Крик ворона - Дмитрий Вересов

– Да, – задумчиво согласился Лимонтьев. – Ну, а остальные работники? Жалоб нет?

– Какие жалобы, что вы? Исполнительны, неприхотливы, никаких эксцессов. А Герман Фомич так вообще золотой человек. Экспедиция за ним, как за каменной стеной. Вот кто настоящий начальник! А я так, зам по науке. И, знаете, меня это устраивает…

– Волосики на лысину зачесаны, усики как два слизняка на губе, глазки бегают, льстит, заискивает, в рот смотрит, – продолжил с усмешкой Лимонтьев. – Классический типаж завхоза-жулика. Фомич, кстати, этот образ десятилетиями оттачивал.

– Зачем? – недоуменно спросил Павел.

– Игра на стереотипах. Когда человек с вашими, допустим, внешними данными и манерами честно и профессионально выполняет свою работу, никого не обманывает, ничего не крадет, это в порядке вещей. Но когда то же самое делает – и не делает – такой вот Фомич, это уже событие, почти подвиг. А во-вторых, ему так проще общаться с другими хозяйственниками: он для них свой, видите ли.

Кира принесла чайник и миску со свежими лепешками и поставила на край стола, подальше от карты.

– Вячеслав Михайлович, Павел Дмитриевич, завтракать! – объявила она. – Я пойду остальных будить.

– Да пусть поспят, сегодня ведь маршрутов не будет, – сказал Павел, отводя взгляд. Он не любил смотреть на Киру: она слишком уж напоминала Таню-Первую. Впрочем, сходство ограничивалось внешностью.

– А лепешки остынут?

– Холодненьких поедят.

Кира ушла, а Павел, убрав карту в планшет, обратился к Лимонтьеву:

– И еще, Вячеслав Михайлович… Спасибо вам огромное, что привезли мне Таню… Знаете, мы так давно не виделись…

– Это случай. Проездом через Москву позвонила мне узнать, как вы, а я как раз сюда собирался. Ну и предложил такой вариант… Я, Павел Дмитриевич, вот что думаю… Вы этот участок уже отработали?

– Практически да. Завтра ждем вертолет.

– Вот и отлично. Экспедиция отправится на новый участок, а мы с Татьяной Валентиновной в Хорог и далее.

Павел печально кивнул. Что бы ему вертолет на пару деньков позже заказать? Эх, знал бы прикуп – жил бы в Сочи. И при этом не работал…

– Так вот, Павел Дмитриевич. Я предлагаю вам прокатиться с нами. Право на недельку отпуска вы заслужили с лихвой.

– Но… но… как же экспедиция?

– Какое-то время прекрасно справятся без вас. Оставьте за себя Калачова, он толковый, только сегодня проведите с ним и с Жаппаром подробный инструктаж. На карте маршруты укажите, место стоянки, поближе к тракту и к заставе, чтобы вы, когда возвращаться будете, смогли из Хорога на попутках добраться.

– Ой, я… я даже не знаю, как вас благодарить, Вячеслав Михайлович…

– Сочтемся, – сказал Лимонтьев и откусил кусок лепешки. – Ешьте, пока горяченькие.

В отличие от Хорога, напряженного, прифронтового, забитого военной техникой, пропахшего бензином и порохом, Душанбе за семь лет не изменился нисколько. На пути с площадки вертолетного полка – гражданские рейсы на Памир были отменены – Павел узнавал знакомые места, показывал Тане, рассказывал, обходя молчанием все, что было напрямую связано с Варей – той женщиной, которая шесть лет назад выхаживала его в здешней больнице после жуткой автокатастрофы и с которой была у него любовь —бурная, скоротечная, закончившаяся резко и очень неприятно. Давно уже это отболело, и вспоминать не хотелось – ан вспоминалось…

Город встретил их лютой августовской жарой. Пять дней они безвылазно провели в гостинице «Таджикистан», лежа в чем мама родила под кондиционером. Надышаться любовью не могли – все было мало им, мало, и любая минута, когда они не касались друг друга, была бесконечно долгой, пустой, напрасной…

Рано утром, «по холодку» они вместе выбирались на Зеленый базар и загружали сумки фруктами, помидорами, орехами, горячими лепешками. Все это великолепие поедалось в течение дня со зверским аппетитом и запивалось крепким чаем. Когда на город опускался желанный вечер и жара спадала, они поднимались, одевались, шли гулять по ярко освещенным улицам, любовались фонтанами с подсветкой, а потом ужинали в гостиничном ресторане и укладывались спать.

Настал день шестой. Таня с наслаждением затянулась сигаретой – Душанбе был завален финским «Мальборо» по полтора рубля, – посмотрела на Павла, лежащего рядом с ней на прохладном линолеуме, вздохнула и спросила:

– Проводишь меня в аэропорт к шести? Мой рейс в шестнадцать десять по Москве, значит – в семь десять. Павел встрепенулся:

– Как, уже?

– Да, ты просто забыл. И тебе завтра утром лететь.

– Точно, забыл. Про все забыл. Немудрено. —

И со значением посмотрел на Таню. – Ну ничего, у меня здесь работы недели на две осталось. Ненадолго расстаемся.

– Не так уж и ненадолго, – она снова вздохнула.

– Да что такое?

– И про это забыл? Я же говорила тебе: мне через три дня нужно быть в Одессе.

– Ах да, красавица-графиня, – печально проговорил он.

Ну почему, почему так быстро кончается все хорошее? В эти блаженные дни он открыл для себя Таню с новой, неожиданной стороны, хотя в чем именно заключалась эта новизна, сказать не мог. Должно быть, какие-то штрихи к ее личности добавило долгое пребывание за рубежом. Сам Павел никогда за пределы страны не выезжал и не мог выезжать, поскольку работал в закрытом институте, но во всех, побывавших там, подмечал некоторые перемены, подчас разительные. Как правило, эти перемены Павла немного раздражали, но в Тане каждая новая черточка была восхитительна. Да и могло ли быть иначе?

– Которую убивают на двадцатой минуте фильма… – подхватила между тем Таня. – Так что я быстро отстреляюсь. Пантюхин обещал отпустить через месяц… Знаешь, ты, пожалуйста, береги себя. Мне что-то тревожно…

– Да брось ты! Граница на замке, вертолеты как часы летают, горки на том участке не сильно крутые…

– Я не об этом… Помнишь, ты рассказывал мне про свои экспедиции – как по вечерам пели у костра под гитару, спирт глушили, спорили до хрипоты, собачились, кому посуду мыть, случалось, и морды друг другу били.

– Случалось, – подтвердил он. – Это ты к чему? Боишься, как бы мне тут напоследок чайник не начистили?..

– Погоди, не перебивай, я и сама-то не знаю, как точно передать. Понимаешь, там, в горах, меня не оставляло чувство, будто я снова попала на съемочную площадку. Только декорации и реквизит из одного фильма, реплики из другого, а типажи – из третьего.

– Что-то я не понял…

– Ну, про декорации понятно. Горы, палатки, спальники, рюкзаки, молотки. Природа. Тяжелая физическая работа – она ведь только для тебя и, может, для твоих аспирантов, немножечко умственная тоже, а для других… В таких обстоятельствах человек помимо воли становится грубее, что ли. Во всяком случае, не очень следит за хорошими манерами. А твои прямо из кожи вон лезут – все по имени-отчеству, да «пожалуйста», да «будьте любезны».

Павел усмехнулся.

– Так это они перед Лимонтьевым выделывались. Начальство как-никак.

– Фомича твоего я еще понимаю, – продолжила Таня, – он из тех, кто любому начальству попу лижет, на том и поднялся, наверное…

Павел вспомнил характеристику, данную Фомичу Лимотьевым, и вставил:

– Это он образ такой создает. В интересах дела.

А так – золотой мужик.

– Может быть. А вот остальных я совсем не пойму. По рожам ведь видно, что в обычной жизни они совсем другие. Заметил, каким поставленным движением этот Рыбин банки с пивом открывал? Будто всю жизнь только баночным «Коффом» отпаивался, а его ведь в наших магазинах не больно-то продают. А Кира? Когда я консервированную спаржу вынула, даже не спросила, что это такое. И джинсы у нее настоящий «супер-райфл», а не польский, как у меня…

– Что ж ты хочешь – как-никак, столичные ребята.

– Не просто столичные… Помнишь, мы мои чеки зимой отоваривали? Примерно такие ребята там и околачивались, купить-продать предлагали.

– Ну ты, мать, даешь! Тебе бы романы Юлиана Семенова писать! – весело отреагировал Павел. Но на сердце неприятно защемило.

– Просто я очень тревожусь за тебя, вот и напридумывала всякой чепухи, – виноватым голосом сказала Таня. – Ты только не сердись на меня, ладно?

– Ладно, – сказал Павел, прижал к себе и поцеловал. – А ты не бери в голову. Мне вообще-то плевать, чем они там занимаются в свободное от экспедиции время. А здесь к ним никаких претензий нет.

До самого прощания в аэропорту Таня уговаривала его не принимать ее болтовню всерьез. Но уж как-то слишком настойчиво уговаривала – видно, его хотела успокоить, а убедить себя в несообразности своих подозрений так и не сумела. В результате и Павла не убедила. Он всю ночь проворочался с боку на бок и в семь утра выписался из гостиницы невыспавшийся и помятый.

В противоположность ему приехавший отвезти его на летное поле капитан Мандрыка был свеж и бодр, всю дорогу потчевал его всякими армейскими прибаутками, лихо промчался на своем «уазике» через КПП и вырулил прямо на поле.