Штамм Закат - Чак Хоган

— «Окцидо Люмен». Представительница шумно сглотнула.

— Совершенно верно. Этот предмет… Уж коль скоро вы так осведомлены, вокруг этого предмета много мистики… И, естественно, если учесть положение дел здесь, на Ман-хэттене… а также тот факт, что за последние два столетия ни один аукционный дом не преуспел в выставлении «Люмена» на торги… Словом, человеку не обязательно быть особо суеверным, чтобы связать эти два обстоятельства между собой.

— Я уверен, что здесь также присутствует сильный финансовый компонент. Зачем тогда вообще затевать этот аукцион? «Сотбис» явно полагает, что комиссия от продажи «Окцидо Люмен» перевешивает риски, связанные с выставлением этого предмета на торги.

— Я воздержусь от комментариев по поводу наших коммерческих дел.

— Ну пожалуйста. — Сетракян мягко положил ладонь на край стола, словно то была рука самой представительницы. — Неужели это невозможно? Неужели нельзя сделать так, чтобы один очень старый человек просто взял и посмотрел?..

Глаза представительницы смотрели поверх маски все так же непреклонно.

— Нет, нельзя.

Сетракян снова взглянул на Фета. Специалист по борьбе с паразитами поднялся во весь рост, стянул маску с лица и предъявил сидевшей за столом женщине значок муниципального служащего.

— Терпеть не могу прибегать к таким мерам, однако я должен немедленно видеть коменданта здания. Человека, отвечающего за данную городскую собственность.

При виде коменданта здания, вошедшего в кабинет вместе с Фетом и Сетракяном, директор Североамериканского отделения «Сотбис» поднялся из-за стола.

— Что тут у нас происходит? — спросил комендант. Маска на его лице колыхнулась от энергичного движения воздуха. — Этот джентльмен утверждает, что мы должны очистить здание.

— Очистить… Что?!

— Он обладает полномочиями закрыть здание на семьдесят два часа, пока городские службы не произведут здесь полную инспекцию.

— Семьдесят два… А как же тогда аукцион?

— Отменяется, — объявил Фет и пожал плечами для усиления эффекта. — Если только…

Черты лица директора словно бы разгладились под маской — до него вдруг дошел смысл сказанного.

— Город вокруг разваливается на глазах, и вдруг вам приходит в голову именно сейчас, сегодня явиться сюда за взяткой?

— Я пришел вовсе не за взяткой, — сказал Фет. — По правде говоря, — и вы, вероятно, могли догадаться об этом по моему виду — я некто вроде страстного любителя искусства.

Разрешение на частичный доступ к «Окцидо Люмен» было получено. Осмотр состоялся в специальной выгородке со стеклянными стенами, которая сама по себе размещалась в большом безоконном демонстрационном зале на девятом этаже, куда вели двойные двери, запираемые на ключ. Книга хранилась в пуленепробиваемом контейнере. Его отомкнули, и «Окцидо Люмен» была наконец извлечена на свет. Фет с интересом наблюдал, как Сетракян готовится к обследованию фолианта, который он столь долго искал. Скрюченные руки профессора были облачены в белые хлопчатобумажные перчатки.

Старинную книгу бережно положили на пюпитр из белого дуба, отделанный затейливой резьбой. Размерами она была 30,5 на 20,3 на 4,6 сантиметра. 489 сшитых листов. Текст рукописный, выполнен на пергаменте. Двадцать страниц украшены цветными рисунками. Переплет кожаный. На передней и задней крышках, а также на корешке пластины из чистого серебра. Все обрезы опять-таки посеребренные.

Только теперь Фет понял, почему Древним так и не удалось завладеть «Люменом». И почему Владыка до сих пор не явился и не забрал книгу силой — именно здесь и сейчас.

Серебряная оболочка. Эта книга была в буквальном смысле вампирам не по рукам.

Над пюпитром с двух сторон возвышались видеокамеры, укрепленные на изогнутых стебельках, — они брали картинку раскрытой книги и транслировали ее на большие вертикальные плазменные экраны перед Фетом и Сетра-кяном. На изукрашенной странице в начале сборного листа было детальное изображение фигуры с шестью отростками, оттиснутое фольгой из чистого, сверкающего серебра. Стиль и тонкая каллиграфия текста, окружающего фигуру, говорили об очень дальнем прошлом, словно бы неся весть из совсем иного мира.

Василий был заворожен тем благоговением, с каким Сетракян разглядывал «Люмен». Книга была сделана очень искусно, и это произвело на Фета сильное впечатление, но что касается иллюстраций, он лишь терялся в догадках: Василий не имел ни малейшего понятия о том, что представало его взору. Он ждал какого-то озарения и хотел, чтобы старый профессор помог ему в этом. Василий ясно видел только одно: очевидное сходство между иллюстрациями в «Люмене» и теми знаками, которые они с Эфом обнаружили в подземелье. Даже тройной символ полумесяца — и тот присутствовал в книге.

Сейчас Сетракян с особой сосредоточенностью разглядывал один конкретный разворот книги: на левой странице был только текст, на правой — роскошная цветная иллюстрация. То, что это произведение искусства, Василий понимал, но, помимо явной художественности рисунка, он не видел там ничего, что могло бы поразить воображение старика — да еще с такой силой, что на глазах у Сетракяна выступили слезы.

Они провели возле книги куда больше отведенных им пятнадцати минут: Сетракян спешил зарисовать какие-то двадцать восемь символов. Только Фет никаких символов в тех рисунках, что были на раскрытых страницах книги, не видел вовсе. Впрочем, он не сказал ни слова — лишь стоял и смотрел, как Сетракян, в явной досаде от того, что ему плохо подчиняются негнущиеся кривые пальцы, заполняет этими символами две странички заранее прихваченной бумаги.

Пока они спускались на эскалаторах в вестибюль, старик хранил молчание. Он нарушил его, лишь когда они вышли из вестибюля и оказались достаточно далеко от стоявших там вооруженных охранников.

— На страницах этой книги — водяные знаки, — сказал Сетракян. — Только опытным глазам дано их увидеть. Мои — увидели.

— Водяные знаки? Вы имеете в виду, как на купюрах? Сетракян кивнул.

— На всех страницах книги. Это было обычной практикой при создании гримуаров и алхимических трактатов. Водяные знаки есть даже на ранних комплектах карт Таро. Понимаете? На странице напечатан собственно текст, но под ним есть второй слой — в виде водяных знаков, которые уже были внесены в бумагу к моменту печати. Это и есть истинное знание. Магические меты. Тайные символы… Ключ…

— Эти символы вы и копировали…

Сетракян похлопал себя по карману, дабы лишний раз убедиться, что он забрал зарисовки с собой.

Вдруг он остановился — что-то привлекло его внимание, — затем двинулся дальше. Последовав за Сетракяном, Василий пересек улицу и подошел к большому зданию, стоявшему напротив стеклянного фронтона «Сотбис». Это был «Дом Мэри Мэннинг Уолш» — интернат для престарелых, уход за которым был возложен епархией на сестер-кармелиток.

Сетракяна заинтересовало что-то на кирпичной стене здания по левую сторону от навеса над входом. Это было граффито, нанесенное черной и оранжевой красками из баллонов. Фету потребовалось меньше секунды, чтобы осознать: перед ним очередная версия — пусть грубая, но хорошо стилизованная — того самого рисунка, что украшал начальную страницу сборного листа «Люмена». Книги, которая сейчас была заперта в контейнере на верхнем этаже противоположного здания. Книги, которая многие десятилетия не попадалась на глаза людей.

— Что за чертовщина? — воскликнул Фет.

— Это он, — сказал Сетракян. — Его имя. Его истинное имя. Он метит им город. Превращает его в свою собственность.

Старый профессор отвернулся и посмотрел на несомые ветром в небе черные дымы, застилающие солнце.

— А теперь нам надо найти способ заполучить эту книгу, — сказал Сетракян.

Отрывок из дневника Зфраима Гудуэдера

Дорогой мой Зак!

Вот что ты должен понять: я обязан был сделать это. Не по причине самонадеянности или излишней веры в свои силы (я вовсе не герой, сынок), а по убеждению. Оставить тебя там, на вокзале… Боль, которая терзает меня сейчас, — худшая из всех, когда-либо испытанных. Знай, что я никогда не променял бы тебя на человеческую расу. То, что я собираюсь сделать, — это ради твоего будущего, только твоего и ничьего больше. Остальное человечество тоже может выиграть от моих действий, но это лишь побочный результат. Главное же — чтобы тебе никогда, никогда в жизни не приходилось делать выбор, который только что сделал я: выбор между собственным ребенком и долгом.

В тот самый момент, когда я впервые взял тебя на руки, я понял, что ты будешь единственной подлинной историей любви в моей жизни. Единственным человеческим существом, которому я смогу отдать всего себя, ничего не ожидая взамен. Пойми, пожалуйста: никому другому я даже в малой степени не могу довериться в том, что собираюсь предпринять. Большая часть истории предыдущего столетия была написана пушками. Написана людьми, которых понуждали к убийству других людей как их соб ственные убеждения, так и собственные демоны. Во мне сидят и те, и другие. Безумие стало реальностью, сынок. Более того, само существование ныне — это и есть безумие. Не внутреннее умственное расстройство, как было ранее, а внешний мир, окружающий человека. Возможно, я смогу это изменить.