Краткое известие о Московии в начале XVII в - Исаак Масса

и золотую чашу, и тотчас затем вышел Димитрий; впереди его некий молодой дворянин нес скипетр и державу, за этим прямо перед царем другой молодой дворянин, по имени Курлятов (Coerletof), нес большой обнаженный меч; и царь был убран золотом, жемчугами и алмазами, так что едва мог итти, и его вели [под руки] князь Федор Иванович Мстиславский и Федор Нагой[179], и на голове у него [царя] была большая царская корона, блестевшая рубинами и алмазами, за ним шла принцесса Сандомирская, его невеста, убранная с чрезвычайным великолепием в золото, жемчуг и драгоценное каменье, с распущенными волосами и венком на голове, сплетенным из алмазов и оцененным царским ювелиром, как я сам слышал, в семьдесят тысяч рублей, что составляет четыреста девяносто тысяч гульденов; и ее вели жены помянутых бояр, сопровождавших царя.

Впереди царя шествовали по обе стороны четыре человека в белых, унизанных жемчугом платьях, с большими золочеными топорами на плечах; и эти четверо вместе с меченосцем оставались перед церковью, пока царь не вышел из нее; и так они [царь и Марина] дошли до Успенского собора, где были обвенчаны по московскому обряду патриархом и епископом новгородским, в присутствии всего духовенства, московских и польских вельмож.

О, как раздосадовало московитов, что поляки вошли в их церковь с оружием и в шапках с перьями, и если бы кто-нибудь подстрекнул московитов, то они на месте перебили бы всех [поляков], ибо церковь их была осквернена тем, что в нее вошли язычники, коими они считают все народы на свете, полагая и твердо веря тому, что только они христиане, того ради в своем ослеплении они весьма ревностны к своей вере[180].

Перед кремлевскими воротами стояла сильная стража, большие ворота были открыты, но в них никто не смел въезжать, кроме поляков, бояр, дворян и иноземных купцов, а из простого народа никого туда не пускали, что всех раздосадовало, ибо полагали, что так повелел сам царь, и что весьма возможно, ибо иначе в Кремле нельзя было бы двигаться.

По выходе из церкви [царя и царицы] после венчания вышли и все вельможи. Дьяк Богдан Сутупов, Афанасий Власов и Шуйский помногу раз полными горстьми бросали золото по пути, по коему шествовал царь, державший за руку свою супругу, и на голове у нее была большая царская корона, и их обоих проводили наверх польские и московские вельможи и княгини.

Золото было самое лучшее, [от монет] величиною в талер и до самых маленьких, в пфенниг.

Едва царь взошел наверх [во дворец], тотчас зазвучали литавры, флейты и трубы столь оглушительно, что нельзя было ничего ни услышать, ни увидеть, и царя и его супругу провели к трону, который весь был из позолоченного серебра. И к нему вели ступени, и рядом с ним стоял такой же трон, на который села царица, и перед ними стоял стол; внизу расставлено было множество столов, за которыми сидели вельможи и дамы, и всех угощали по-царски; сверх того [во время пира] слышалась прекрасная музыка на различных инструментах, и [музыканты] стояли на помостах, устроенных в той же палате и убранных с большим великолепием, и этих музыкантов вывез из Польши воевода Сандомирский, среди них были поляки, итальянцы, немцы и брабантцы, и на пиру было великое веселье, сопровождаемое сладостной гармонией.

Но в тот день приключилось и много несчастий, кои многими были приняты за худое предзнаменование, ибо царь потерял с пальца алмаз, ценою в тридцать тысяч талеров. Также воеводе Сандомирскому стало дурно за столом, так что его отвезли в карете домой; и в Кремле один поляк был ранен стрельцами, стоявшими на карауле, и многие приняли это за дурной знак, но не говорили [об этом].

На другой день, в пятницу, был большой храмовой праздник в честь их патрона Николая угодника, и в этот день ни за что на свете нельзя было играть свадьбу, того ради их вконец раздосадовало, что сам царь этот день употребил во зло, нарушив их обычай, и они ожесточали против него один другого; также с народом, желавшим попасть в Кремль, обошлись дурно и отгоняли многих почтенных людей, и большая часть [народа] была огорчена, видя, что негодяи из Польши в большей чести у царя, нежели прирожденные московиты. Одним словом, все это было подстроено заговорщиками, чтобы без больших потерь [достигнуть своей цели], и они удачно выбрали время; также из Новгорода и других мест прибыло в Москву со скрытым оружием три тысячи человек, ревнующих об отечестве, и они уговорились о сигнале, по которому совершат нападение.

На третий день после свадьбы все бояре, епископы, дьяки, чиновники, а также купцы всех [иноземных] наций были допущены к царице для поднесения подарков, и, принося поздравления, они целовали ее руку и передавали свои подарки, которые были приняты; и она вместе с царем пригласила их в тот же день к обеденному столу, за которым все иноземцы сидели за столами лицом к царю, большая же часть московитов поместилась [за другими столами]; и все яства приносили наверх на блюдах чистого золота, а вниз — на серебряных. Однакож ни царь, ни царица в присутствии этих гостей почти ничего не ели, но обедали после в своих покоях вместе с некоторыми вельможами и весьма повеселились.

В воскресенье царю передали от посла польского короля, что ему надлежит оказать такие же почести, какие были оказаны московскому послу в Польше; на что ему ответили: его посадят выше воеводы Сандомирского; но посол был тем недоволен и пожелал, чтобы его посадили за царский стол. Однако он был приглашен, и рядом с царским столом поставили столик, за который его посадили, и он воображал, что он сидит за царским столом, и он поднес подарки лучше прежних.

[Чудесные небесные знамения, виденные в Москве] В понедельник и во вторник [музыканты] громко играли на различных инструментах, также трубили в трубы и били в барабаны, также была назначена травля зверей в Кремле, а также приготовлена крепостица, которую для потехи намеревались брать приступом. Но все это было оставлено по причине дурных предзнаменований (presagien), явившихся как на небе, так и замеченных по другим предметам, чего никак не могли уразуметь; также и самую свадьбу играли не так, как бы надлежало; все шло на ней так скучно и угрюмо, что можно было диву даться.

Что же касается до знамений на небе, то я сам видел их вместе с моим хозяином, у которого я жил, с нашими домочадцами и