Ворон Хольмгарда - Елизавета Алексеевна Дворецкая

имущества твоего мужа, Ульвара…

При этом все невольно бросили взгляд на Снефрид: странно было говорить «твоего мужа», обращаясь к Кеганай, когда все думали о покойном только как о муже Снефрид.

– То есть Улмаса, – поправила Арнэйд: Кеганай так именовала своего русина, что означает просто «муж».

– Знаю я, о чем вы хотите говорить! – сурово ответила Кеганай, невысокая коренастая женщина, с обычными для мери глубоко посаженными карими глазами, скуластым лицом и носом-пуговкой. – Куда как давно жду, что вы об этом речь заведете, с того дня как эта зимняя горностайка сюда заявилась!

Не в пример Кеденею, она была говорлива и держалась уверенно; Ульвар когда-то уверял, что Кеганай еще в детстве украла у брата речь, поэтому теперь у нее их две, а у него ни одной.

– Но скажу тебе, что это не по обычаю! – сыпала она, не дожидаясь вопросов. – Когда Улмас брал меня в жены, он ни словом не обмолвился, что-де у него есть где-то еще одна жена и она тоже будет с нами жить!

– Она вовсе не хочет с вами жить! – успокоил ее Арнор.

– И добро его делить пополам тоже будет не по-справедливости! – сурово продолжала Кеганай. – Стоило человеку разбогатеть как следует, сразу у него еще новая жена! А если их еще три таких придет, и каждой дай по овце? Куда как хорошо Улмасу было сложить голову в чужом краю, чтобы его двор и добро стали растаскивать кому не лень! За морем у него было одно хозяйство, здесь другое, и вот каждая пусть владеет тем, что осталось у нее на руках!

– Да, да, это совершенно верно! – поспешно воскликнула Снефрид. – Пусть каждая из нас владеет тем, что у нее на руках, это мудрая женщина совершенно права! Вы можете быть свидетелями, что мы обе согласились на такой раздел, или нам лучше позвать Дага хёвдинга?

– Я могу! – Свенельд ухмыльнулся, сообразив, почему она этого хочет. – И Велько может. Нас хватит, если что. Мы свидетели, – он прикоснулся к рукояти ударного ножа на поясе.

– Успокойся, Кеганай, никто не отнимет у тебя овец! Мы хотим лишь узнать, не было ли в пожитках Улмаса вот такой вещи? – Арнэйд показала несколько литых из бронзы ключей, висевших у нее на цепочках под наплечными застежками. – Может быть, она лежала у вас дома, или Улмас носил ее при себе? Ты не находила ничего такого?

– Нет. – Кеганай посмотрела на ключи не без презрения. – Ваши подвески куда как худы против наших, это все знают. Кугу Юмо, зачем бы мой муж стал носить такие некрасивые вещи, когда у нас сколько умельцев льет куда как лучше? – Она показала на собственную грудь, где кафтан грубой толстой шерсти был сколот круглой застежкой со сквозным узором из волнистой проволоки, с подвесками в виде лягушачьих лапок. – Да и ты, Аркей, могла бы уж выпросить у отца и братьев что-нибудь получше этого. А то одета ты некрасиво, вот тебя и замуж никто не берет…

Арнэйд оставила веретено и закрыла лицо ладонями.

– Не печалься! – Кеганай поднялась. – Твои братья себя показали куда как молодцами, будут и у тебя красивые вещи!

Когда Кеганай удалилась со своим братом, так и не открывшим рта, мужчины и Арнэйд расхохотались, а Снефрид всплеснула руками:

– Великий Один! Какая это умная женщина, я даже рада, что у моего Ульвара была такая мудрая жена! Ведь если бы она не догадалась засвидетельствовать, что ее добро принадлежит ей, а мое – мне…

– Как бы Кеденей однажды не приступил к твоему ларцу с топором, да? – сообразил Велерад, смеясь и мотая головой.

– Ты, Вальдрад, куда как догадлив! – воскликнула Арнэйд.

Гости ушли, в доме Дага все легли спать. Арнор повернулся на бок, где лежала Снефрид, и шепнул ей в ухо:

– Почему ты сказала «может, он надеялся, что я приеду»? Ну, Ульвар. Разве он не приглашал тебя приехать сюда к нему?

– Нет, – мягко произнесла Снефрид. – Он послал мне весть, чтобы я знала, куда его занесло и что он едва ли вернется. И могла найти другого мужа, как если бы он умер. Он был не настолько безумен, чтобы предполагать, что я захочу бросить свой край, отца и все хозяйство, чтобы пуститься в такой путь. Раз уж он завел другую жену, значит, он вовсе меня не ждал.

Все трое на полатях помолчали, пытаясь вообразить, что вышло бы, если бы Снефрид приехала и застала здесь Ульвара, живущего с Кеганай и Кеденеем.

– Но про другую жену он ничего не передавал.

– Ее тогда еще не было, – припомнила Арнэйд. – Он послал весть с теми людьми Халльтора, что уехали от нас прямо той осенью, а Кеганай взял после того, зимой.

– Будь он жив, я здесь попала бы в довольно глупое положение, – усмехнулась Снефрид.

– Мы бы что-нибудь придумали, – утешил ее Арнор.

– Разумеется. Умный человек найдет приличный выход и из глупого положения.

* * *

Приятны были эти вечера, но уже назавтра женщины Силверволла в последний раз принесли лепешки и свежий козий сыр в гостевой дом. Едва рассвело, дружина Свенельда отправилась по Огде на юг – к Арки-Варежу, главному родовому гнезду мери на озере Неро. На прощание Арнэйд и Снефрид расцеловали Арнора; глядя, как Арнэйд виснет на шее у любимого брата и никак не может с ним расстаться, Свенельд ничуть не удивлялся, а только подавлял досаду, что не сам на его месте. Но короткий нежный поцелуй, которым обменялись Арнор и Снефрид, поразил Свенельда. Этот поцелуй выдавал не только притяжение между ними, но и некое согласие; столь явная благосклонность Снефрид к старшему сыну Дага потрясла Свенельда немногим меньше, чем хозяев дома – ее недавнее появление. Арнор сын Дага – простой храбрый парень, но не красавец и не любимец женщин, тот, кого Свенельд в глубине души, после случая с Илетай, считал неудачником в любовных делах – и за три дня сумел обольстить Снефрид, прославленную путешественницу, которая не затмила в Хольмгарде саму Сванхейд только потому, что та все-таки королева!

Свенельда ожидало прощание более сдержанное, но он решительно заявил:

– Девушки, поцелуйте меня тоже, а не то я его возненавижу!

В его голосе была и досада на себя, и тоска. Забот и тревог у Свенельда было много больше, чем у Арнора, а от того, что могло принести утешение, его отделяло еще множество холодных зимних дней и трудных переходов.

Пренебречь этой угрозой девушки не могли и повиновались. Снефрид слегка улыбалась, чуть прикрыв глаза; Арнэйд смотрела на Свенельда как на уехавшего так давно, что и жалеть поздно. Это злило его, но он понимал, что она права. Норны не свили их нити воедино, и здесь ничего не изменить; но при том он понимал, что не впихни боги Витиславу ему прямо в руки в то уже давнее лето, он женился бы на Арнэйд – не до сарацинского похода, так после. Оставалось утешаться мыслью, что Девы Источника имели свои замыслы, вытягивая эти нити.

Длинный обоз из груженных данью, товарами и припасами саней неспешно полз по льду Огды на юг. Арнор взял с собой десять человек – чтобы на всякий случай иметь силу под рукой, хотя у Свенельда и без того было три десятка копий. По дороге Арнор вспоминал, с каким нетерпением, с какими надеждами ехал этим же путем четыре зимы назад. Тогда он жаждал увидеть Илетай и мечтал получить ее в жены. Оттого двухдневная дорога казалась и долгой, и короткой, но он пролетел ее как на крыльях. Теперь же самые приятные его мысли и мечты неслись к тому, что осталось позади, в Силверволле. Ему виделся огонь в очаге родного дома, а возле него две прекрасные молодые дисы, такие разные, но мысли о них одинаково грели ему сердце. Снефрид не шла у него из ума, ее лицо стояло перед глазами. Теперь, когда он узнал ее, ничто другое в мире не стоило того, чтобы о нем думать. Внешне такая холодная, невозмутимая – кажется, ни малейшее чувство не может смутить ее против ее желания. Он видел, как она приняла весть о смерти Ульвара, к которому ехала через столько морей и земель. Другую сокрушила бы эта весть, но от Снефрид она откатилась, бессильная, как волны от скалы. Эта белая кожа, правильные черты, жестковатые, но изящные, серебристые глаза – она истинная дева зимы, и кажется, что от ее дыхания повеет стужей. Но он-то знает, как оно горячо – губы ее теплы и сладки, как нагретая солнцем спелая ягода малины, от прикосновения к ним охватывает жар, и понимаешь, какое пламя таится под этой снежной белизной. Пламя могучее, но покорное ее воле – вот где истинная