Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова) - Лазарь Лагин

— А у меня в Лондоне, — сказал Смит.

Мообс хотел было сказать, что и у него имеются родственники — в Буффало, но не решился.

Мистер Фламмери, не отвечая на реплики, продолжал, адресуясь к Егорычеву в первую очередь:

— Я думаю, нам следовало бы сегодня же дать о себе знать по радио. Конечно, если вам, мистер Егорычев, действительно удалось договориться с этим Кумахером.

— Я действительно договорился с этим Кумахером, — сказал Егорычев. — Еще вчера договорился. И я думаю, что он починит рацию, если это только технически возможно. — Он увидел вытянувшиеся физиономии своих собеседников и успокоительно добавил:- Лично я уверен, что это вполне возможно. И сейчас мы устроим консилиум… Только очень прошу вас, делайте вид, что вы не сомневаетесь в готовности Кумахера выполнить наше приказание.

Он снял с двери, ведшей во второе помещение, одеяла и шинели, отодвинул засов, вызвал фельдфебеля, обрадовавшегося возможности подышать свежим воздухом, снова запер дверь и по-прежнему завесил ее одеялами и шинелями.

Кумахер стоял посреди помещения и щурил глаза. После темноты, в которой он провел несколько часов, его ослепил свет «летучей мыши».

— Нужно будет починить рацию, — сказал ему Егорычев таким тоном, словно разговаривал с монтером, вызванным из артели по ремонту радиоприемников. — По-моему, работы на час, не более.

— С вашего разрешения, я бы хотел осмотреть ее, господин капитан-лейтенант, — проговорил фельдфебель вполголоса, подчеркнуто косясь глазами на завешенную дверь.

— Мы вас для этого как раз и вызвали.

При этих словах Цератод и Фламмери важно качнули головами, подтверждая Кумахеру, что дело обстоит именно так.

— Только смотрите, — предупредил его Егорычев, — не дай вам бог валять дурака. Я недостаточно знаю радиотехнику, чтобы браться за ремонт рации, если это можно поручить специалисту. Но я всегда отличу починку от порчи. Так что не советую рисковать…

Якобы из опасения, что его за дверью расслышит майор Фремденгут, Кумахер ограничился лишь тем, что многозначительно прижал правую руку к сердцу.

Егорычев, успевший заранее обследовать рацию, приблизительно представлял себе размеры и характер повреждения, и сейчас ему было интересно не мнение фельдфебеля, а то, что и как он сочтет нужным сказать. И не столько с точки зрения оценки повреждения — рацию действительно можно было исправить довольно быстро, — Егорычеву важно было, как себя поведет Кумахер.

Но Кумахер, быстро осмотрев рацию, удостоверился, что этот русский капитан-лейтенант, пожалуй, и в самом деле разбирается в радиотехнике, во всяком случае, время, потребное на починку, он определил правильно. Наверно, радиолюбитель.

— Так точно, господин капитан-лейтенант, — приподнял он наконец свой седой бобрик от рации, ярко освещенной сильным электрическим фонарем, — За час-полтора все будет в порядке. От удара табуреткой можно было ожидать куда более значительных повреждений.

Его налившееся кровью широкое лицо дышало правдивостью, усердием и преданностью.

Егорычеву было приятно, что можно будет обойтись без угроз. Он понимал, что Кумахер в некотором роде приперт к стенке и в данном случае будет добросовестен из трусости. Большего от него нечего было, собственно, и ждать.

Слова фельдфебеля произвели самое благоприятное впечатление на Фламмери и Цератода. Несколько смягчились и взгляды, которые они время от времени кидали на Егорычева: этот молодой большевик незаменимый парень в такого рода положениях!

— Только, ради всевышнего, ни слова господину барону! — униженно прошептал Кумахер. — Он меня задушит, как цыпленка.

— Хорошо, — сказал Егорычев, и оба джентльмена величавым кивком подтвердили обещание Егорычева.

— Ну, а как насчет вашей памяти? — осведомился как бы между делом Егорычев. — Она все еще в аварийном состоянии?

Кумахер заговорщически осклабился, давая понять, что всему свое время, и выразительно развел руками.

— Разрешите приступить к ремонту, господин капитан-лейтенант?

— Приступайте, — сказал Егорычев.

— Если позволите, — прошептал Кумахер, — я попросил бы вас завесить еще чем-нибудь двери. У господина майора исключительно тонкий слух.

На дверь, за которой в темноте мрачно возлежал на полу майор фон Фремденгут, навесили еще два одеяла, и фельдфебель Кумахер, все же всячески остерегаясь произвести хотя бы малейший шум, с проворством и сноровкой мастера своего дела приступил к ремонту.

Оба «старших англосакса», как называл про себя Егорычев Фламмери и Цератода в отличие от Мообса и Смита, прикорнули на койках в ожидании завершения ремонта. Смит сидел, опершись могучей спиной о приятно холодившую каменную стену, лениво смотрел в сырую черноту ночи и о чем-то думал. Последний день он вообще усиленно предавался размышлениям. Мообс, взгромоздившись на табуретку, воевал с вдруг закоптившей горелкой «летучей мыши».

— Однако, — заметил он, дуя на обожженные пальцы, — мистер Кумахер не очень торопится.

— Ради бога, как можно тише! — взмолился трагическим шепотом Кумахер, кивая на дверь, за которой бодрствовал барон Фремденгут.

Мообс презрительно фыркнул.

— У господина майора исключительно тонкий слух! — жалостно продолжал фельдфебель.

Вмешался Егорычев:

— В самом деле, Мообс, постарайтесь потише.

— А вы не бойтесь, Кумахер, — отозвался Мообс театральным шепотом, а затем, наслаждаясь страхом Кумахера и раздражением Егорычева, проговорил во весь голос. — Когда Фремденгут начнет вас душить, вы только старайтесь хрипеть как можно громче. Ваше спасение я беру на себя.

— Господин Мообс, умоляю вас, вы меня губите!..

— Только как можно громче хрипите, — чуть ли не кричал Мообс, упиваясь неожиданно представившимся развлечением. — Остальное я беру на себя.

— Мообс! — очень тихо, но многозначительно промолвил Егорычев.

— Чего «Мообс», чего? Вы себе стали слишком много позволять, товарищ Егорычев.

Слово «товарищ» Мообс подчеркнул, совсем как в свое время мистер Фламмери.

Но стоило только мистеру Фламмери, который со своей койки одним глазком поглядывал на происходящее в пещере, равнодушно и почти невнятно произнести слово: «Мообс!», как репортер увял.

Он спрыгнул с табуретки. Но словно только этого и дожидаясь, лампа сразу закоптила с удвоенной силой.

— Ладно, — сказал Егорычев, — давайте уж лучше я.

Для фронтовика, привыкшего иметь дело с самодельными светильниками, управиться с «летучей мышью» оказалось не сложней, чем для укротителя мустангов взнуздать дрессированного циркового пони.