Заступа - Иван Александрович Белов

На шнурок были нанизаны отрезанные человеческие уши, сморщенные, почерневшие, высохшие. Чудесное ожерелье работы неизвестного мастера.

– В темноте обронили, – кивнул Вахрамеев. – Украшения такие у них, отсекают пальцы, носы, уши, херы – и на шею, кто во что горазд. Особенно головы уважают, уносят с собой как доказательство доблести и в дар своим темным богам. А еще любят кожу снимать с лиц и темени с волосами. Твари, одним словом, хуже нечисти и зверья. Сударыня, вы с нами?

– Разве могу я упустить такую возможность! – Лаваль не отрывала взгляда от кошмарного ожерелья.

– Упырь? – Вахрамеев перевел взгляд на Бучилу.

– Может, не будем горячку пороть? – осторожно предупредил Рух. – Мало нас, и неизвестно, что за клятня впереди. Я, может, и выкручусь, вас жаль, дураков.

– Черная рота не отступает. – Ротмистр горделиво задрал нос.

«Потому как мозгов нет», – подумал Бучила.

Никуда идти ему, естественно, не хотелось, особенно преследовать людоедов и живодеров по топям и дремучим лесам, в которых дикари как рыба в воде. С одной стороны, успокаивало присутствие Черной роты, с другой, ухватить в чаще стрелу в брюхо проще всего. Оно, конечно, упырю не смертельно, но под шумок можно лишиться ушей. Бучила машинально потрогал себя за острое ухо. Такие красивые каждому дикарю захочется хапнуть.

Рейтары спешились, конному в лесу пути нет. Солдаты поправляли снаряжение, лязгали сталью, проверяя клинки и заряжая пистоли. Обычная предбоевая суета опытных в ратном деле людей. Собаки с лаем ринулись в лес.

– Держитесь меня, сударыня. – Вахрамеев без жеребца оказался низенек ростом, Бучиле едва по плечо. Пф, недомерок бойцовский. Колонна втянулась в чащу. Веселая погоня продолжалась саженей с полста. Впереди послышалась удивленная брань.

– У, сука! – Яков замахнулся концом поводка на здоровенного черного кобеля. Пес пятился задом, поджимая обрубленный хвост. Две другие псины тихонько скулили.

– Встали, душу етить, – доложил Яков. – Марут, чтоб тебя!

Черный кобель жалостливо подвыл.

– След потеряли? – осведомился ротмистр.

– Какое там! – Псарь остервенело рванул поводок. – След свежохонький, а брать не хотят.

– Почему?

– А кто его знает, животную эту! Марут!

– Романовские болота помните? – спросил второй псарь, угрюмый детина с золотой серьгой в левом ухе. – Аккурат так же себя собачки вели. Выли и за спины прятались, а оказалось, тот след костомаха оставила, а псины умные, не хотели за мертвечиной нечистой идти. Чуют они.

Рух и графиня переглянулись. Лаваль сделала страшное лицо и едва заметно кивнула на ротмистра. Бучила отрицательно мотнул головой. Кто его знает, что собакам причудилось, рано по такому пустяку солдатиков заложным пугать. Тем более про откопавшуюся убитую жену бортника это ведь только предположенье одно. Может, мертвечиха увязалась следом за падальщиками, а может и нет, тут бабушка надвое наплела.

Испуганных псов угрозами, лаской и пинками заставили снова взять след, незримо вьющийся среди замшелых валежин и гнилых ямищ, забитых прошлогодним листом. Елки застили солнце, вытягивая мохнатые лапы до самой земли. Спустя полчаса хорошего хода Бучила окончательно убедился, что охота не для него. Скука смертная – переться по буреломам, постоянно озираясь по сторонам. Глаза резало от напряжения и попыток рассмотреть хоть что-то в коричнево-зеленом месиве веток, стволов и склизких коряг. Под ногами пружинил подозрительного вида мох, сочащийся грязной водой. Того и гляди ухнешь в болото, и поминай как зовут. Отряд растянулся длинной цепочкой: впереди псы, за ними шесть спешенных рейтар с короткими кавалерийскими мушкетами наперевес, в середине Бучила, пребывающая в полном восторге Лаваль в компании бравого ротмистреныша и замыкающими снова четыре рейтара. Шли в полном молчании, время от времени останавливаясь и подолгу вслушиваясь в тревожную тишину.

Когда казалось, что уже ничего не произойдет и они без толку меряют версты, псари остановились, послышался сдавленный мат. На краю залитой солнцем полянки к сосновым стволам были привязаны два человека. Вернее то, что осталось от них. Бучила подошел ближе. Мужикам выпала лютая смерть: с лиц срезана кожа, глаза выколоты, разорванные рты распахнуты в крике, животы вспороты, внутрь набиты шишки, листья, комья земли и сухая трава. У одного не хватало руки, у второго обеих ног. Вырезаны куски мяса с груди и боков. Кровь давно запеклась багровой, треснувшей коркой.

– Это Фрол, – выдохнул Яков, застывший возле безногого мертвеца. На плече под слоем грязи и крови синела татуировка – голая баба с огромными сиськами в объятиях бравого усатого молодца.

– Точно Фрол. Он эту бабу в честь псковской кампании наколол. Побили ребят. – Высокий рейтар со сломанным и криво сросшимся носом стащил шляпу. Остальные повторили скорбный ритуал.

– А второй Алекса, видать, – хмуро кивнул Яков. – Ох и обезобразили, сволочи. А он только женился, супруга дома брюхатая ждет.

– Тела снять, – велел Вахрамеев. В глазах ротмистра застыла тьма. – На обратном пути заберем.

– Если будет путь энтот, обратный, – проворчал седой солдат, раскачивая и выдирая удерживающий мертвеца деревянный кол. Чавкнуло – то, что осталось от Фрола, упало на руки однополчан.

– Это предупреждение, – глухо обронил Бучила. – С умыслом оставили за собой. Далее хода нет.

– Ага, как же, напугали, ублюдки, – скривился ротмистр, в глазах запрыгали сумасшедшие искорки. – Из-под земли мне тварей достать!

Робкие надежды Бучилы на возвращение домой развеялись в прах. Изуродованных мертвецов бережно сняли и уложили рядком, забросав от зверья еловыми лапами и травой. Заболоченный лес дышал влажным смрадным теплом. Вековые ели закрыли солнце, обрастая понизу плесенью и серым грибом. Упавшие исполины утопали во мху, вспухая гнилыми наростами изнутри. Попадались огромные, в два обхвата, березы, треснувшие, почерневшие, с чудом сохранившимся на вершинах жидким листом. На грубой и толстой бересте Рух видел заплывшие, едва различимые руны, вырезанные, должно быть, когда деревья еще были молодняком. Изредка в чаще верещало и ухало, и тогда отряд замирал, ощетинившись сталью. След, вдоволь попетляв между крохотных озер с застоявшейся протухшей водой, вывел к оврагу, густо заросшему чахлым папоротником и кривыми елками, с болезненной, отходящей пластами корой. Верхушки с пожелтелой, затянутой паутиной хвоей клонились вниз, образуя арку, полную стылого полумрака и жидких теней.

«Жутковатое место, – подумал Бучила. – Неужели пойдем сквозь него?» Слава Христу, ротмистреныш оказался не таким дураком.

– Яков, Михайла, Никита, Савва, берите собак и в две пары прочешите мне склоны, – приказал Вахрамеев.

Люди и псы бесшумно растворились в зарослях, и наступила тревожная, изматывающая душу тишина. Рух слышал, как у напряженно замершего рядом солдата колотится сердце и кипящая кровь набухает в висках. Это не было страхом, вовсе нет. Это было ожиданием боя, запаха смерти и криков. Так охотника колотит при виде добычи. Бучила внезапно поймал себя на мысли, что ведет отсчет: сто один, сто