Другая музыка нужна - Антал Гидаш

мужиков рассказывает. И когда Шиманди заканчивает сказку, какой-то здоровяк, и вправду косая сажень в плечах, а ростом с каланчу, подходит к нему и спрашивает:

— Ты что этим сказать хотел?

— Ничего, — отвечает Шиманди и, глумливо посмеиваясь, уходит восвояси.

Опять идет мимо Новака, Бойтара, Дембо и Чордаша. Они стоят теперь и беседуют. Шиманди слышит, как Чордаш говорит:

— Нет, господин капрал, вы хоть в мешок сложите всех социал-демократов, а все равно они одного Андраша Ахима[12] не стоят!

— Это еще почему?

— Да потому, что Ахим землю хотел дать. За то и пристукнули его господа хорошие. Он небось не спрашивал, как этот верзила Доминич: «Сколько членских взносов платит вашархейская организация землекопов?»

Лицо Шиманди собралось в насмешливые складки. И Шиманди бросает Чордашу:

— Мужик, черт бы его подрал, лучше живет, чем рабочий!

Чордаш подергивает усы и смотрит на Шиманди с отвращением, как кот на лягушку. Ударить и то противно.

— Глупости болтаете! — обрывает его Новак. — Мужик мужику рознь.

— Рабочий, — заводит Шиманди известную старую музыку, думая угодить этим Новаку, — рабочий может остаться без работы, а мужик…

— А безземельный?

— У этого, — Шиманди тычет тонким пальцем в Чордаша, — у этого земля есть.

— Два хольда у него. Какая же это земля? — вмешивается в разговор Шимон Дембо.

— А у меня и того нет! — кричит Шиманди.

— А тебе-то на что земля? Ты же ворон! — злобно бросает Чордаш. — Стервятник!

— Да хватит вам! — говорит Новак.

Ему нравится, что Чордаш обрезал Шиманди, но вместе с тем Новак боится, что разъяренный Чордаш — а силищу его знают все — стукнет Шиманди, и тогда «не миновать гроб заказывать».

— Социал-демократическая партия права! — кричит Шиманди и подмигивает Новаку.

— А ты ей чем помогаешь? — спрашивает Чордаш. — Пошел отсюда!.. На таких воронов и одного камешка хватит.

Шиманди хочет ответить. Но ему не дают и слова сказать. Все наперебой обсуждают, кто сколько зарабатывает, — батраки, бедняки. Потом толкуют о профсоюзах, о Союзе земледельцев.

— От этих профсоюзов уже давно, как от козла молока, — бурчит Шиманди и уходит.

Он огорчен вконец. «Не знаю, что хорошего нашел Новак в этом мужике? Надоела эта компания! Сыт по горло!»

Откуда-то доносится песня. Шиманди прислушивается. У него так горько на душе, что самое время песню послушать. Солдаты сидят, сбившись в кучу, и поют. Шиманди умилен. Он-то ведь думает, что на свете нет больше такого одинокого, такого неприкаянного человека, как он. И чуть не плачет. Подсаживается к солдатам и поет вместе с ними:

Под вершиной, под вершиной,

Стройной тополиной,

Листья вянут, листья вянут,

Вовсе желты станут!

Вяну тоже, вяну тоже,

На него похожа!

Эта песня ему по душе, жалобная. И себя пожалеешь. Потому и поет он вместе со всеми. А так-то какое ему дело до других! Они сами по себе, и он тоже. Да и вообще все ему осточертели! Он теперь только и думает, как бы уйти от них, как бы смыться.

Рядом с Шиманди какой-то молоденький солдатишка поет. Тихо поет, задумчиво. По выговору судя, из Задунайщины. С той поры, как помнит себя, никогда ему еще столько отдыхать не приходилось. Тут будто каждый день воскресенье. И даже не воскресенье, а воскресный вечер. Ведь дома и по воскресеньям работали с утра. А тут ничего. Здесь и вообще-то неплохо. Даже места больше перепадает, чем дома. Там в одной хатенке ютились по две, а то и по три батрацкие семьи.

— Эй, люди, обедать! — разносится голос дневального, тоже деревенского парня.

Он все еще говорит не «солдаты», а «люди», хотя в казарме ему не раз уже всыпали за это и майор и капрал. «Ах ты, вонючий мужик! Тут у нас не люди, а солдаты. Люди даже в ваших хатках на гусиных лапках и то перевелись».

— Обедать! — несется от одного к другому.

И слово это катится, точно на колесах, по длинным траншеям, где разместился батальон. И солдаты, взводы, роты, будто по колдовскому знаку, бросают играть в домино, резаться в карты, чинить белье, спорить, ругаться — каждый мчится за своим котелком, переворачивает его, чтоб вытрясти попавший туда сор, и полой шинели вытирает и котелок и ложку. Все бегут к кухне, становятся в очередь. Бежит и Шиманди, забывши про свое горе. Теперь главная забота — пролезть вперед. И он оказывается позади Чордаша.

— Цыплята в сухарях? — насмешливо спрашивает Шиманди, когда Чордаш получил уже свой обед.

— Да! — отвечает Чордаш и отворачивается.

Шиманди сплевывает.

И опять его охватывает горечь. Всего охотнее он дезертировал бы тут же. И противней всех ему этот мужчина, тяжелый и на руку и на слова. Шиманди, на свою беду, успел уже вчера исподтишка посмеяться над ним: забрался в дальний уголок траншеи, взял в руки ведро, сунул в него голову и закричал: «Габор Чордаш, к подпоручику! Письмо пришло!» Чордаш побежал. А денщик подпоручика прогнал его: мол, и писем-то никаких не было. И Чордаш решил: коли поймает обидчика, так его стукнет, что тот век не забудет…

2

Д-р Ференц Эгри, помощник адвоката и чиновник Института страхования животных, а сейчас подпоручик императорской королевской армии, искал себе денщика. Его денщик заболел ревматизмом: лежал, бедняга, в землянке и, будто кто ему жилы перерезал, не мог выпрямить скрюченные пальцы. О болезни денщика подпоручик доложил по телефону майору — командиру батальона — и услышал в ответ короткое «Симулянт».

Не только майор, но и Шиманди придерживался того же мнения.

Покуда Эгри обходил блиндажи, Шиманди прокрался к денщику, подкрутил керосиновую лампу, чтоб стало светлее, посмотрел на больного и тихо спросил:

— Фрайер, как ты это делаешь? Научи — пятьдесят крон получишь!

Денщик послал Шиманди к «такой-то матери», но Шиманди продолжал внимательно разглядывать больного. Попытался скрючить пальцы, и вышло это у него отлично, только держать их в таком состоянии больше пяти минут не мог. Пальцы уставали от напряжения и сами распрямлялись. Шиманди давал им отдохнуть и начинал сызнова. «Привыкнуть надо», — рассудил он в конце концов.

Как раз во время этих экспериментов и вошел Эгри. Глянув на Шиманди, он расхохотался:

— У тебя что, тоже ревматизм?

— Бывает, — ответил Шиманди, показывая скрюченные пальцы, которые тут же сами по себе распрямились. — Вот теперь, например, прошел. — И, сверкнув глазами, посмотрел на хохочущего подпоручика.

Больного денщика санитары унесли на носилках. Вместо него Эгри взял к себе приказчика универсального магазина. Но приказчик перестарался на радостях. Желая угодить подпоручику, он произносил такие воинственные речи, что