Число власти - Андрей Воронин

Значит, профессор солгал, и притом солгал неумело. Не было никаких умозаключений, и наблюдений никаких не было, а было совсем, совсем другое...

Мансуров припомнил слухи, которые осторожно передавались из уст в уста в коридорах и курилках мехмата. Поговаривали, что когда-то профессор Арнаутский сотрудничал с КГБ — попросту говоря, стучал на своих коллег и студентов, как самый обыкновенный барабан. Никто не знал, правда ли это, но все сходились во мнении, что дыма без огня не бывает. Ведь не говорили же такого про других преподавателей! А вот про Арнаутского поговаривали, хотя в чем-то конкретном никто его обвинить не мог. И вообще, тогда казалось, что об этом пора забыть: времена переменились, КГБ больше нет, и пусть бросит камень, кто без греха...

Алексей закурил и прошелся по кухне, дважды наступив в кофейную лужу и не заметив этого. Он пытался выстроить логическую цепочку из тех фактов, которыми располагал.

Итак, профессор Арнаутский, с которым они не виделись уже несколько лет, вдруг сам, без приглашения, явился в дом, где никогда прежде не бывал. Для этого ему пришлось разыскать адрес-своего бывшего ученика — может быть, в отделе кадров университета, а может быть, и еще где-то. И он солгал, сказав, что пуститься на поиски его заставила нетипичная ситуация на валютной бирже. То есть дело, наверное, действительно было в ней, в этой ситуации, вот только встревожила она не профессора Арнаутского, а кого-то совсем другого! Кого-то, кто обладал достаточным влиянием на вспыльчивого старика, чтобы заставить его лгать и вынюхивать...

Мансуров скрипнул зубами. Ведь это действительно было очевидно! Да он же сам, помнится, налетел на старика с обвинениями в том, что тот пришел сюда по заданию ФСБ. А потом, черт возьми, сам же и позабыл о своей догадке. Потому и забыл, что никакая это была не догадка, а обыкновенное оскорбление. Разозлился, рассвирепел, вот и захотелось зацепить старика побольнее, обозвать покрепче... А ведь стоило только спокойно подумать, и все стало бы ясно как божий день!

Но он не стал думать, уж очень его тогда напугала осведомленность профессора. Мансуров и так был напуган, узнав о том, что на него охотятся бандиты, а тут еще и это... Он просто взял тяжелую железку, треснул ею старика по макушке, а потом задушил и утопил тело в реке. И думал, идиот, что на этом все кончилось... А ведь это было только начало! Возможно, убив Арнаутского, он собственными руками затянул у себя на горле петлю, из которой ему теперь не вырваться до самой смерти. Возможно, все это время за ним велось скрытое наблюдение и кто-то в штатском — опытный, много повидавший профессионал — от души потешался, глядя, как он мечется, совершая ошибку за ошибкой и все глубже увязая в липкой паутине преступлений.

Он закусил губу. В ушах нарастал знакомый глухой шум, виски сдавило стальным обручем. Мансуров выругался сквозь зубы, побежал в комнату и, торопливо разорвав блистер, принял две таблетки. Сердце гулко стучало в груди, толкаясь в ребра, как запертое в клетке живое существо, рвущееся на волю. Ему было страшно — так страшно, как не было еще никогда. Он ничком повалился на диван, спрятал лицо в подушку, обхватил голову руками и стал ждать. Чего именно он ждет, Мансуров не знал. Знал лишь, что чего-то плохого — приступа головной боли, нападения, побоев, ареста, тюрьмы, смерти...

Потом экспериментальный препарат, при помощи которого добрые дяди и тети в белых халатах превращали буйных психов в тихие комнатные растения, начал понемногу действовать. Признаки приближающегося приступа отступили, ослабли и вскоре исчезли совсем, а вместе с ними мало-помалу ушел и страх — сгустился, сконденсировался, вытек через поры холодным потом, высох и развеялся в прокуренном воздухе. Когда это произошло, к Мансурову вернулась способность рассуждать.

Если Арнаутский выполнял задание, те, кто послал его сюда, должны были знать или хотя бы догадываться, о чем идет речь. Но тогда они не стали бы играть с Мансуровым так долго. Им это было ни к чему. Они знали, что он сделал открытие, и были в этом открытии заинтересованы. Гибель Арнаутского подтвердила их предположения, и ждать им было нечего. Они могли сразу же арестовать Алексея и поставить его перед выбором: тюрьма или сотрудничество с ними. И он, разумеется, выбрал бы сотрудничество, и тогда за ним раз и навсегда закрылись бы двери какой-нибудь секретной лаборатории, охраняемой лучше любой тюрьмы. Это было бы плохо, но там он получил бы возможность заниматься математикой, и только ею, не отвлекаясь на бытовые мелочи.

В худшем случае его бы посадили за убийство и хищения в особо крупных размерах. Дали бы, наверное, пожизненный срок... Хотя доказать эти самые хищения у них кишка тонка. Вот убийство — другое дело. Его доказать — раз плюнуть. Вон она, урна, до сих пор на полу валяется, и даже волосы налипли...

Но до сих пор не произошло ничего. Ровным счетом ничего! Неужели Арнаутский все-таки пришел сюда сам, по собственной инициативе?

“Как бы то ни было, — подумал Мансуров, — но появление здесь Арнаутского означает, что мной всерьез заинтересовались на Лубянке. Они таки заметили, что их мир начал потрескивать, расползаясь по швам, и бросились искать возмутителя спокойствия. Черт возьми! Они ведь могут и найти! Не надо обольщаться. Они профессионалы, а я даже не дилетант, а так, новичок, чайник в этих шпионских играх. Значит, проститутка все-таки была права: мне нужно уезжать из Москвы. Эксперимент, конечно, рухнет, но это лучше, чем рухнет вся жизнь”.

Он решительно поднялся с дивана, сел за компьютер и скопировал на дискету файл, содержавший в себе две страницы еще не расшифрованных формул и Число Власти. Он вынул диск из дисковода, положил в нагрудный карман рубашки и обесточил компьютер, грубо выдернув сетевой шнур из розетки. Впервые за долгие месяцы в квартире стало по-настоящему тихо, исчез постоянный тихий шелест работающего компьютера. Мансуров закусил губу. Эта машина была творением его рук и ума, и в ней, помимо Числа Власти, было множество всякой всячины, куча уникальных, разработанных по ходу поиска программ. Всего этого было жаль до слез, но Мансурову очень кстати вспомнилась старая история про еврейскую семью, которая точно знала, что завтра будет погром, но оставалась на месте, потому что всем было жалко бросать пианино.

— Пианино, — пробормотал он вслух, вынул из ящика стола отвертку и отправился на кухню за молотком.

Глава 11

Лейтенант милиции в новенькой темно-серой форме, с кобурой на боку и с тощей дерматиновой папкой на “молнии”, с виду — типичный участковый инспектор, неторопливо вышагивал по дорожке вдоль дома, скользя равнодушным, скучающим взглядом по припаркованным во дворе автомобилям. Денек выдался солнечный, яркий, от асфальта волнами накатывал душный зной. Солнечный свет, отражаясь от стекла и металла, слепил глаза, и не было ничего удивительного в том, что милиционер надел очки с темными стеклами, придававшие ему слегка неуставной вид.

Мягкие черные туфли на резиновой подошве, в которые был обут лейтенант, уже успели немного запылиться, но матовый блеск старательно начищенной кожи пробивался даже сквозь пыль. Это обстоятельство не укрылось от внимания старушек, которые сидели на скамейке у подъезда, в тени старого, разросшегося шиповника. В гуще темно-зеленых, поникших от жары листьев еще краснели редкие плоды, уцелевшие после разорительных набегов дворовой ребятни. Они еще не дозрели, но мальчишкам и девчонкам, этим горластым дьяволятам, не было до этого никакого дела: они рвали шиповник горстями, надкусывали и, убедившись, что он по вкусу напоминает вату, принимались швыряться друг в друга красно-оранжевыми шариками. Так повторялось из года в год: одна ребятня вырастала, на смену ей приходила другая, но привычки оставались прежними, как будто передавались по наследству, и случалось даже, что пенсионеркам не удавалось заготовить на зиму ни горсти целебных ягод шиповника. Только не догляди чуток, и готово: все оборвут, разбросают, растопчут... Варвары! Вот и приходилось старушкам с утра до вечера сидеть во дворе и караулить драгоценный куст — сначала цветы караулить, а потом и ягоды. Караулить, ясно? А вовсе не торчать во дворе от нечего делать, как считают некоторые — из молодых, да ранние...

Богатый жизненный опыт, уйма свободного времени, женская наблюдательность и необходимость постоянно быть начеку давно превратили обитательниц скамейки перед подъездом в теплую компанию частных детективов. Каждого, кто проходил мимо скамейки, зоркие старушенции видели насквозь — так им, во всяком случае, казалось.

Правда, лейтенант милиции, который с папочкой под мышкой прохаживается по двору, — это не совсем тот человек, которого можно с чистой совестью назвать прохожим. Поэтому взгляд пенсионерок, обращенный на этого представителя власти, был особенно придирчивым. Отмечено было все: и новенькая форма, и начищенные до блеска ботинки, и твердое, но при этом какое-то интеллигентное лицо, и аккуратная прическа, и даже фасон очков — неброский, классический и в то же время современный.