Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов

Дрогнула колонна, захлебнулась собственной кровью. Ужас охватил ее. Емельян ловил в эфире панические призывы и самые невероятные сообщения: на колонну напали русские танки, идет кровопролитный бой… Механизированное соединение русских прорвалось на коммуникации… Нужны танки и помощь с воздуха… Примите экстренные меры!..

А танк продолжал крушить направо и налево, как вооруженный дубиной Гулливер среди лилипутов, как былинный богатырь. Кровь за кровь! Смерть за смерть! Страшная месть. Священная месть…

Наконец он резко тормозит, с места дает три пушечных выстрела далеко вперед, по хвосту колонны - на запад, потом поворачивает башню и трижды выстреливает на восток, чтобы еще дальше посеять панику, остановить поток машин. Затем сворачивает вправо и уходит в лес.

Только пятнадцать минут длилась мясорубка, а экипажу T-IV эти минуты показались часами, долгими и счастливыми.

Лес укрыл в своих дебрях бронированных мстителей. Еще несколько минут прижатые к земле и не успевшие опомниться фашисты, которым судьба уберегла жизнь, слышали урчание исчезнувшей бешеной машины.

2

По лесу шли километра два. Остановились перед глубоким оврагом, поросшим ольхой и вязом, выключили мотор. Первым из танка вышел Емельян Глебов, с лицом, сияющим от вкушенной победы. За ним - довольные, улыбающиеся Максим Братишка и Василий Ефремов. Титов оставался в танке. Он должен сбросить машину в овраг и поджечь. Глебов торопил: задерживаться было рискованно.

Сырым темным оврагом, куда даже в полдень не проникает солнце через плотный потолок ветвей, направились на север. Взрыв услыхали уже, когда их догнал Титов.

- Жалко было уничтожать, - сказал он, смахивая ладонью пот с лица. - Такую б машину на пьедестал, как памятник! Сколько ж она их уложила!..

От хмельного возбуждения он говорил беспечно громко. Круглое чумазое лицо его сверкало белыми крепкими зубами и белками глаз.

Настороженный Глебов, как и положено пограничнику, сурово напомнил:

- Потом подсчитаем. А сейчас - дай бог ноги. - И первым быстро пошел в глубь чащи.

Едкий дым расползался по оврагу, дошел до них. Титов вдохнул знакомый запах, ускорив шаг, догнал Глебова.

- Погоди, Емельян. Надо решить, что и как дальше.

- Успеем, - не останавливаясь, вполголоса бросил Глебов. - Сейчас главное - подальше уйти в лес.

- Вы думаете, будут преследовать? - спросил шедший за Глебовым Братишка.

- Обязаны. За такую мясорубку кто-то должен отвечать, - все так же приглушенно сказал Глебов, продолжая шагать мягким пружинистым шагом.

- Значит, наша задача - уйти от ответственности, - шутливо заметил Братишка.

- Теперь и умирать не страшно: расквитались сполна, как говорится, с лихвой, - не понижая голоса, весело сказал Титов.

- Умереть успеем. И не один раз. - Глебов вдруг остановился, прислушался и, перейдя на шепот, предупредил: - Говорите потише. Старайтесь ступать бесшумно, на носки. Не хрустите. Не забывайте - мы в тылу врага. Давайте распределим обязанности на марше - мы люди военные. Мы - целое подразделение, боевая единица.

- Распределяй, Емельян, ты в этом деле собаку съел, - предложил Титов. - Будь за старшего.

- Старший здесь ты, - ответил Глебов. Но Титов быстро перебил его:

- Дело не в звании. Мы все доверяем тебе. Как, товарищи? - Титов посмотрел на Братишку и Ефремова.

- Ну конечно - начальнику заставы по штату положено, - согласился Братишка. Ефремов, довольный таким предложением, промолчал, лишь одобрительная улыбка на какой-то миг зажглась и тотчас погасла в его грустных глазах.

- Хорошо, - ответил Емельян. - Я иду направляющим, наблюдаю впереди. За мной - Титов. Наблюдаешь вправо. Третьим - Братишка. Наблюдает влево. Вы, Ефремов, - замыкающий. Обеспечиваете тыл. Дистанция три метра. Ясно?.. Овраг кончится через двести метров. Дальше идем лесом, без троп. Через пять километров будет ручей. Пройдем водой метров сто - двести, затеряем след - могут с собаками преследовать. Ясно?

- Понятно, - за всех ответил Титов.

Глебов только теперь раскрыл кожаную планшетку и мельком взглянул на карту, точно хотел проверить себя: он обладал особой способностью ориентироваться на местности. Казалось, забрось его в самую глухую тайгу или в пустыню, он и днем и ночью найдет дорогу. Захлопнув планшетку, Глебов без слов двинулся вперед, пригибаясь всем корпусом и всматриваясь в темные заросли, в которых пугливо мелькали редкие золотые блестки: кое-где солнечным лучам удавалось пробить листву. От них рябило в глазах.

Пахнет папоротником и орехом. Молчат птицы, не шевелятся листы, и это больше всего удивляет Глебова. Лишь слышны приглушенные шаги идущих сзади.

О возможной погоне думают все: Емельян пробует представить себе варианты погони. Фашисты пойдут по следам T-IV и обнаружат остов сожженной машины. А где экипаж и что это за экипаж? Вряд ли сразу они догадаются, что в немецком танке сидели советские люди. Увидят номер машины, начнут справляться. Это на какое-то время отсрочит преследование.

И сразу ли найдут собак? А без собак поиски окажутся бесполезными. Конечно, пойдут с собаками. Значит, надо как можно скорей выйти к ручью и затерять в нем следы.

Титов прикидывает в памяти урон, который понесли сейчас фашисты. Он не склонен преувеличивать, это ни к чему. И все же цифра получается внушительная: не меньше сотни убитых. И генерал. Титов улыбается - в его возбужденном мозгу мелькает фантастическая мысль: вот так бы с Гитлером встретиться. Он тут же отбрасывает ее и продолжает подсчет: больше десятка автомашин. Два орудия раздавил вместе с прислугой. А погодя ему начинает казаться, что это не так уж много, что они преждевременно свернули в лес - можно было бы еще "порезвиться" на дороге… Надо бы донести командованию. Не для наград - нет, просто для порядка. Но как это сделать и где оно, наше командование, где проходит теперь линия фронта? Напрягая слух, Титов пытается уловить звуки боя, хотя бы отдаленное эхо его. Но ничего не слышно. А мысль уже высверливает новое: а что, если б они повернули' не на запад, навстречу потоку, а шли на восток, пристроившись к какой-нибудь колонне, до самой линии фронта? Там, у переднего края, можно было бы раздавить штаб крупного соединения с генералом во главе и уйти на танке к своим через линию фронта. Он уже представил: большое село, у одной из хат автобусы и легковые машины, провода линий связи, суетятся офицеры. И вдруг средь бела дня врывается танк и все подминает под стальные гусеницы - машины, хату вместе с офицерами, расстреливает из пушки и пулемета и уходит. Надо бы попытаться захватить ночью еще один танк. Эта мысль все напористей зреет в его голове, и ему кажется, что совсем не составит большого труда захватить у немцев танк.

Максим Братишка то и дело бросает сосредоточенный, напряженный взгляд влево: он не хочет отвлекать себя никакими думами. А думы атакуют. Наверно, в полку его уже считают погибшим. Не вернулся с боевого задания, значит, погиб. Да и есть ли вообще их полк? К полудню, считай, потеряли в боях половину самолетов. А теперь уже вечереет. Братишка смотрит на часы и только сейчас замечает, что на них нет стекла и циферблат пуст - ни одной стрелки. Значит, это в танке "приложился" во время тарана. Хорошо, что лоб цел. А вон у ефрейтора ссадина на щеке и синяк под глазом… А начальник штаба, наверно, послал сообщение жене - погиб при выполнении боевого задания… Жена Эра и сын Митька… Их фотокарточка лежит в кармане гимнастерки. Братишке хочется достать ее, взглянуть и показать товарищам, но желание это заслоняется чувством тревожной напряженности, ощущением близкой опасности. Ему кажется, что фашисты могут нагрянуть совершенно внезапно со всех сторон и прихлопнуть их в этой мрачной, таинственной западне. И тогда он не увидит больше никогда ни Эры, ни Митьки…

Незаметно начали подниматься в гору, стало тяжелей идти. Овраг кончался. Поредели заросли кустарника, позади остался высокий густой папоротник. Ноги ступили на мягкий упругий мох, утыканный молоденькими сосенками. Их сменил ельник вперемешку с березой и осиной. Впереди ослепительно сверкнула золотисто-зеленая небольшая поляна. Над ней, украшенной колокольчиками, ромашками и гвоздикой, блаженно и как-то уж слишком мирно, даже зазывно струился муаром нагретый воздух, у самой опушки у гнилого пня под беспечно порхающими бабочками ярко рдела спелая земляника. А в густом душистом настое солнца, трав, цветов, листьев и хвои стояла искристая тишина, безмятежная и шальная; она проникала в душу, пьянила и волновала, мутила разум и размагничивала нервы. Казалось, нет никакой войны - был просто кошмарный сон, а это пробуждение. Хотелось набрать пригоршни земляники, смочить душистой влагой пересохшее горло, затем лечь на спину в тени и, закрыв глаза, пить пряный настой хвои и березы и медленно засыпать под высвисты славки, пеночки, зяблика.