Дар Монолита - Сергей Клочков

«Григорий Сергеевич Ефремов, Фреон, стаж шесть лет, переведен 110–136 (БВП) из акта № 188 МК от 14.05.2014 в акт № 189 МК от 14.05.2014. Предположительная причина составления акта — потеря сигнала ПМК во всех диапазонах. Сигнал потерян в квадрате RT18, „Армейские склады“».

А еще через два часа я встретил Хип у ворот «свободовской» базы.

* * *

Не изменилась… конечно, нет — всего неделя разлуки, однако у меня возникло стойкое ощущение, что я не видел стажера целый год. Хип заметила меня сразу, движением руки отпустила свою четверку «искателей» и прислонилась плечом к створке ворот. Она не улыбалась даже, просто смотрела на меня, и я, не торопясь подходить, глядел на нее. Да, жизнь возвращалась ко мне — сердце знакомо, сладко замерло в груди от этого взгляда огромных, синих глазищ, от нескольких упрямых веснушек на носике, с которыми не мог справиться даже особый, светло-бронзовый загар Зоны. От этих волос, светло-русых, которые Хип перед ходками заплетала в тугую косу. От этого задумчивого взгляда и, наконец, такой знакомой, милой улыбки. Соскучился я по тебе, сталкер Хип. Крепко соскучился.

— Привет. — Так тихо, что я едва услышал.

— Здравствуй… стажер.

Хип подошла и тихонько, нежно уткнулась лицом мне в плечо.

— Мне было без тебя… плохо. Я не понимала почему. Все ведь было кончено, все не как раньше… тот тихий, мертвый мир убил меня совсем, целиком — то, что раньше было во мне, умерло, и я не жалела о расставании. А теперь мне просто… без тебя плохо. Спасибо, что пришел. И…

— Да? — я осторожно, словно боясь спугнуть, прикоснулся тыльной стороной ладони к гладкой щеке, которая была уже влажной.

— Знаешь, если уже прошлого нам не вернуть, если ты… теперь не чувствуешь ко мне ничего, кроме дружбы, то… я согласна ходить с тобой, как напарник. Мы ведь были отличной командой.

Хип задохнулась, я почувствовал, как напряглись ее мышцы, но она упрямо мотнула головой и продолжила:

— И… и пусть… не как раньше, да… но нам в Зоне… мы правда сработались, Лунь… ведь ты, наверно… думал, что со мной лучше… надежней. Я… теперь хороший сталкер, Лунь, правда. Я буду… полезна.

Девушке все труднее было говорить, она задыхалась.

— Мне просто… надо быть рядом с тобой. Не важно кем… напарником… другом… но просто быть рядом. Не… не прогоняй меня, ладно? Господи, да что я несу?..

И я вдруг вспомнил тот холодный схрон, куда по воле совпадения, случайности, а может, и судьбы, в которую я упрямо не верил, пришла «свободовская» девчонка. Как услышал ее имя, как, еще не понимая почему, заслонил своим телом от долговца, уже сжавшего кулаки. Как сильным, невероятно ярким воспоминанием остался в душе тот момент, когда Хип вот так же стояла у схрона, а я еще думал, как бы отделаться от такой обузы, которая и сама скорее всего угробится, и меня за собой утащит. И как потом было невыносимо стыдно за ту ублюдочную мысль. Как стыдно до сих пор.

«Не… броса-аа-ай… Лу-уууунь…»

— Я пришел за тобой, родная. Да и… конечно, команда у нас отличная… — мне тоже стало не хватать воздуха. — Конечно, одному в Зоне никак… с тобой лучше… и, веришь, все это… ну, что ты мне сказала… то же самое я хотел и тебе…

И я просто крепко обнял Хип, больше не желая ничего говорить — все мы прекрасно поняли и без слов.

Слов не нужно было и во время посиделок рядом со столовой, где, по причине хорошей погоды и действительно теплой, сухой весны, весьма не характерной для Зоны, у костра сидела большая компания «фрименов», а на вертеле шипела и потрескивала туша молодого чернобыльского кабанчика. К этому блюду я чувствовал стойкое предубеждение. Но «свободовцы» то и дело подходили к жареву, отрезая пропеченные, румяные куски мяса. Моду эту, вроде, привнес Фельдшер, он же и проверял «дичь» из Зоны по каким-то известным для него признакам. На вопрос, давно ли можно есть мясо местного зверья, пусть и молодых кабанов, мне было отвечено, что можно, ежели не фонит и нет у зверя каких-то заметных дефектов. Мясо проверялось дозиметром, Фельдшер, которого вроде как научил какой-то странный белокожий излом, внимательно рассматривал тушу, после чего или давал добро, или же отстрелянного кабанчика оттаскивали в колодцы с «киселем» — аномалия в несколько минут пожирала то, что не годилось в пищу человеку.

Я удивлялся этим людям. Смех, перезвон гитар, вполне себе приятный, так заметно отличающийся от «музыки» некоторых знакомых сталкеров, прозванных «брыньками» за знание трех аккордов и постоянно это знание демонстрирующих под тихое, не в лад, гнусавое пение. В отличие от «брыньков» рослый молчаливый «фримен» не пел, за него это делала гитара… и давно я не слышал столь красивых, совершенных мелодий, тревожащих какие-то отдаленные уголки памяти, то, что еще оставалось глубоко в душе из прошлой жизни. Все были в подпитии, но никто ни с кем не ссорился, не слышно было матерщины, и у общего костра я вдруг почувствовал, что вот оно, нормальное, хорошее человеческое братство, добровольный союз людей, которым в Зоне трудно поодиночке. Действительно «Свобода»… человек или уйдет довольно скоро, или останется навсегда. Вон, даже Хип, вроде как в одиночки записалась, но, когда я приказал ей клановые нашивки спороть, тайком сохранила и эмблему с зеленой волчьей головой, и нарукавный знак. И бережно хранила до поры, ожидая, пока я поумнею и все правильно пойму. Тогда, перед нашим последним походом, случившимся уже в прошлой и почти потерянной жизни, достала моя девчонка аккуратно завернутые знаки и приделала их на свой комбез. «Я Хип, Лунь, и я из „Свободы“» — я помню, как это было сказано.

— Держи, мэн! Хлопни с нами за мир во всем мире, который теперь и в Зоне установился. — Незнакомый парень передал мне бутылку, до этого ходившую по кругу. — Войне конец, Фельдшер объявил, что перемирие закончено, теперь просто мир.

— Ага. Зона большая, а людей тут мало осталось. Всем места хватит. — Согласился его сосед.

— Да не, Чиж, не в этом правда, что места хватает или нет. Просто плохо воевать, гадость это, человека недостойная, в любом случае. Помнишь, «долгана» одного в плен взяли? Так вот, спрашивали мы его по-человечески — мол, ты чего это, мэн, в нас стрелял? Он такой говорит: ну, мол, приказ такой был — стрелять, вот и собственно. А Фельдшер и говорит, что это, конечно, все понятно, приказ там и прочее. И спрашивает его: а ты сам, вообще, думать можешь, ну, чтоб без начальства? Сохатый понял, что прямо тут его стрелять не будут, даже, вон, разговоры с ним говорят, и тоже чуть разговорился. Приказ, говорит, на то и приказ, что его ослушаться никак не можно.

Разговоры у костра притихли, даже рослый отложил гитару, обернувшись к рассказчику. А тот продолжал:

— Ну, Фельдшер наш внимательно посмотрел на этого гнилого мэна и снова беседу ведет мол, почему это никак не можно? Тот отвечает, что порядку тогда никакого не будет, все на самотек пойдет, ерунда в группировке начнется, бардак и раздрай, ежели каждый будет то воротить, что ему в голову взбредет. Фельдшер это дело выслушал, «долговца» за воротничок легонько подхватил — ну, вы, пипл, знаете, силушкой атаман не обижен, и вот так, за шкирмон взявши, по базе ему экскурсию сделал, чуть не носом натыкал, мол, где тут раздрай. И еще спрашивает: где тут шприцы валяются наркоманские, где пьяные в лохмуты, где тут грязь и разруха? Молчит «долг», так как нет ничего такого. А Фельдшер дальше спрашивает мол, отчего так получается, что приказов в «Свободе» нет, но и бардака тоже? И отчего же это наш бардак и раздрай держался, держится, и, даст Зона, дальше держаться будет? Молчит пленный. Атаман ему тогда следующий вопрос: мол, ты сам почему считаешь, что «свободовцев» стрелять надо, а «Долг» это просто супер как хорошо? Даю слово, говорит, отпустим, только ты скажи честно, как сам думаешь, без приказов, отчего это «свободовцы» такие плохие. И это, пипл, как раз у конторы, на площадке бывшей ремонтной, где уже все наши собрались эту самую экскурсию смотреть. И заговорил сохатый. Верите, говорит, а в глазах странность у него такая постепенно появляется — понимает чувак, что окромя лозунгов, речевок разных и призывов из матюгальника, что над Ростоком гаркает, ни черта у него в башке нет. И кстати, все это тоже понимают, Но стоят молча, слушают. И в глаза этому сохатику внимательно так смотрят.

— И неужели отпустили? — спросил я.

— А ты думал. Ежели Фельдшер сказал, что отпустит, то, значит, с миром чувак и уйдет. Факт, отпустили сохатого на все четыре. Даже ружбайку ему вернули — по Зоне никак без ствола нельзя — и топай, чувак, к себе, считай это актом доброй воли. Видели бы вы, братцы, как он уходил… чувак-то смелый этот «долговец» был, этого не отнять — спокойненько так стоял под стволами, даже не глядел в нашу сторону. Не то что храбрился там, орал или плевался — нет… реально, стоял, ни одна жилка на лице не дергалась, только на небо посматривал часто, прощался по ходу. А с базы уходил задумчивый, плечи опустил, не обернулся. Знаете, пипл, из чугунноголовых ведь раньше ни один персонаж у нас на экскурсиях не бывал. Они все больше во-он с того холма по нашим дозорам палили, да еще с гранатомета вентиляцию в конторе сделали, долбодуи. Мы еще Фельдшеру попеняли: чего ты, мол, отпустил? А он и отвечает, что кому-то надо первый шаг навстречу делать. «Долгов» тогда вояки предали, и у них некоторые стереотипы немножечко поломались. Фельдшер, молодчина, уловил момент.