Ядро ореха. Распад ядра - Лев Аннинский

Разумеется, в жизни эта девушка может быть совсем другой — перед нами плохой очерк. Думаю, что при таком взгляде на человека хорошего не напишешь. Но тем очевиднее авторская концепция: она, что называется, не заслонена излишней образностью. И это не случай, такая точка зрения бытует в нашей литературе. Берусь продемонстрировать ее и в прозе и в стихах. Но вот пока что публицистическое подтверждение, сошедшее со страниц все того же обращенного к молодежи журнала: «Совершенно неважно, что именно ты лепил в детстве из песочка — кораблики или башни; моряком, или строителем, или, может быть, аптекарем сделает тебя сама страна. И вот тут, когда так называемая судьба внесет тебя в то или иное русло, тут уж все полностью зависит от тебя самого…» Вы видите: Л. Владимиров, автор этого пассажа, начисто отбрасывает мотивы призвания, мечты, творческой склонности. Герой ждет, кем его сделает судьба (при всей иронии автора в адрес этого теологического словечка оно удивительно подходит его концепции, так же, как и словечко, которое стоит в заголовке статьи: «Рецепт счастья», — не мечта, не творчество, не поиск, не самостоятельное усилие человека, а механически отпускаемый всем пациентам рецепт!). Так как же трудится герой Владимирова? «Откинь решительно мысли о том, что вот, дескать, профессию, как бы прозаично она ни выглядела рядом с космонавтом, летчиком, машинистом прокатного стана… Но как быть с разговорами о «призвании», «воплощении мечты» и других очень красивых вещах?.. — вовремя вспоминает Л. Владимиров. И остроумно разделывается с этими красотами, — что ж… пусть говорят, пусть пишут кому нравится…»

Так вдохновляет ли вас сей герой, «вгрызающийся» в профессию, которой он не выбирал, герой с кругозором узколобого исполнителя, с атрофированной мечтой, на место которой ввинчены отвлеченные «рецепты счастья»? И не находите ли вы, что этот сконструированный автором деревянный робот мало напоминает человека, «во всяком случае, ту гармонически развитую личность, о которой написано в Программе КПСС?

Помните, какой вывод сделала «Комсомольская правда» летом прошлого года в результате анкеты о молодежи? Социализм создал поколение, по обще- му уровню образованности, по богатству открывшихся перед человеком принципиальных возможностей замечательное в истории.

Представьте теперь, что какому-нибудь рабочему-рационализатору подсовывают эдакого робота с бирочкой «не отвлекайся». Представьте себе физика, в 32 года доктора наук, которому пропечатывают иронические кавычки около поисков смысла жизни… Или даже девочку-продавщицу, которая не хочет быть доктором наук, но которая достаточно училась, чтобы отличать человеческий труд от механического… Это им-то предлагают иные критики работать и не рассуждать?!

Дух нравственного поиска, охватившего нашу молодую литературу, закономерен. Слишком высокие идеалы вложены в души, чтобы мириться с пошлостью. Да, поиски эти нетерпеливы, беспокойны, часто противоречивы. Но и это закономерно, и это, как пошутил бы Л. Владимиров, «так называемая судьба».

В судьбе послевоенного поколения есть еще одна дата, вне которой не понять его. 1941-й. Этот год отделил их от старших братьев. Старшие поехали тогда на запад, они — на восток, и это все определило. А. Адамович, который мальчишкой партизанил, примыкает в своем творчестве к Ю. Бондареву и Г. Бакланову, а Вл. Соколов, который родился в один год с Адамовичем, но не воевал, уже целиком в настроениях «послевоенного» поколения. Да, их детство в эвакуации не было легким, и все же война не обожгла их фронтом, она пощадила их «идеализм» (в это самое время их старшие товарищи в окопах стремительно излечивались от идеализма). Через пятнадцать лет молодые поэты вошли в литературу с возвышенными, героическими, гражданскими стихами о военном детстве. И пусть идеал фатально ассоциировался у этих ребят с единственным — сталинским — именем, гражданственность, высокая мечта, коммунизм вошли в них на всю жизнь. Только жизни они не знали; оторванная от производства школа сороковых годов не сделала их практичнее; преданные высокой цели, они поздно и тяжело учились мыслить реально и самостоятельно. Именно отсюда — теперь — это нервическое отбрасывание зла, и неумение практически одолеть его, примениться к нему, и эта неумелая бескомпромиссность, так похожая на донкихотство, и эти неумелые компромиссы, так похожие на изломанность.

Не спорю, все это не идеальный вариант для молодого человека. Но это правда. Не спорю, аксеновская бравада или бумажная экспрессия Вознесенского так же далеки от истинной гармонии, как «истерическое бунтарство» розовских мальчиков. Но дело, повторяю, не в частных оценках. Надеюсь, вы не настолько плохо думаете обо мне, чтобы ждать, будто я стану здесь защищать повести Аксенова или стихи Вознесенского: оба достаточно часто пишут неубедительно, оба достаточно непоследовательны в своей художнической позиции. Но дух поиска и недовольства собой, выраженный молодыми писателями вопреки этой непоследовательности (а иногда и посредством непоследовательности), — этот дух для молодого поколения характерен, он следствие его судьбы. Я думаю, что все талантливое в нашей молодой литературе, все свежее и яркое неотделимо от этого поиска себя. Талант там, где правда.

Л. КРЯЧКО:

Итак, вы считаете наиболее определяющей чертой наших молодых литераторов «поиск себя, мучительные раздумья о своем предназначении», протекающие на фоне их внутреннего смятения, вызванного особыми условиями формирования этого поколения. Этот вывод включает несколько составляющих:

1. Вы не видите «в поисках вышепоименованных авторов отступления к идеализму или мещанству», и вы считаете эти поиски «неизбежными, потому что они выражают поколение».

Мне очень бы хотелось посоветовать вам перечитать великолепную статью Д. И. Писарева «Генрих Гейне», в которой убедительнейше показано, что поиски себя, вызывающие у молодого человека порою мучительные состояния отчаяния, бессилия и ужаса, во все времена были неизбежными. «Готовых убеждений, — писал Д. И. Писарев, — нельзя ни выпросить у добрых знакомых, ни купить в книжной лавке», их каждый вырабатывает сам, как каждая мать сама должна в муках родить своего ребенка. И в этом наше поколение отнюдь не оригинально,

Л. АННИНСКИЙ:

Простите, я что-то не припомню, чтобы в «Генрихе Гейне» Писарев рассуждал о качествах, присущих молодежи во все времена. Критик живой и чуткий, Писарев очень конкретно мыслил себе судьбы поколений. Он считал, что немецкое «разочарованное» поколение, выразителем которого он видел Гейне, «гораздо несчастнее» и предыдущего, верившего «в политический переворот», и последующего, верившего в «экономическое обновление»; а сам разговор о Гейне нужен был Писареву для того, чтобы, в свою очередь, противопоставить русским просвещеннейшим либералам революционеров-шестидесятников. Позвольте в этой связи объявить читателю контекст приведенной вами цитаты. «Наставники и товарищи, — пишет Писарев о старшем поколении, обращаясь к младшему, — смотрели с кротким и разумным участием на ваши необходимые мучения. Значительно преувеличивая силу и мудрость этих гадателей, вы требовали от них, чтобы они разъяснили вам ваше состояние и потребности вашей собственной измученной души, изнемогающей под гнетом непривычных сомнений и неразрешимых вопросов… Вы, по старой привычке, хотели работать пассивно… как занимается ученик… Но все-таки… готовых убеждений нельзя ни выпросить у добрых знакомых, ни купить в книжной лавке». Вырабатывая собственные убеждения, продолжает Писарев, молодой человек «становится в критические отношения к тем людям и к тем книгам», от которых он «ожидал себе сначала чудесной благодати немедленного умственного просветления».

Надеюсь, вы догадываетесь, чего стоит мне удержаться тут от комментариев; а я мог бы из этой статьи выписать насчет поколений кое-что и похлеще. Оставим Писарева: в той параллели, которую вы мне великодушно «советуете», право, есть что-то механическое. И не будем изыскивать для молодежи качеств, годных «для всех времен». Давайте мыслить конкретно-исторически: перед нами — поколение 1930-х годов рождения, у него своя физиономия и своя судьба.

Л. КРЯЧКО:

Да ваша же реплика — придирка к букве! Перед молодым человеком встает мучительный вопрос: «как жить?». «Для решения этого основного вопроса, — пишет Писарев, — вам понадобилось перебрать, пересмотреть, проверить все ваши понятия о мире, о человеке, об обществе, о связи между поколениями, об отношениях между сословиями, о великих задачах нашего века и нашего народа». Является ли этот вопрос «как жить?» извечным, свойственным молодежи «всех времен»? Или же вы находите, что эта истина была справедливой только для поколения 60-х годов прошлого столетия, а в 90-е годы она, скажем, уже устарела? И не полагаете ли вы, действительно, что «поколение 30-х годов» во всем «единственное неповторимое» (хотя само по себе это ощущение что-нибудь да значит)? И хотя я и предпринимаю немалые попытки из бурного потока ваших эмоций извлечь «островки суши», на которых могла бы задержаться мысль, все-таки не собираюсь заниматься прямыми догадками относительно ваших намеков на многозначительные комментарии. Хотите спорить — выходите на спор в открытую, не забывая при том: кто ясно мыслит, тог ясно излагает.