Жестокая любовь государя - Евгений Сухов

Иван Васильевич вышел на поляну, когда быки, победоносно помахав хвостами, ушли прочь. Царь был потрясен увиденным. Он подошел к туше и долго глядел в большие черные глаза, которые казались живыми и внимательно смотрели прямо перед собой.

Стрельцы в радостном возбуждении уже достали ножи и готовы были искромсать шкуры туров на ремни, но грозный голос Ивана остановил их:

— Не прикасаться… к убиенным. Не смогу я есть это мясо. Вырыть яму и положить в нее обоих.

Опешили стрельцы — чудит молодой государь.

— Иван Васильевич, это сколько же копать тогда придется, — осмелился возразить Федька Басманов. — Полдня простоим здесь.

— Мне некуда торопиться, стало быть, простоим полдня, — отвечал государь.

Стрельцы вырыли огромную яму и, поднатужившись, свалили туда две огромные туши.

— Засыпай! — скомандовал Федор, и стрельцы с облегчением стали заваливать яму землей. Так хоронят ратников, погибших на поле брани, — не всегда и отходную пропоют. И совсем не важно, под чьими знаменами они шли, а лежать им отныне бок о бок.

Постоял Иван Васильевич, пока на могиле не вырос холм, а потом скомандовал:

— Чего застыли?! Псов уймите! Дальше едем.

И когда рынды помогали царю взобраться на коня, Федька Басманов спросил:

— И не жаль тебе, государь, что столько мяса в землю зарыли?

Государь скривил губы:

— Не выкапывать же теперь!

Все это вспомнилось Ивану, когда он выехал на Туров Луг: небольшую деревеньку в две дюжины домов.

Староста, угрюмый седовласый дед, вышел навстречу самодержцу с непокрытой головой.

— Здравствуй, батюшка. — Голос у старика уверенный и громкий. Хотя и босая у него голова, но поклонился старец с достоинством, как не умеют склоняться даже бояре. Да и сам он в этих лесах был чем-то вроде господина — ему полагалось присматривать за турами, и в голодный для животных год выгонял старик жителей деревеньки далеко в лес, чтобы они расставляли для быков сытную трапезу в укромных местах.

— Здравствуй, Никола, — отвечал царь, — вижу, не стареешь ты.

— Мне уже стареть некуда, — улыбнулся господской шутке старик. — Разве что борода еще длиннее станет. Хе-хе-хе. — Он взял в ладонь белую, словно первый снег, бороду. — Жду тебя, государь, третий день. Прикормил я одно местечко, туда туры каждый день за сеном ходят. Большого самца для тебя привадил. Одна голова вот с эту телегу будет! Эй, бабы! Ворота поширше распахните, пусть государевы слуги войдут. — И когда одна из баб проходила мимо, он молодецки щипанул ее за пышный зад. — Это снохи мои, государь Иван Васильевич, а сыновья в лес ушли кормушки ставить.

Вдруг на середину двора из загона вышел огромный тур. Он ленивым взглядом смерил царя, боднул острыми рогами воздух и толстыми губами потянулся к деду.

— Избаловал я его, — отвечал старик, объясняя чудо. — Пшеничного хлеба у меня просит, а у меня все хлеба на столе для государя выставлены. Не такой он вольный зверь, каким казаться хочет.

— Как же он забрел к тебе? — подивился Иван.

— Корова моя ему по сердцу пришлась. Вышел я как-то на выпас, смотрю, а там вот этот тур корову кроет. Сам понимаешь, батюшка, как же ей устоять, бедовой, если такой видный кавалер стал за ней ухаживать. Это не стадные быки без обхождений, туры, они что наши парни на гуляньях — с чувством могут подойти. Так вот, прыгнул он на нее — и невинности как и не бывало. Хе-хе-хе! — ущипнул старик одну из пробегавших мимо невесток, которые не обращали на заигрывания свекра, ставшие для них обычными, никакого внимания и совсем ошалели от близости молодого царя.

Бык, не получив искомого лакомства, обиженно проревел и затопал обратно в загон.

— Туры не приняли его обратно в стадо, — продолжал старик, — вот он так и остался с моей коровой. Я ее на выпас, а он за ней послушной собачонкой бежит. Тут как-то стадный бык один ее хотел покрыть, так тур только рога на него наставил и тотчас нахала образумил.

На следующий день старик вывел царя и челядь на прикормленное место. Сено уложено в снопы, пахло пометом, снег стоптан в грязь.

— Вчера с утра приходили, вот и сейчас скоро будут, — объяснил старик. — У них вожак черный. Так он их сразу вот на эту поляну выведет… Вот к тому стогу сена. Тебе, государь, за этим деревом спрятаться нужно, а вы, бояре, вот за тем стогом стойте. Я их приучил к этому часу из леса выходить.

Ожидание действительно было недолгим — часу не прошло, как показался первый тур. Это был огромный сильный самец. Он неторопливо шел к тому месту, где обычно лакомился пахучим сеном, шел, уверовав в абсолютную безопасность. Он словно знал про царскую охранную грамоту, которая оберегала его всюду, подобно пастуху, стерегущему несмышленого теленка. Тур даже не поглядывал по сторонам, понимая, что врагов у него быть не может. Следом, увлекаемые самоуверенностью и силой быка, шествовали самки, которые выделялись на белом снегу огромными темно-рыжими пятнами.

Вот тур остановился и, задрав голову, наблюдал проплывающие над головой облака. Он напоминал деревенского мечтателя, любовавшегося красивым видом.

— Воздух нюхает. А мы, государь, с подветренной стороны встали, не чует он нас.

Стало ясно Ивану, что тур не так прост, как это могло показаться: он может проткнуть рогами обидчика, увести стадо обратно в лес, вот потому и затаились охотники.

А что, если якобы случайное появление тура на открытом поле, скорее всего, хитрость мудрого животного: своим неожиданным приходом он хотел вызвать неприятеля к действию.

Но лес молчал.

Еще раз убедившись в безмятежности окружающей природы, тур протрубил прямо в облака — это был сигнал к тому, что семейство может двигаться дальше к кормушкам.

Бык все ближе подступал к стогу сена. Царь видел большие и влажные глаза самца, голова его под тяжестью рогов слегка наклонилась, будто он желал для начала боднуть своего невидимого соперника, посмевшего встать на пути.

— Еще немного, государь, — заверил староста.

Иван, не в силах унять дрожь в руках, нетерпеливо поторапливал:

— Дело ли ждать? Бык в ста пятидесяти саженях!

— Много, государь, — терпеливо разъяснял староста, будто разговаривал с неразумным дитятей. — Вот будет сто саженей, тогда пора!

Голос у старика спокойный и ровный. Он обладал даром убеждения, и Ивану подумалось, что наверняка невестушки грешат со свекром, не в силах воспротивиться его строгому слову.

А старик продолжал:

— В шею бей, Иван Васильевич, вот тогда и свалишь его. Ежели в бок попадешь, так он в лес уйдет, там и сгинет! — А когда до тура оставалось с сотню саженей, староста произнес: — Пускай стрелу, государь!

Этот самострел был сделан для государя Ивана Васильевича немецким мастером, лучшим во всей Ливонии. Приклад из орехового дерева был пригнан под самое плечо, и гладкая поверхность прохладой ласкала щеку. Оружие выглядело как прекрасная женщина, украшенная дорогими нарядами: окантовка из червонного золота, а самострельный болт из кованого серебра.

Иван Васильевич плавно надавил на курок. Тетива, почувствовав свободу, с тихим шорохом выбросила стрелу далеко вперед, и трехгранный наконечник, разрезая со свистом воздух, устремился навстречу жертве. Заточенный металл распорол рыжую шкуру животного и глубоко застрял в мускулистой шее.

— Попал!

Быка качнуло от сильного удара. Оперение огромным жалом торчало из шеи животного, при каждом шаге стрела раскачивалась, опускаясь и поднимаясь. Эта заноза оказалась для тура настолько тяжела, что тянула его огромное тело книзу, еще миг — и лесной царь опустится перед московским владыкой на колени. Иван Васильевич видел, как слабели ноги зверя, как дрожь пробежала по его крутым бокам. Иван знал, как это произойдет: сначала самец опустится на ослабевшие передние ноги, потом подогнутся задние, и, уже не в силах справиться со смертельной истомой, он тяжело опрокинется на бок.

Прошла минута, еще одна, но, вопреки ожиданию, зверь стоял.

Он мотнул головой раз, затем другой, словно избавляясь от смертельного оцепенения, а потом медленно зашагал в сторону леса, увлекая за собой коров. И снова раздался рев, который походил не на стон раненого животного, а на триумф победителя.

И когда тур пересек опушку и стал недосягаемым, старик выразил недоумение:

— Что же ты, государь, вторую стрелу не пускал? Твой ведь зверь был!

Иван честно признался:

— Пожалел.

— Ну и дура! Что же ты первый раз-то не пожалел! — невольно слетела с губ досада. — Зверь-то сгинет теперь в лесу. Тысячу аршин пройдет и в снег завалится. Может, повелишь добить его?

— Пускай себе ступает.

Бояре переглянулись: не похож на себя Иван в этот день. Трудно было поверить, что неделю назад он повелел затравить медведями провинившуюся челядь. Ишь ты! А здесь раненого зверя пожалел.