Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? - Лев Айзерман

И когда мы будем сравнивать, как Болконский изображен накануне Аустерлица и накануне Бородина.

Так сочинение по литературе органически вписывается в работу по постижению романа. Потому что сочинение здесь не отчет о выученном, а инструмент, метод анализа художественного произведения, чем и должно быть сочинение по литературе.

Могут, конечно, спросить, а можно ли и нужно ли предлагать для сочинения вопрос, заранее по опыту предыдущих лет зная, что далеко не все в полной мере ответят на него. Можно и нужно, ибо только собственные усилия по постижению сцеплений художественного произведения могут научить эти сцепления постигать. И, что хорошо известно психологам, после собственных неудачных попыток истина воспринимается глубже, полнее, вызывая вместе с тем интерес к такой работе.

Вот вам модель сочинения. И вот вам модель урока по литературе.

Но такой подход и к уроку, и к сочинению далеко не всегда принимается учителями-словесниками. Почему же?

Бесспорно, влияет на это и острый дефицит времени. Ведь «служенье муз не терпит суеты». А при трех часах в десятом классе трудно идти вдумчиво и не спеша. Конечно, огромная роль и тех тем сочинений, а потом заданий ЕГЭ по литературе, которые заставляют выучивать и готовить учебный материал, а не размышлять и спорить. Но есть тут и другая причина.

Однажды попался мне в руки доклад учительницы литературы об опыте работы над образом Андрея Болконского. Там широко была использована и моя книга, причем целые абзацы списаны. Я к таким вещам отношусь спокойно: в конце концов то, что я делаю, и должно входить в общую учительскую копилку. Другое дело, когда во время сочинения на эту тему я увидел на парте распечатку из интернета соответствующих страниц свой книги. Но вот что меня в этом учительском докладе очень огорчило.

Сделав выводы, точно сформулировав, какие именно минуты своей жизни Андрей Болконский считает лучшими и почему среди них – мертвое укоризненное лицо жены, учительница дает своим ученикам домашнее задание: письменно ответить на вопрос «Какие минуты я считаю лучшими в жизни князя Андрея». Дело даже не в том, что здесь не к месту «я считаю». Горько мне было видеть другое: то, что мною было придумано как творческое задание, где нужно было думать, искать, читать и перечитывать, превращено было в бессмысленное повторение сказанного на уроке. Вместо того чтобы вчитываться, ученики должны были отчитываться. От куда эта тяга к бесспорному, отработанному, уже готовому?

Думаю, что дело тут и вот в чем. Хотя, может быть, в данном конкретном случае я и ошибаюсь.

Русская литература диалогична и многоголосна, полифонична. Вспомним Онегина и Ленского: «Они сошлись… меж ними все рождало споры и к размышлению влекло». Но вот «на столбовой дороженьке сошлись семь мужиков». И что же? «Сошлися – и заспорили…» А споры Чацкого и Фамусова, Базарова и Павла Петровича, Раскольникова с Лужиным, Свидригайловым, Порфирием Петровичем, Андрея Болконского с Пьером Безуховым, доктора Рагина с больным Громовым, Понтия Пилата и Иешуа. Но если это так (а это так), то и сами уроки литературы не могут не быть диалогичными, многоголосыми, построенными на столкновении разных точек зрения. Само содержание уроков требует и соответствующей методической структуры.

Но тут есть одно очень важное обстоятельство. Слушая учеников на уроке, читая их сочинения, я всегда помню строки Блока «И вновь порывы юных лет / И взрывы сил, и крайность мнений». Очень точно Блок поставил рядом «порывы юных лет» и «крайность мнений».

Действительно, суждения юношей и девушек о жизни и о литературе часто отличаются категоричностью мысли, предельной заостренностью характеристик, завышенностью критериев. И этот максимализм – нормальная и естественная форма постижения мира в этом возрасте. Ошибки, крайности, заблуждения – все это необходимые и неизбежные издержки умственного производства, тем более в юности. К тому же не будем забывать и того, что, по словам Игоря Кона, «гиперкритицизм и скепсис – обратная сторона юношеского идеализма и максимализма».

Одну из своих книг Виктор Шкловский назвал «Энергия заблуждения». Это слова Льва Толстого.

...

«Он жаждал, чтобы эти заблуждения не прекращались. Они следы выбора истины. Это поиски смысла жизни человеческой… Величие литературы в том, что старое понимание, противоречивые понимания, данные в своих столкновениях, не исчезают, они становятся путем в будущее» [46] .

Но вот в чем тут дело. Традиционные сочинения и уроки замкнуты в нерушимый канон. Творческие работы разомкнуты в безбрежность жизни и литературы. И это связано для учителя с большими трудностями. Спокойнее, когда есть некая бумага, на которой четко и однозначно сформулировано и то, какая проблема поставлена в данном тексте, и то, какова здесь позиция автора…

Когда ученики писали сочинение на тему «Катерина – луч света в темном царстве», то и учитель, и ученики твердо знали, о чем нужно писать. И чаще всего это о чем абсолютно не совпадало с тем, что ученики думают и чувствуют на самом деле. Но как быть, если в сочинении вы читаете, скажем, такое (а я это читал): «Тоже мне проблемы. Ну, уехал муж в командировку на десять дней, а жена проводит ночи с другим мужчиной. А какая баба откажется от такого?» (Это написано девушкой.) В разомкнутом мире жить и работать труднее. Здесь часто нет готовых ответов, особенно в наше взбаламученное, вышедшее из суставов, перевернувшееся и еще далеко не установившееся время.

В замкнутом и канонизированном мире легче. Но такой мир не учит понимать литературу и разбираться в жизни.

Дело не только в том, что существует директивно спускаемое и обязательное предложение. Дело в том, что на это предложение есть и спрос, во многом определяющий характер предложения. Гамбургер, конечно, насаждает гамбургеры. Но ведь гамбургер порожден и потребностью в такой вот еде. Педагогическая гамбургеризация во многом идет от предложения. Но ведь это предложение удовлетворяет и определенный спрос.

Глубокий и серьезный исследователь советской культуры и идеологии Евгений Добренко написал книгу о формовке советского читателя. Он доказывает, что теория, согласно которой соответствующий эстетический порог массового восприятия искусства в СССР определялся только сверху – идеологами, цензурой, политикой партии, – абсолютно неверна по существу своему. Ибо этот эстетический порог восприятия массами искусства прежде всего исходил от широчайших масс города и деревни, вовлекаемых новой властью в «культурное строительство». Естественно, вкусы, темы, задачи менялись. Но одно всегда оставалось исходным.

...

«…любые социально значимые интенции власти должны быть “разрешены” массой, приняты ее совокупным сознанием, должны найти опору в глубинных структурах общественного сознания в данный момент. В этом “единстве партии и народа” – действительно основа советской культуры… Анатолий Иванов или Константин Симонов действительно были одними из самых читаемых авторов в 70-е годы, так же как и “Чапаев” – действительно самым популярным фильмом 30-х годов. Соцреализм – встреча и культурный компромисс двух потоков: власти и массы» [47] .

Естественно, было бы неверно все это переносить на ситуацию в современной школе. Но то, что методические рекомендации по литературе упрощенного толка пользуются успехом и спросом у значительный части учителей – это факт. Об этом говорят и количество переизданий, и тиражи. К тому же других почти нет.

Но задача подлинной педагогики, какой она была всегда, – не приспосабливаться к неразвитому педагогическому мышлению, не играть на понижение, а способствовать тому, чтобы поднимать учителя, играя на повышение. Десять лет работы в Московском городском институте усовершенствования учителей, многочисленные поездки по СССР с чтением лекций учителям литературы убеждают меня, что это и необходимо, и возможно.

С этих позиций мы и рассмотрим проблему экзамена по литературе, если он, конечно, нужен.

Но прежде обращусь к защищенной сорок лет назад докторской диссертации по методике преподавания литературы об изучении лирики в школе Зинаиды Яковлевны Рез, замечательного педагога и человека. Тем более что сказанное Рез о лирике имеет самое непосредственное отношение к литературе вообще. К тому же – кто сейчас может ознакомиться с этой диссертацией?

Самое трудное и вместе с тем самое важное при постижении лирики – постепенно сформировать «способность к сопереживанию, сотворчеству, эстетическому наслаждению». Прочитанные стихи не только и не столько дают знание о тех или иных литературных явлениях, они «обогащают представления о внутреннем мире человека, его мыслях, переживаниях, о разных проявлениях душевных явлений, присущих разным людям разных эпох».

Вот почему трудно «измерить» сделанное на уроке, посвященном поэзии (прибавим – и вообще на уроке литературы). Ведь может случиться, что художественное знание о литературе аукнется для ученика «избыточной информацией». Он лишь получит сведения об их существовании. И знания эти останутся в памяти, не затрагивая «внутренних струн» души.