Пространство и время - Георгий Викторович Баженов

было попробовать.

— Ты бы напробовался! — смеялась Валентиновна. — Летел бы вверх тормашками, проба-то хорошая бы получилась.

— А вот не получилась! — тоже весело сказал Вовка.

Отец с мамой выпили вина, бабушка и Вовка чокнулись с ними лимонадом, и было очень хорошо всем, приятно, все улыбались и разговаривали радостно. И так шло время…

Мама ушла на кухню, папа поднялся за ней, и Вовке тоже захотелось к ним. Он встал из-за стола, а на кухне увидел, что папа обнимает маму, а мама обнимает папу, и они целуются. Раньше Вовка как-то даже расстраивался из-за этого, ему было почему-то обидно, если они целовались, а теперь Вовка чувствовал, что это хорошо, что это так нужно, хотя, конечно, все равно это странно, когда взрослые целуются. Главное, не очень понятно, зачем они целуются? — они же не маленькие. Но сегодня можно…

Сегодня, когда они с отцом пришли с причала домой, мама с папой разговаривали долго-долго… Мама лежала в постели, отдыхала после своей смены. Она лежала и тихо разговаривала с отцом, и Вовка видел, какие у нее становились спокойные и чистые глаза. Вовка так любил смотреть в мамины глаза! Такая во всем была в маме умиротворенность, такой исходил от нее свет, что Вовке, как собачонке, даже хотелось радостно заскулить и повизжать. Мама чувствовала его состояние и ласково улыбалась Вовке; она улыбалась ему даже тогда, когда разговаривала только с отцом… она как бы запиналась немного и взглядывала на Вовку, и в эти секунды они были как заговорщики, и только они одни чувствовали, что было между ними. Вовка слушал отца с матерью молча, слушал и понимал, что сейчас такое важное и такое веселое происходит в жизни, что дальше некуда. Он глупо улыбался и был похож сейчас на дурачка Андрейку, который жил у них в поселке и который улыбался даже тогда, когда у него что-нибудь отбирали. Он был беззащитный, Андрейка, и поэтому всегда улыбался.

— Я сегодня сон видела, — говорила мама. — Будто иду, иду, а кругом светло так, цветы и небо голубое. Редко мне такое снится… как будто сказка приснилась. Странно так…

— Мы с Вовкой тоже сны видим, — сказал Егор. — Верно? Тебе чего снится?

— Мне чаще всех Кащей Бессмертный.

— Что-о? — осторожно рассмеялась мать.

— Я ка-ак дал ему, а он ка-ак полетит… здорово!

— Воюешь все, — сказала мать. — Вовка, Вовка…

— А мне приснилось, — сказал отец, — будто спрашивают меня: «В космос хочешь полететь? На Луне лес сплавлять надо, а работать пока некому». А я спрашиваю: «Хату дадут?» — Отец сам же первый рассмеялся, и мама тоже улыбнулась.

— Это ничего, — сказала она. — Ничего… Ты хоть не пьешь, Гоша?

— Да ты что? Думаешь, я… и думать не думаю!

— Ну и хорошо. Ты ведь знаешь, не люблю я это. Ни к чему…

Вовке нравилось, что мама называет папу «Гошей», это ему нравилось так же сильно, как мамины глаза, снова ему хотелось радостно скулить и визжать.

— А меня спрашивают, — продолжал отец, — «Сколько комнат нужно на Луне?» Отвечаю: «Надо с женой посоветоваться…» Вот мы, значит, с Вовкой и…

— Гош, — сказала вдруг мать, — сын-то в школу нынче идет.

— Ну а чего? Хуже других не будет.

— И когда только успел вырасти? Мне кажется, я сама недавно в первый класс побежала.

— Не знаю, — сказал отец. — У меня вся эта учеба как туман. Тоже как будто на Луне все было, — усмехнулся он.

— Гош, — сказала Зоя, — ты сядь, посиди рядом… Гоша, — она взяла его за руку, — скажи, Гоша, что ты за человек?

— Ну… человек как человек…

— Я знаю, я тебя знаю. Ты совсем неплохой, ты добрый…

— Ну, это ты…

— Ты добрый, хороший. Только ты не понимаешь ничего…

— Зоя, да я… клянусь тебе…

— Сон-то мне снится сегодня, поле, цветы, небо… а потом кто-то говорит мне, ясно так, отчетливо: «Вот и все. Готовься. Сейчас умрешь». А я как закричу: «Нет! Не хочу. Я Гошу хочу увидеть. Гошу…» — Голос у Зои задрожал.

— Зоя… — Егор почувствовал в себе такое что-то, чего еще никогда в жизни не чувствовал: если бы нужно было сейчас умереть за Зою, он умер бы не задумываясь.

— Я тебя хотела видеть… Я смерти не испугалась. Я думала, я тебя больше никогда не увижу. Это страшно было, Гоша… Гоша, — проговорила она, — ты не обижай меня. Не обижай меня, Гоша, пожалуйста…

…Вовка постоял-постоял на кухне, посмотрел, как мама целуется с папой, похмурился немного и вернулся за стол.

— Бабушка, а хитрая ты, — сказал он, когда мама с отцом тоже пришли из кухни.

— Как это?

— А помнишь, — прищурился Вовка, — ты мне про Майю рассказывала?

— Про Майю? Про какую еще Майю?

— А-а, забыла… Помнишь, это… как его… был да жил африканский король и была у него африканская дочка, а звали ее…

— А! — рассмеялась Валентиновна. — Вон чего. Ладно, в другой раз как-нибудь… Ты лучше покажи нам свою ногу!

— Во! — высунул ее Вовка из-за стола, гордый огромной коричневой коростой.

— Герой, — усмехнулась Валентиновна. — Тоже вот с ногой этой… Умудрился же! Ну что с ним делать? Егорка, помню, и то в его годы посмирней был. А уж на каверзы разные мастак да порассуждать любит, что ты! Или уж профессором выйдет или совсем никакого спасу не будет. Одно из двух…

— А секрет помнишь? — спросил Вовка.

— Какой еще секрет?

— А кем я буду?

— А-а… помню. С Кащеем Бессмертным хочет сразиться, — вспомнила Валентиновна. — И меня воскресить. Смерть-то не за горами, — сказала Валентиновна буднично. — Умру, похорони́те. Не забудьте.

Когда Вовку положили спать, Егор спросил:

— Так что за сказку-то ему рассказывала? Что-то я не помню про африканских дочерей, не рассказывала мне в детстве.

— Сказку? — рассмеялась Валентиновна. — Да сдуру это я. Сказка-то для взрослых. У короля одного по ночам дочка пропадает. Ну, лучше-то он ничего не придумал, королевича послал для проверки. Королевич-то тоже пропал. Нашли их, а они спят вместе. И королевна у них уже маленькая растет. Ночная это сказка. Для взрослых.

— Хитра ты стала, бабка, — сказал Егор. — Ох, хитра…

— Ну, жизни-то не хитрей. Слыхали сказку? Ну и бай-бай…

— Хитра… — повторил Егор, смущенный и улыбающийся.

— Да и я что-то притомилась, — охнула Валентиновна. — Завтра рано вставать. — Она поднялась из-за стола. — Спокойной вам ночи, детки. Приятных снов…

2

Ната вдруг повернулась к нему и рассмеялась:

— А письмо напишешь?

— Я буквы сначала все-все выучу, а потом сколько хочешь, хоть чего напишу.

— Нет, а письмо напишешь?

— А как? Я же не умею.

— Ну, напишешь так: «Здравствуй, Ната. Мы с