Стальной век: Социальная история советского общества - Вадим Дамье

Во второй половине 1930-х годов на смену «сталинскому неонэпу» пришел курс, получивший название «большого террора». В ходе массовых репрессий против «врагов народа», по данным правозащитного общества «Мемориал», только за 1936-1938 гг. органами государственной безопас­ности было арестовано не менее 1710 тыс. человек, из которых минимум 725 тыс. приговорены к расстрелу. Кроме того, «милицейские тройки» осудили как «социально вредный элемент» не менее 400 тыс., высланы и депортированы в административном порядке не менее 200 тыс. и осужде­но по общеуголовным статьям не менее 2 млн. человек (из них 800 тыс. отправлены в лагеря)[346]. Удары сыпались и на «простых» людей, и на бывших политических противников Сталина и даже на представителей правящей номенклатуры.

У государственного террора было много причин, включая, разуме­ется, острую политическую борьбу, соперничество между номенклатур­ными кланами и стремление сталинского режима разрушить любую поч­ву для потенциального возникновения какой-либо оппозиции. Но среди этих причин выделяется еще одна, важнейшая: попытка сталинской сис­темы обеспечить растущую тяжелую и военную промышленность и строительство транспортной сети миллионами даровых рабочих рук за­ключенных. «Труд заключенных, как правило, очень непроизводителен. Русское правительство прибегает к нему в таких огромных масштабах просто потому, что у него относительно меньше капитала, чем людской силы, по сравнению с передовыми странами Западной Европы и Соеди­ненными Штатами, - пояснял британский марксист и критик сталинизма Тони Клифф. - В то же время, как это ни парадоксально, использование этого труда помогает преодолеть узкие места, вызываемые недостатком рабочей силы в некоторых районах и отраслях промышленности (...) Кро­ме того, следует помнить, что в СССР есть много неприятных работ (на Дальнем Севере, например), к которым свободных или даже полусвобод­ных рабочих можно склонить, только используя весьма веские побуди­тельные мотивы»[347].

Волна террора сопровождалась ужесточением трудового законода­тельства и фактической милитаризацией труда в период третьей пятилетки (1938-1941 гг.). Постановление от 28 декабря 1938 г. «О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины» было направлено против опозданий на работу, «прогулов» и «безделья». Нарушителям грозило понижение в должности, а при совершении трех нарушений в течение месяца или че­тырех в течение двух месяцев - увольнение с работы[348]. Обеденные пере­рывы были сокращены с 45 до 25-3Ö минут. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. запрещал «самовольный уход рабочих и служащих с предприятий и учреждений» и фактически продлевал рабочее время. «Самовольно ушедшие» с предприятий, из колхозов и учреждений отдавались под суд и карались тюремным заключением на срок от 2 до 4 месяцев. Работник, отсутствовавший на работе без «уважительной при­чины» хотя бы день, мог присуждаться к принудительным работам без тюремного заключения сроком до 6 месяцев по месту работы и к сокра­щению зарплаты на четверть[349]. Опоздание на более чем 20 минут уже считалось прогулом. Только за вторую половину 1940 г. за «самовольный уход», прогулы и опоздания было осуждено 2090 тысяч человек (в том числе 1,7 млн. приговорены к 6-месячному сроку по месту работы)[350]. В связи с переходом на «семидневку», были повышены нормы выработки и снижены расценки. В июле 1940 г. на заседании Политбюро Сталин поддержал продление рабочего дня для подростков с 6 до 8 часов. По указу Верховного Совета от 10 августа 1940 г., мелкие кражи на произ­водстве карались годом тюремного заключения. В октябре-декабре того же года правительству было предоставлено право ежегодно направлять в мобилизационном порядке от 850 тысяч до 1 млн. молодых людей в ре­месленные училища и фабрично-заводские школы, а самовольный уход оттуда наказывался тюремным заключением сроком до года[351]. Наконец, в октябре того же года органы управления промышленности получили офи­циальное право принудительно переводить работников на другие пред­приятия и учреждения. По существу, работники были прикреплены к сво­им рабочим местам.

Наряду с террором и ужесточением деспотического режима на произ­водстве сталинский режим широко использовал и другой метод подстеги­вания к труду - разжигание массового энтузиазма. О фанатизме и упорстве строителей «социализма», «героев пятилеток» и особенно комсомольцев 1930-х годов почти единодушно упоминают свидетели и участники собы­тий тех лет. Нет никаких оснований сомневаться в искренности многих из этих людей. Пафос «строительства нового», без которого были бы немыс­лимы «трудовые свершения» первых пятилеток, до сих пор вызывают ностальгические чувства у многих переживших сталинский «перелом». Но не следует забывать о том, что этот энтузиазм, эта массовая самоот­верженность, побуждавшая людей в нечеловеческих условиях отдавать свои силы и жизни во имя «создания нового общества», усиленно внуша­лись сверху режимом, который умело, цинично раздувал и использовал наивную веру и иллюзии миллионов для достижения собственных целей. Господствующая мораль сталинского общества требовала от человека, по словам французского социолога А.Горца, чтобы он воспринимал выпол­нение плана как моральное веление, чтобы он «сам хотел быть тем ин­струментом, с помощью которого внешняя по отношению к нему воля (плана или партии) осуществляла внешние по отношению к нему цели (социализма, истории, революции). Его любовь к партии, его вера в рево­люцию и социализм должны были придать смысл той узко специальной и непонятной ему задаче, которая предписывалась ему планом. Вера и рево­люционное воодушевление призваны были, таким образом, компенсиро­вать то, что смысл и осознание плановых целей оставались совершенно непостижимыми для человеческого опыта»[352].

Эту иррациональную веру не мог полностью разрушить даже развер­нувшийся массовый террор. «Нет, не сошел с ума, не убил себя, не проклял и не отрекся... - с горечью и раскаянием вспоминал позднее Л.Копелев. - А по прежнему верил, потому что хотел верить, как издревле верили все, кто были одержимы стремлением служить сверхчеловеческим, надчелове­ческим силам и святыням: богам, императорам, государствам, идеалам Добродетели, Свободы, Нации, Расы, Класса, Партии...»[353]. Иные убежда­ли себя, что все жестокости - это результат злоупотреблений отдельных чиновников, репрессивных органов и т.д., и не желали верить в причаст­ность «верхов» во главе со Сталиным.

За годы третьей пятилетки (она была прервана в 1941 г. войной) было построено еще около 3 тысяч промышленных предприятий[354]. В стране были заложены основы современного индустриального общества. Доля ра­бочих среди населения в 1939 г. превышала 32% (около 20% - городских рабочих), руководителей и служащих - 17%, доля крестьян сократилась до 50% (подавляющее большинство из них - колхозники). В промышленно­сти, строительстве, на транспорте и в связи было занято 27,5% населения (в сельском хозяйстве 51%)[355]. СССР стал мощной индустриальной дер­жавой, заняв первое место в Европе и второе место в мире по промыш­ленному производству. Созданный за 1930-е годы промышленный и воен­ный потенциал позволял затем сталинскому режиму вести политику ак­тивной внешней экспансии, выиграть вторую мировую войну и завоевать половину Европы. Но положение сверхдержавы было достигнуто ценой неисчислимых мук и страданий простых людей.

   4. «Культурная революция»

Испанский либертарный педагог Франсиско Феррер еще в начале XX века отмечал заинтересованность современных индустриальных госу­дарств в развитии образования. «...Прогресс науки и многочисленные открытия революционизировали условия труда и производства; теперь уже невозможно, чтобы народ оставался безграмотным; он должен полу­чать образование, чтобы экономическая жизнь страны сохранялась и про­грессировала до универсальной конкурентоспособности, - писал он. - Признав этот факт, правительства начали совершенствовать школу... по­тому что им нужны наиболее усовершенствованные индивиды, рабочие, инструменты труда для эксплуатации промышленными предприятиями и вложенными в них капиталами»[356]. Именно так обстояло дело и в Совет­ском Союзе.

Осуществление широкомасштабной индустриализации было немыс­лимо без повышения образовательного уровня населения. Неграмотные, неподготовленные работники не могли работать на современных станках и машинах, не в состоянии были прочесть инструкции и даже указания вла­стей. Согласно переписи 1926 г., лишь 45,2% населения старше 9 лет от­носились к категории «грамотных» (в сельской местности - 30%)[357]. По­этому власти резко ускорили осуществление мер, получивших официальное название «культурной революции». К ним относились ликвидация негра­мотности, внедрение обязательного всеобщего начального образования на языках народов Союза, увеличение числа учебных заведений всех уров­ней, создание новой, верной властям интеллигенции.