Мера Любви - Франц Энгел

Торговец шерстью оттолкнул от себя Джованни, прямо в руки Альмерика, родственника мыловара.

— Что, мразь, посмотрим, как ты теперь в Рим нажалуешься! — прорычал Альмерик и одним ударом — кулаком в лицо — сбил Джованни с ног.

Джованни ударился об стену и упал бы на пол, если бы к нему не подоспел мясник Эймар, ради такого дела бросивший глумиться над поверженным Филиппом.

— Нет, нет! — схватил он Джованни за плечи и рывком поставил его на ноги. — Гляньте-ка, как его к земле клонит! Что, дождаться не можешь?

Альмерик давно заприметил епископское кольцо Джованни и улучил момент сорвать его с пальца.

— На тебе, что ли, на сохранение, — протянул он кольцо стоящему рядом архидьякону Фольмару.

— Нельзя поднимать руку на священника, — неожиданно заявил Фольмар.

— Ох, правда что ли? — глумливо запричитал мясник. — Да нужен он, об него руки марать. — И мясник оттащил Джованни к столу, поставленному в глубине залы для ужина, и хватил его головой о столешницу — не так сильно, чтобы раскроить череп, но все же с достаточной злостью. — А так можно? Не руками? — Эймар продемонстрировал не замаранные в крови руки. — Не руками, столом.

— А ногами можно? — лицемерно осведомился Альмерик.

Джованни упал, стоило только Эймару отпустить его, кровь заливала лицо, он ничего не видел, в ушах гудело, звенело, к горлу подкатился комок тошноты от вкуса крови и слез во рту.

— Специально прикатил, всякие там десятины с нас драть! — кричал ему Эймар. — Вот тебе десятина! — прорычал он, пнув Джованни.

— Близко, небось, твоя Ломбардия к сарацинам, вот они, поди, вас там и предупреждают, когда войной на христиан пойдут! — заявил кто-то. Кто, Джованни не разобрал, голоса начали искажаться в его ушибленной голове, ему очень хотелось потерять сознание. Он сжался на полу, сотрясаемый крупной дрожью, от страха не смея издать ни звука.

Заговорщики подбадривали себя, ругая его на чем свет стоит, но никто не собирался приниматься за убийство своего епископа. Не находилось ни одного столь безрассудного или столь попросту глупого, кто решился бы взять на себя ответственность за такое вопиющее преступление. К тому же, Джованни, с какой стороны ни взгляни, убивать было как-то неудобно, он не сопротивлялся, не вырывался, не огрызался в ответ на сыпавшиеся на него оскорбления, даже не просил пощады.

Наконец вперед пробился Тибо Полосатый, которого до сих пор упорно отпихивали прочь, чтобы не мешался.

Посмотрите-ка на каноников, — он указал на Фольмара со товарищи, — приперлись без оружия, стоят себе в сторонке, как будто они тут ни при чем. Мы, значит, виноватые будем, а они что?

Заявление Тибо пришлось как раз вовремя. Горожане повернулись к каноникам.

Чего молчите? — напирал Тибо. — Небось правду говорю.

Правду? — зашипел на него архидьякон. — Ты, тварь продажная, перед любым рыцарем готов на карачках ползать!

Тибо угрожающе приступил к Фольмару.

— Ну, давай, докажи, что ты наш человек, у тебя есть меч, убей его! - архидьякон ткнул пальцем в воздух над Джованни.

— Нашел дурака! — парировал Тибо.

— Ты предатель, предателем и останешься, — заявил мясник. Ответом ему был увесистый удар наотмашь, прямо в челюсть. Эймар пошатнулся, пощупал подбородок, тряхнул головой и бросился на Тибо.

— Эй, эй! — закричали сразу несколько человек и поспешили растащить дерущихся.

— Нельзя его просто так взять и зарезать! — кричал Тибо, пользуясь тем, что на него обращено внимание всех заговорщиков без исключения. — Даже если мы его после этого быстренько зароем и скажем, будто он от болезни загнулся, еще не известно, как обернется, может, понаедут какие-нибудь из Рима, из Кентербери, да откуда ни возьмись, раскопают, посмотрят, — и все откроется. Тайное всегда становится явным!

— Ишь как заливается, соловьем! — хмыкнул Альмерик. — Что ж ты нам прикажешь с ним делать?

— Ну… — помялся Тибо, высвобождаясь из рук горожан и показывая всем своим видом, что драться он не намерен, — вот ведь… он почесал в затылке, изображая глубокое замешательство. — Да! Давайте его запрем и голодом уморим!

Горожане и каноники призадумались.

— Точно! — как будто обрадованный своей находчивостью воскликнул Тибо. — Так никто не догадается. Он же болел? Болел. Вот и помер. И никаких доказательств.

А кто поручится, что ты, пока то да се, не отправишь в Честер человечка? — недоверчиво произнес Фольмар. — Он же долго помирать будет.

Не слишком и долго, — пробормотал Тибо. — Если уж вы мне так не доверяете, заприте и меня на это время, ну, пока все не кончится, — предложил он. — Это, конечно, оскорбление, но я, так и быть, согласен.

Похоже, Полосатый дело говорит, — сказал Турольд.

— А где нам его держать, в подвале каком-нибудь? — спросил Эймар, решивший поквитаться с Тибо попозже.

— Зачем его таскать по всему городу? Здесь и запрем, так правдоподобнее, — со знанием дела ответил Тибо.

На том и порешили. Связали Джованни, заломив ему руки за спину, заставили подняться на второй этаж, вернее оттащили его туда, так как он совсем не держался на ногах, бросили в пустую комнату, подумали, и связали его по ногам тоже, чтоб уж точно никуда не делся. Подумали еще, и запихали ему в рот первую попавшуюся под руку тряпку, связали еще крепче. Альмерик дернул его за волосы, посмотреть, сможет ли он вскрикнуть. Ко всеобщему удовольствию, Джованни издал такой слабый стон, что его и за два шага невозможно было бы услышать. Потом заперли дверь и оставили его одного в темноте, умирать.

ГЛАВА XL

О том, как у силфорцев ничего не вышло

Совсем стемнело, стража на силфорских воротах зажигала факелы, когда вдруг откуда ни возьмись в город влетел на полном скаку тяжело вооруженный отряд. Рыцари пронеслись по улочкам Силфора, словно призраки, выскочили на соборную площадь, где тем временем собралась толпа обывателей, прослышавших о чем-то. «Вроде бунт какой-то. Да не, заговор. Какой заговор? Переворот!», — судачили они промеж собой, но никто ничего не понимал толком. При появлении рыцарей люди бросились врассыпную, испуганно крича: «Всадники! Всадники!» Рыцари соскочили с коней прямо у крыльца епископского дома, первый же попавшийся под тяжелую руку горожанин полетел с лестницы вниз. В мгновение ока входная дверь оказалась сорванной с петель. Гийом де Бельвар граф Честерский был в таком страхе и ярости, что это утроило его силы. В нижней зале сразу началась паника. Заговорщики никак не ожидали такого поворота событий, появление графа казалось им совершенной мистикой.

— Как? Откуда?! — забормотал архидьякон Фольмар, заползая под стол.

Словно в ответ на недоумение архидьякона Тибо Полосатый крикнул де Бельвару:

— Он на верху!

Граф раздавал удары мечом направо и налево, чаще плашмя, но порой и рубил, какой-то несчастный, некстати оказавшийся у него на пути, лишился руки и с диким воем принялся кататься по полу, зажимая рану. Люди графа тоже не церемонились, на заговорщиков обрушилась вся мощь рыцарского гнева, призванного покарать дерзость подлой черни: тяжелые мечи раскраивали головы, кулаки в железных перчатках выбивали глаза и зубы, ломали кости. Де Бельвар был одержим одной мыслью — как можно скорее увидеть Джованни. Он запретил себе думать, что Джованни, возможно, уже мертв, он надеялся. И он был разгневан, страшно разгневан а оттого оставался совершенно недоступен милосердию по отношению к этим людям, низким простолюдинам, осмелившимся причинить зло его любимому. Грабившие комнату Джованни наверху заговорщики сами попрыгали вниз, пара из них переломали ноги, а один свернул себе шею.

Во втором этаже не осталось зажженным ни единого факела, ни единой свечи — непроглядный мрак. Граф крикнул: «Свет! Дайте свет!» Один из его рыцарей поднялся следом, прихватив факел. Странно перегороженный, на манер монастыря — комнаты вряд справа и комнаты вряд слева, разделенные узким коридором, — второй этаж епископского дома казался безлюдным. Де Бельвар первым делом бросился в комнатушку, которую до сих пор занимал Джованни. Огонь осветил ужасный беспорядок: все было перевернуто вверх дном, Джованни в комнате не оказалось. Граф побежал по коридору, распахивая ветхие двери, сотрясая все перегородки, того и гляди готовые развалиться, стоило только подналечь, рыцарь с факелом торопился за ним, дощатый пол стонал под тяжелыми шагами людей в полном вооружении. Наконец в последней комнате справа нашелся Джованни. По тому, как он лежал, не так как труп, ибо де Бельвар повидал за свою жизнь немало трупов, граф сразу понял, что Джованни жив, — возможно, ранен, но жив. Де Бельвар подошел к нему, опустился на колени, снял шлем и боевые рукавицы, осторожно приподнял, повернув лицом к себе. Веки Джованни дрогнули. Граф развязал ему рот, вытащил кляп, Джованни закашлялся. Рыцарь с факелом подошел слишком близко, Джованни сначала приоткрыл мутные глаза, его взгляд сделался даже как будто более осмысленным, но потом он зажмурился, отвернулся от яркого света.