В лучах эксцентрики - Иван Дмитриевич Фролов

из города загулявшие друзья…

Для советских зрителей больший интерес могло бы представлять предельно бережное перенесение на экран неповторимых национальных характеров, финского быта и на удивление притягательного юмора Лассилы в том виде, как это изложено в повести, без разбавления привычными режиссерскими трюками. Гайдай в разговоре со мной правильно определил особенность прозы Лассилы и ее самобытную художественную ценность. Почему же он не сохранил эту пленительную особенность в первозданном виде? Гайдай, видимо, считает, что для экранизации литературных классиков режиссеру не обязательно иметь идентичные с ними убеждения или хотя бы близкие им глубину и своеобразие мышления. Достаточно добавить к авторской концепции свою, «гайдаевскую» манеру, чтобы получилась комедия, позволяющая говорить как об авторской первооснове, так и о комедийном своеобразии режиссера. В большинстве случаев этот принцип срабатывал. Однако на этот раз, по-моему, произошла осечка. После указанного обсуждения на «Мосфильме» режиссер пытался кое-что изменить. Например, Ростислава Плятта, который читал авторский текст с откровенным комикованием, в типично гайдаевской эксцентрической манере, режиссер заменил — записал другого актера. Это помогло, но немного. А переключиться полностью на своеобразную интонацию Лассилы, не примешивая к ней своих постоянных трюков, Гайдай не смог, видимо, потому, что курс на смешение двух различных видов юмора стал для него второй натурой и был задан им с самого начала работы по экранизации. Думается, что эта задача — сохранение самобытной интонации Лассилы — сложна для любого художника. Сложна, но почетна и достойна всяческих похвал. Кстати, повесть Лассилы я читал в переводе М. Зощенко. Собственная манера Михаила Михайловича близка, как уже говорилось, гайдаевской. Писателю, вероятно, тоже было непросто донести до читателей все несвойственные ему особенности лассиловской прозы. Но он начисто отказался от своей разухабистой, непричесанной манеры и сумел передать их — и передать превосходно! Более того, в 50-е годы в нашей стране шла финская комедия по этой повести, поставленная режиссерами Г. Сярккя и Ю. Нурта. Это была типично бытовая комедия, комедия нравов, в основном сохранившая верность первоисточнику.

Гайдай сделал частичную переакцентировку. Он сохранил сюжет и основные события повести, но где только можно было добавил к ним привычные для него эксцентрические номера. Эта половинчатая методика в лучшем случае привала к полуудаче. Юмор Гайдая воспринимается как вторжение в неповторимый национальный колорит Лассилы чего-то несвойственного ему, даже чужеродного, может быть европейского или, скорее, космополитического. Получилось смешение французского с нижегородским, вернее, финского — с эсперанто.

Проверим эти выводы на примерах…

Согласившись стать сватом для Юсси Ватанена, Ихалайнен полчаса сидит в гостях у Хювяриненов, ведет степенные хозяйственные разговоры и никак не может изложить главную цель своего визита. Потом начинает нахваливать своего друга Ватанена: какое у него большое хозяйство и как он заботится о нем — у него одинаковое отношение и к лошади и к жене. И только после этого наконец говорит хозяевам, что у него к ним «маленькое дельце», и делает предложение.

Или сцена сватовства Партанена (Л. Ластумяки) к Кайсе Кархутар:

— В моем доме надо работать так, чтобы кости трещали, чтобы моя хозяйка была как ломовая лошадь.

— Если твои кости выдержат, то айда с Партаненом в деревню.

Эти и другие подобные сцены, целиком перенесенные из повести, предельно информативны и своеобразны. В них раскрываются и национальные особенности и главные ценности крестьян, их патриархальная психология и их характеры, их детская открытость и непосредственность.

Но такие психологически богатые сцены постоянно перемежаются гайдаевской эксцентрикой.

Воспользовавшись тем, что под воздействием спиртного герои теряют голову и становятся буйными, Гайдай воплотил их пьяные скачки в предельно развернутую феерию вселенского погрома. Во время этой дикой скачки они безбожно крушат и разрушают все, что встречается по дороге: скирды снопов, заборы, тачку с сельским добром, прилавки с немудреной крестьянской снедью... Все летит кувырком... Такой продолжительный каскад трюков, пожалуй, и для эксцентрической комедии перебор, а для комедии нравов вовсе чужероден. Невольно начинаешь думать: и это при крестьянской бережливости наших героев и их хозяйском отношении ко всему, что является делом человеческих рук. Все это они считают добром, которое для них свято. Конечно, друзья перепили, и водка лишила их рассудка, сделала неуправляемыми. Все вроде бы оправдано. И все-таки я не мог принять эту дикую сцену пьяного разгула и варварства. Уж слишком демонстративно и крикливо она выбивается из нестандартной стилистики Лассилы! Ведь это не что иное как «разрушительный юмор» Мак-Сеннета, сошедший на нет с приходом в кинематограф звука. И если такой юмор в какой-то мере может восприниматься в эксцентрических лентах, то в бытовой комедии, в комедии нравов, каковой является повесть Лассилы, мне кажется, он неуместен. Между прочим, в этой вихревой скачке и калейдоскопе разрушения есть блестящая находка. Повозка мчится по уличной луже, обдавая все по сторонам летящей из-под колес грязной жижей. А после этого проезда на покрытом грязью заборе запечатлеваются светлые, свободные от грязи человеческие контуры — следы встречных прохожих.

Есть еще одна, более приемлемая сцена — с велосипедистом. Стараясь удрать от мчащейся коляски с друзьями, велосипедист на огромной скорости въезжает в уличное кафе, где очень ловко, можно сказать — артистически лавирует между тесном стоящими под несущийся автомобиль. Эти находки по своей тонкости и оригинальности вполне вписываются в колорит повести. Невольно подумалось: вот если бы в такой же манере и с таким же вкусом вместо разнузданной вакханалии был решен весь эпизод! Как было бы здорово! Можно согласиться и существующим решением: все это смотрится. Но если бы к неуемной фантазии добавить вкуса и изящества, можно было бы сохранить единство стиля и создать превосходную комедию, покоряющую завидным остроумием, тонким вкусом, блеском и изяществом исполнения. Конечно, это неизмеримо труднее грубоватых трюков, но во сто крат почетнее!

То же самое можно сказать о других эксцентрических номерах. Вот жена Ихалайнена, Анна-Лиза, пытаясь добыть огонь с помощью точил,а так раскрутила точильное колесо, что оно выскочило из станины и начала бешено вращаться волчком и метаться по комнате, безудержно сокрушая все, что там находилось.

Неимоверно растянутый эпизод ловли поросенка также не очень органичен. Прежде всего сама по себе эта сцена не оригинальна. Точно такая есть в фильме «Не может быть!», только тем вместо поросенка запихивают в мешок мальчугана. Кроме того, Гайдай не смог сократить кусок до приемлемых размеров. Видимо, он был чем-то дорог режиссеру. В результате эпизод с поросенком занял чуть ли не главное, доминирующее положение в комедии.

Не обошлось и без такого привычного для эксцентрических комедий номера, как погоня. Ихалайнен гонится за портным, который