Йеллоуфейс - Куанг Ребекка

Я тщетным усилием пытаюсь сдержать дрожь в голосе:

— Да, миссис Лю. Здравствуйте.

Ее голос звучит приглушенно и слегка гнусаво. Она что, плакала?

— Джуди, я звоню из-за того, что… Ох, мне все это нелегко говорить.

— Миссис Лю, мне кажется, я знаю…

— Мне утром звонила женщина по имени Адель Спаркс-Сато. Она хотела знать, сохранились ли у меня черновые тетради Афины и не могла бы она на них взглянуть.

Она делает такую паузу, что я сама вынуждена переспросить:

— Да-да? И что?

— Она, как бы это сказать… намекнула, что вы похитили у Афины последнюю книгу. И она хотела просмотреть Афинины блокноты, нет ли там каких-то доказательств того, что Афина работала над этим замыслом.

Я прижимаю руку ко лбу. «Вот и оно». Все кончено. Я думала, что она звонит насчет «Матери-ведьмы», но все гораздо хуже.

— Миссис Лю, я не знаю, что и сказать.

— Я, конечно, сказала ей «нет».

Мое сердце чутко замирает. Госпожа Лю продолжает дальше:

— Я не люблю, когда незнакомые мне люди… В общем, я попросила ее дать мне немного времени на раздумья. А сама решила, что сначала не мешало бы поговорить с вами.

Она снова делает паузу. Я знаю, о чем она хочет спросить; просто у нее не хватает смелости сказать напрямую. Я представляю себе, как она сейчас стоит у себя на кухне, впившись ногтями в ладонь, и пытается вслух высказать предположение, что последний человек, который видел ее дочь живой, вероятно, украл и ее шедевр.

— Джун… — Голос у миссис Лю срывается. Я слышу всхлип. — Джун, вы же знаете, как я не хочу открывать эти тетради.

И дальше невысказанный вопрос: «Есть ли у меня на это основания?»

Поверьте, в этот момент я хочу признаться.

Это было бы самое лучшее, самое подходящее время, чтобы сознаться во всем. Мне вспоминается наш последний разговор два года назад, когда я посещала ее дом. «Я так сожалею, что не смогла прочесть ее последний роман, — посетовала миссис Лю, когда я уже вставала уходить. — Афина так редко мне раскрывалась. Читать ее работы — это не то же самое, что знать ее мысли, но это была та ее часть, которую она решила мне открыть».

А я это у нее вырвала. И лишила мать последних слов, произнесенных ее дочерью. Если сейчас сказать правду, миссис Лю, по крайней мере, получит эти слова обратно. И увидит те усилия, которые наполняли последние годы жизни Афины.

Но сломиться я не могу.

Это было для меня ключом, чтобы оставаться в здравом уме во всем этом вареве безумия; держать оборону, ограждать свою невиновность. Вопреки всему, я ни разу не раскололась, никому не призналась в краже. Я теперь уже и сама по большей части верю в свою ложь — что именно мои усилия привели «Последний фронт» к тому успеху, который он завоевал, так что это, по большому счету, моя книга. Я исказила правду таким образом, что могу, по сути, с нею примириться. Если же выложить миссис Лю ту, другую правду, то все неминуемо развалится. Я вобью гвоздь в свой собственный гроб. И пусть мир вокруг все равно самопроизвольно рушится, но я не могу дать всему этому ускользнуть, если есть хоть малейшая надежда его спасти.

— Миссис Лю. — Я делаю глубокий вдох. — Я очень, очень усердно работала над «Последним фронтом». В этой книге вся моя кровь и пот.

— Я понимаю.

— Ваша дочь была исключительной, уникальной писательницей. Но и я по-своему тоже. И мне думается, что пересматривать правду в ту или иную сторону одинаково вредно как для ее наследия, так и для моей будущности.

В обращении со словами я искусна. Настолько, что умею лгать без лжи. И знаю: на каком-то уровне миссис Лю чувствует, что я на самом деле ей говорю. Что если она позволит Адель Спаркс-Сато рыться в блокнотах и тетрадях Афины, то там может открыться что-нибудь такое, что…

И она в ужасе от того, что может скрываться внутри тех обложек из кожзама. Сейчас это яснее, чем когда-либо. Я разговариваю с матерью, которая, при стечении обстоятельств, в самом деле предпочла бы не сталкиваться с тем, какие темные стигматы таятся в душе ее дочери. Ни одна мать не хочет знать свое дитя до такой степени. А значит, таковы условия нашей сделки — она будет хранить мои секреты так, чтобы они никогда не выявили секретов самой Афины.

— Очень хорошо, — говорит миссис Лю. — Спасибо вам, Джуни.

Прежде чем она вешает трубку, я выпаливаю:

— Да, и еще, миссис Лю! Насчет «Матери-ведьмы»…

И замолкаю. Я не уверена, что хочу сказать, да и вообще, надо ли что-либо говорить. Тодд в Zoom намекнул, что миссис Лю иск о возмещении не предъявляла, но мне все равно неприятно, что это надо мной тяготеет. Я хочу услышать подтверждение из ее собственных уст.

— Не знаю, насколько вы в курсе, но я собираюсь переписать вступление…

— Ой, Джуни, — вздыхает она, — это такая мелочь.

— Это действительно оригинальная работа, — тараторю я. — Я сделала… Я действительно взяла тот первый абзац — не знаю как, но я думаю, мы просто обменивались выдержками, и он каким-то образом оказался у меня в записной книжке, а времени прошло так много, что я и забыла… Но в любом случае все остальное…

— Я знаю, — говорит миссис Лю, и теперь в ее голосе слышатся жесткие нотки. — Знаю, Джуни. Афина никогда бы подобного не написала.

Прежде чем я успеваю спросить, что она имеет в виду, миссис Лю уходит со связи.

17

К концу того месяца пыль осела, и все заинтересованные стороны определились с решением. Интернет меня ненавидит, я пятно на лице индустрии, а мои отношения с издательством висят на волоске.

Тем не менее я не разорена. А по большинству внешних показателей так я даже в плюсе. Я занимаю то любопытное место, где часть читающей публики, что постоянно зависает в Сети, меня на дух не переносит, зато остальные покупатели книг в Америке переносят с удовольствием. Народ по-прежнему разбирает мои книги с прилавков Target и Books-A-Million. Несмотря на петицию от Адель Спаркс-Сато и Дианы Цю с требованием к Eden убрать с полок все мои книги, пока не будет проведено стороннее расследование (бред сивой кобылы), мои продажи держатся на уровне.

Более того, они идут в рост. Бретт был прав насчет скандалов, раскручивающих рынок. «До заявления о роялти информация пока неофициальна, — пишет он в своем последнем имэйле, — но твои продажи в этом месяце почти вдвое больше, чем были год назад».

Достаточно немного порыскать по наиболее отвязным закоулкам интернета, и становится понятно, что именно происходит. Меня на знамя подняли сторонники свободы слова из числа ультраправых. А мое смазливое англосаксонское личико стало идеальной мишенью для левацкой толпы с их культурой отмены. (Правовые аспекты не чужды и правой части социального спектра, но только тогда, когда обвиняемый совершил что-нибудь вроде сексуального насилия или плагиата на расовой почве.)

Популярный ведущий Fox News призывает миллионы своих зрителей к моей поддержке, чтобы Eden не смел меня вычеркнуть, что создает странную ситуацию, когда книгу о жестоком обращении с китайскими рабочими начинают скупать тысячи трампистов. Публицисты передают мне запрос на интервью от популярной молодой ютуберши, но я отказываюсь, когда обнаруживаю, что большинство ее вирусных видеороликов носят названия вроде «ГЛЯНЬТЕ, КАК Я ПРОНОШУ СТВОЛ В СВОЙ УНИВЕР =)))» или «СНЕЖИНКА-ЛИБЕРАСТИНКА ВСЕМ ТЕЛОМ ЗА АБОРТЫ!».

Ну ладно, я знаю, как недостойно это выглядит. Как и Тейлор Свифт, я не намеревалась становиться Барби белого супрематизма. И понятно, что я не сторонница Трампа — я же голосовала за Байдена! Но если все эти люди швыряются в меня деньгами, неужели с моей стороны так уж порочно их принимать? Разве не нужно, наоборот, радоваться выжиманию бабла у расистского быдла, едва лишь у тебя появляется такая возможность?

Вот ведь как все обернулось. Я растеряла свою репутацию, но я далека от банкротства, и на обозримое будущее у меня есть стабильный доход. Все могло быть гораздо хуже. Ну, сожгла я все свои мосты в издательском деле — это ж не значит, что жизнь закончена. У меня на сегодня сбережений больше, чем у большинства людей моего возраста. Может, пришло время остановиться, пока я еще на коне?