Аэций. Клятва Аттилы (СИ) - Тавжар Алекс

Карпилион послушно разделся и сунул ему тунику.

— Сколько же у тебя отметин… — заохал карлик. — А эта новая… жутко смотреть. Ну, да ладно. Там в сундуке нашейник из золотых пластин. Наденешь, и никто ничего не заметит.

«Вот и буду разгуливать как ручная собака», — заскрипел зубами Карпилион, но возвращаться к гуннам полуживым калекой ему не хотелось. Сначала надо набраться сил, а за это время придумать, как оправдаться перед своими за Каталаунские поля.

Часть 21. Договор

Прием у Лици́нии Евдокси́и

Жена императора Валентиниана златокудрая небесноглазая Лициния Евдоксия славилась своей красотой. Такими же невыразимо прелестными были две её юные дочери — нобили́ссимы, старшую из которых обручили с отпрыском короля вандалов Гейзериха, а младшую только-только собирались кому-нибудь выгодно предложить. Обе девочки с виду были кроткими как овечки, ходили за матушкой по пятам, опустив свои милые увенчанные тиарами головки. Однако тихонями они не были. Скорее, хотели такими казаться.

Сестра императора Гонория вечно их путала. А уж как уставала от постоянной бессмысленной болтовни, не выразить и словами. То они обсуждали чьи-то наряды, то фруктовые блюда, которые подадут на обед. «От красного винограда пучит», — говорила одна. «От белого тоже», — добавляла другая, и принимались прыскать от смеха, находя это очень смешным. К визиту магистра армии обе оделись в роскошные белые одеяния. Внешне Аэций был весьма ничего, и они рассудили, что сын, которого он привезет с собой, непременно такой же красавец, как и отец. Мнение девушек поддержала их мать. «У красивого человека», — сказала она, — «не может быть некрасивых детей».

На это просто нечего было ответить. Наивность Лицинии Евдоксии граничила с глупостью, но сама она, разумеется, почитала себя мудрейшей из женщин. Знала бы эта самонадеянная особа, какими словечками награждает её супруг. Валентиниан и в глаза издевался над ней, превознося недостатки словно достоинства и тем самым выставляя их напоказ. Точно так же он относился и к дочерям. Считал, что они его оскорбили, появившись на свет вместо сына-наследника, которого дорогая супруга не сподобилась ему подарить.

Гонории было велено сопровождать Лицинию Евдоксию в Аримин. Лицинии Евдоксии было велено присматривать за Гонорией. Валентиниан успешно избавился от обеих и теперь, надо думать, предавался безудержным оргиям в Риме. Гонорию это страшно бесило. Сам развлекается, а её отправил чуть ли не в ссылку. Напрасно она понадеялась на аттилу. Аэций обратил его в бегство. Заиметь бы такого союзника, размышляла Гонория. Не вышло с аттилой. Так, может, выйдет с Аэцием? Станет его невесткой и получит поддержку всей римской армии!

В беломраморной зале, где ожидали гостей, было душно. Наверное, от приторного аромата роз, которые торчали повсюду — в напольных вазах, в гирляндах, в волосах у рабынь. Гонория предупредила Лицинию Евдоксию, что выйдет на воздух. За ней увязались племянницы со словами, что им тоже нечем дышать. На самом деле, юные нобилиссимы хотели первыми увидеть всадников. Они без умолку говорили о сыне Аэция. Спорили о том, какого он возраста и роста.

Гонории и самой не терпелось его увидеть.

Дорогу до портика усыпали розовыми лепестками. Легкий, словно дыхание, ветерок гонял их, то поднимая вверх, то снова бросая на камни. Поначалу слышался только этот тихий волнительный звук. И вот его заглушил отдаленный топот копыт.

*

Аэций приехал один, не считая нескольких букеллариев, на которых Гонория даже не посмотрела.

— А где же ваш сын? — спросила одна из нобилиссим после радушных приветствий.

— Думаю, он уже в зале, — любезно ответил Аэций. — Возле города нас поджидала толпа. Карпилион пересел в повозку. Он не любит, когда на него глазеют. Я распорядился, чтобы стража проводила его к другому входу.

«Не любит, когда глазеют, или не хочет, чтобы увидели?» — невольно отметила про себя Гонория, любившая подмечать подобные мелочи.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Следуя за другими, она убавила шаг и не спеша прошла через арку в зал. Сына Аэция как раз представляли Лицинии Евдоксии. При виде столь статного человека у Гонории стукнуло сердце. Девочки не ошиблись. Он действительно был красив, но не той привычной приторной красотой, от которой её начинало тошнить, а какой-то неистовой, властной, похожей на грозовое небо. С магистром армии его роднили, разве что, светлые волосы и холодный оттенок глаз. Несмотря на богатое одеяние и спокойное выражение лица, во всем его облике чувствовалось что-то грубое, варварское, как у дикаря, которому повезло родиться с благородной статью и правильными чертами.

Гонория услышала, как Аэций назвал его имя — Карпилион. А про неё Лициния Евдоксия сказала:

— С нами сестра императора Юста Гра́та Гонория.

Потом они пили из кубков, изображавших сражения прошлого — битву при Ка́ннах, Карфаге́не, Але́зии, и без стеснения разглядывали друг друга. Каждый кубок был по-своему ценен и каждый брошенный взгляд. Желая занять гостей разговором, Лициния Евдоксия задавала вопрос за вопросом. Аэций на них отвечал. Почему его сына не было видно? Все это время Карпилион находился в заложниках у гуннов. Ради чего? Ради мира и спокойствия Империи. Видел ли он аттилу? Конечно. Может ли его описать? Предводитель гуннов был в шлеме. А правда ли что степняки никогда не слезают с коней? Неправда. Пищей им служит сырое мясо? Если его засолить. Их луки действительно мощнее римских? Во много раз.

— Тем ценнее наша победа, — с улыбкой произнесла Лициния Евдоксия. — За неё мы выпьем во время триумфа, который, без сомнения, состоится в Риме. А сейчас я хотела бы осушить этот кубок за то, чтобы мерзостному атилле и всей этой гуннской нечисти воздалось по заслугам!

— Желаю и вам того же, — неожиданно произнес Карпилион и сделал большой глоток.

У всех, кто был в зале, вытянулись лица. И только Аэций остался внешне невозмутим.

— Карпилион имеет в виду поговорку — всякому по заслугам, — объяснил он поведение сына. — Так говорят у нас в армии.

— Ах, это армейская поговорка? — любезно произнесла Лициния Евдоксия и только что не икнула.

Наблюдать за ней было забавно. Гонория тихо давилась от смеха. Наверное, у Карпилиона остались друзья среди гуннов. По-другому и быть не могло. Вот за них-то он и вступился.

После этого гости быстро ретировались, и, хотя Лициния Евдоксия простилась с ними очень тепло, но настроение молодой августы явно сошло на нет. Когда Гонория спросила о впечатлении, которое произвел на неё сын Аэция, она ответила с ужасом:

— Как неприятно, что я никогда не слышала эту армейскую поговорку. Но все же причина, мне думается, в другом. Принижая достоинство их врага, я ненароком принизила и величие их триумфа. Валентиниан рассердится на меня за то, что произошло. Не могла бы ты как-нибудь это уладить? Аэций благоволит тебе. И сыну ты, кажется, приглянулась. Для них приготовили роскошный домус недалеко отсюда. Они останутся в нем, по крайней мере, до завтра. А ты могла бы заглянуть туда ненароком.

И провести там чудесный вечер, общаясь с сыном Аэция в приятной расслабленной обстановке?

— Ты просишь о невозможном, — произнесла Гонория строго. — Для этого мне придется пропустить вечернюю молитву в Храме. Но ради тебя, дорогая, я готова пойти на любую жертву.

Ссора

— Послушай, Карпилион, — обратился к сыну Аэций. — Видимо, я недостаточно ясно растолковал положение, в которое мы попали.

— Мне не надо ничего растолковывать, — ответил Карплион. — Я знаю, зачем ты повез меня к жене императора.

Они разговаривали в триклинии просторного гостевого домуса, которым Аэций обычно пользовался во время пребывания в Аримине. Как магистру армии подобные домусы полагались ему в каждом городе. Их убранство везде было одинаково вплоть до оттенков мебели для отдыха — мягких удобных лож, на которых можно было полулежать, и низкого столика с вином и фруктами.