало и мерзлая нерпичья печень на холоде обретали необыкновенный вкус, да еще если их запивать крепким сладким чаем.

Перед сном Анакуль поведал древнюю легенду о сиротке по имени Бабочка, о поисках счастья в белой ледяной пустыне.

Ушаков сквозь дремоту слышал ровное, будто журчание тихого потока, повествование и чувствовал, как к нему возвращается прежнее здоровье, прежние силы, уверенность в себе.