Василь Быков: Книги и судьба - Зина Гимпелевич

Писателю дороги оба — Петрок и Степанида, Он понимает их равным образом: может быть, Петрока даже лучше и полнее — или вообще всех на свете Петроков вместе с ним? Или Петроков просто больше? У истоков этого характера — батрацкая доля, стойкое ощущение своей оттесненности, малости, какой-то неминучей подвластности сильным мира сего.

…И все-таки, как ни терпелив и осторожен Петрок, как ни смела и отчаянна Степанида, противостояния не будет — в несходстве откроется их глубокое, прекрасное совпадение и родство, когда различия характеров не могут помешать чему-то более важному, соединившему их когда-то и достаточному для того, чтобы встречать и выдерживать любые беды вместе, не отшатываясь, не отступаясь друг от друга[212].

К этому безусловно верному анализу следует добавить, вернее, подчеркнуть типичную нетипичность характера Петрока (о символичности характера Степаниды мы упомянули выше). Без сомнения, его характерные черты трудолюбивого, богобоязненного и справедливого крестьянина, любящего землю и покоряющегося внешне тяжелым жизненным обстоятельствам, — достаточно типичны для человека его социального круга. Также типична, но противоположна и глубоко символична роль самородка, отданная Быковым именно этому характеру. Ведь у читателя есть все основания предполагать, что в Петроке, возможно, пропал скрипач мирового класса.

Еще более необычен и символичен характер Петрока в плане его глубокого и оригинального философского и мистического мышления. Мысли, воспоминания и эмоциональная память Петрока гораздо более глубоки и конкретны, чем у его жены. Более того, читателю указано на демонстрацию Петроком прямой связи с досточтимыми белорусами, предками-старейшинами своего рода (дзядами). Высказывания такого характера (выраженные большей частью в его внутренних монологах) сравнимы по уровню философского смысла с лучшими из известных человечеству. Так, одно из них, перекликающееся с толстовским: «Какая это мерзость, война!» — взято нами в качестве эпиграфа к следующему произведению Быкова.

«Западня», 1962

«Боже, Боже, — думал Петрок, поглядывая на искристую суету огненных языков костра. — Что ж творится на свете! Какая страшная война, как неудачно началась, что будет дальше? Страшное время!»

Повесть Василя Быкова «Западня» находится между двумя крупными романами четвертого тома. Написано произведение было еще в 1962-м, однако в библиографии белорусских писателей оно не значилось[213]. Звонок писателю 19 июня 2002 года, то есть в день, когда ему исполнилось семьдесят девять лет, пролил свет и на историю этой повести. Писатель сказал, что до того, как она попала в четвертый том в 1993-м, ее опубликовали только однажды по-русски — в 1960-х в журнале «Юность».

Скромное количество публикаций повести «Западня» никак не соотносится с художественными достоинствами произведения; на первый взгляд сюжет немногим отличается от других «военных» вещей Быкова того времени и не должен был бы стать причиной недовольства советских властей. Однако параллель между фашистскими и советскими «органами государственной безопасности», явно проведенная в сюжете (так же как и в последующем романе Быкова 1965 года «Мертвым не больно»), по всей видимости, явилась основной причиной полного замалчивания этого произведения на территории Беларуси. Повествование тут ведется большей частью от третьего лица, однако довольно значительное количество диалогов и внутренних монологов оживляют и обогащают линию рассказчика, сюжет, композицию повести и, конечно, ее характеры. Художественное пространство и время действия в произведении достаточно ограниченны, так как все происходит на территории, которую можно пешком пройти за пятнадцать минут — это расстояние между советскими и фашистскими траншеями. События длятся только двадцать четыре часа; несмотря на это, герои неоднократно отмечают то бесконечность, то неопределенность времени. Композиция, однако, проста, определенна и делится на три части — атаки советской группы войск. Две из этих атак, несмотря на упорство нападавших, оказались неудачными, и повесть заканчивается в канун третьей.

Сюжет повести построен вокруг ее основного героя — лейтенанта Климченко. Капитан Орловец, командир роты, в которой проходит службу взводный Климченко, вызывает его вместе с младшим лейтенантом Зубковым в свой штаб. Орловец как бешеный зверь набрасывается на обоих лейтенантов, обвиняя их во всех неудачах первой атаки. При этом он употребляет в основном нецензурные выражения, в которых он явно достиг высокого мастерства. Лейтенанты по-разному реагируют на головомойку: Зубков стоически молчит, а Климченко разражается гневной отповедью, не пытается сдерживать своего возмущения:

Он не боялся капитана, хоть знал его крутоватый нрав; провоевав в этой роте еще с зимы, он знал каждого бойца так же хорошо, как и они его. Орловец же был человеком новым, и хоть в трусости его никто не мог упрекнуть, но все же с первого дня бойцы невзлюбили капитана за его явно чрезмерную жесткость[214].

Следующая, вторая атака не только не принесла успеха нападающим, но закончилась пленением лейтенанта Климченко: раненый и контуженный, он стал легкой добычей для врагов. К несчастью, при нем оказались все документы его взвода, включая новый список солдат отделения. Офицер гестапо российского происхождения и бывший москвич проводит следствие, в ходе которого этот человек с говорящей фамилией Чернов предлагает Климченко сделку. Он советует ему, воспользовавшись громкоговорителем, предложить своим солдатам сдаться в плен. Гестаповец предупреждает лейтенанта, что в случае отказа худо будет только ему — Климченко. Благодаря пофамильному списку солдат, который был обнаружен при бесчувственном лейтенанте, Чернов решил, что и сам это сделает от имени лейтенанта. Климченко отказывается, его жестоко избивают и бросают за решетку. Утром, непосредственно после осуществления плана Чернова, искалеченного, измученного и недовольного собственной нерадивостью с документами Климченко ждет следующее испытание. Чернов, хорошо зная советскую политическую систему и ее карательные органы (намекнув, что там он тоже служил так же хорошо, как и на новых хозяев), решил сыграть со своим бывшим земляком злую шутку. Он посылает Климченко назад к своим, в советские траншеи, которые лейтенант, атакуя врага со своим взводом, покинул всего двадцать четыре часа назад. При этом гестаповец предвкушает два варианта поворота судьбы для красноармейца. Первый — Климченко расстреляет на месте за его «измену» первый же попавшийся комиссар; второй — его прикончат во время или после доследования, на котором будут избивать с не менее изощренным садизмом, чем в гестапо. Ни один из черновских вариантов, однако, не осуществился. Действительно, капитан Петухов, комиссар батальона, был готов немедленно осуществить предположения своего гестаповского коллеги. Но Орловец не отдал ему Климченко на растерзание, несмотря на то что Петухов начал угрожать трибуналом самому командиру роты. Орловец был первым, кто понял невиновность лейтенанта. Под предлогом того, что в последующей атаке ему необходимо каждое ружье, Орловец не только отослал Климченко в его взвод, но и оставил его командиром. Орловец, явно рискуя не только карьерой, но и собственной головой, подарил Климченко ценнейший в жизни подарок — пусть короткую, но все-таки конкретную возможность утвердить свое человеческое достоинство. Это действие заведомо жесткого, типичного советского командира временно повернуло сюжет новеллы вспять, приоткрыв знакомый пласт быковского понимания нравственности, которое можно, слегка перефразируя Достоевского, выразить так: доброта и взаимопонимание спасут мир.

Лазарь Лазарев был первым литературным критиком, указавшим на сходство мотивов, тем и их интерпретации в повести «Западня» и в романе «Мертвым не больно». Этим сравнением он пытался отвести беду от Быкова, на которого шла атака за критику политических органов в «Мертвым не больно». Принадлежа к тому же поколению, чудом выживший после боевого ранения, оставшийся на всю жизнь с покалеченной рукой, Лазарев, так же как и Быков, неустрашимо выступал против нравственных инвалидов. В то же время он полностью разделял надежды Быкова (или то, что некоторым сегодня кажется иллюзиями) на демократические и экономически благоприятные пути развития не только Беларуси, России и Украины, но и всех подвластных бывшему Советскому Союзу стран и народов. Лазарев был также первым, кто отметил нравственную силу и своеобразие художественных методов, примененных автором в его повести «Западня». Так, говоря о репрессиях, которым подвергнутся со стороны органов и Орловец, и Климченко, если им удастся выжить в этой третьей атаке, Лазарев утверждает, что повесть заканчивается, фигуративно говоря, материалом, который Быков специально «замолчал». «Нулевое», или «отрицательное» (используя терминологию формалистов), окончание повести в техническом отношении вполне оправданно. В то же время практические действия комиссаров и породивших их органов — как на войне, так и до войны — достаточно четко обрисованы в повести в образах и Чернова, и Петухова. Очередь подробно развить эту тему наступила три года спустя, в романе «Мертвым не больно».