Сад теней - Вирджиния Эндрюс

Он запустил мотор. Его молодое тело восседало на мотоцикле, ноги были широко расставлены. На нем были кожаные ботинки с металлическими заклепками и развевающийся красивый белый шелковый шарф, как на летчике времен второй мировой войны.

— О, мама, мама, можно?

— Коррин, ты молодая девушка. Это очень опасно. Я уже несколько раз запрещала тебе…

— Мама, — возразил Мал, — я просто сделаю несколько кругов по подъездной дороге. Не будь такой старомодной.

— Можно? Пожалуйста, мама?

— Ты считаешь, что так не следует вести себя порядочной девушке? Но у брата Люси Маккарти есть мотоцикл, и он иногда подвозит ее в школу, а Маккарти — очень богатая, влиятельная семья, и даже папа иногда говорит, что…

Мал снова запустил мотор. Гул разнесся по всей трассе. Я не хотела, чтобы вышел Малькольм и увидел из-за чего поднялась шумиха.

— Мама, — сказал Мал, отбрасывая грязь сапогом. — Мы покатаемся только по подъездной дороге. Я высажу Коррин у ворот, и она пойдет обратно пешком. Ну, а если ты не разрешишь мне покатать ее, то я посажу тебя.

И двое моих детей весело рассмеялись, а я, волнуясь, сказала:

— Только вокруг подъездной дороги.

— О, спасибо, мамочка, — закричала дочь и взобралась на огромный мотоцикл, крепко обхватив Мала за талию.

Честно признаться, они выглядели потрясающе. Коррин с пушистыми льняными волосами, и Мал в кожаном пиджаке, сапогах и с белым шарфом.

— Будьте осторожны, — напутствовала я их, но слова мои потонули в реве мотора, машина сорвалась с места, разбрасывая в стороны гравий и песок на своем пути.

Как только они скрылись из виду, кто-то прикоснулся к моему плечу.

— Что это было? — обратился ко мне холодный, сердитый голос Малькольма.

Я обернулась, чтобы возразить ему. Его гнев уже готов был стать разрушительным по силе, но внешне он был сдержан, лишь лицо его стало пунцово-красным, его злые глаза словно вылезли из орбит, а сжатыми кулаками он упирался в бедра. Он был похож на перегретый котел, готовый взорваться.

— Неужели то, что я видел, было на самом деле? — потребовал он.

— Малькольм, я давно перестала обращать внимание на то, что тебе кажется, — парировала я.

Затем я присела на ступеньку крыльца. Он был так рассержен, что казался пародией на самого себя. Мне захотелось высмеять его страдания.

— Что же такое, ты думал, ты увидел? — спросила я.

— Я увидел, — заревел он, — как вышедшая из ума немолодая женщина позволила своей младшей дочери забраться на мотоцикл вместе с ее ненаглядным старшим сыном. На мотоцикл, к которому я даже подходить запрещал. Она разрешила это, совершенно не задумываясь о благополучии и безопасности своих детей. Я увидел, как они забрались на эту чертову машину и умчались, словно хулиганы по проселочной дороге. А затем я снова увидел ту же сумасшедшую, уже немолодую женщину, которая стояла и улыбалась.

— Я улыбалась, — ответила я, повысив голос и вложив в него всю гордость за своих детей, потому что сама хотела прокатиться.

— Ты еще большая дура, чем я мог предположить, Оливия. Ты была дурой, когда втянула меня в авантюру и заставила открыть счет на детей, чтобы они смогли бездумно тратить деньги, когда им едва минуло восемнадцать. Какое, скажи мне, у них может быть здравомыслие и ответственность в таком желторотом возрасте. И этому человеку мне предстоит передать в руки судьбу финансовой империи, которая насчитывает несколько миллиардов долларов? Я тебя предупреждал… Дай мне возможность распоряжаться деньгами; предоставь мне контроль над всеми расходами; нет, ты хотела шантажировать меня, чтобы дать им в руки целое состояние и потом разбазарить его.

Да, именно этим Мал и стал заниматься… растранжиривать деньги. Я настаиваю, и я требую… чтобы ты приказала ему немедленно продать эту штуку и попытаться возместить хотя бы часть расходов.

— Я не знаю, смогу ли я это сделать, — сказала я еще более спокойным голосом.

Я знала, чем спокойнее и мягче я говорю, тем скорее он взбесится.

— Как? Почему нет?

— Эти деньги — его собственность, которой он волен распоряжаться по своему усмотрению. Я не имею права требовать у него отчета по любому поводу. Это было бы покушением на его независимость, а обретенная им независимость очень важна на данном этапе его жизни. По крайней мере, ты обладал ею в полной мере, — добавила я.

— У меня было больше здравого смысла в этом возрасте. — Он со злостью взглянул на меня. — Тебе, я уверен, это все очень нравится. Ты полагаешь, что таким образом сможешь отомстить мне, ведь так?

— Конечно, нет, — ответила я, хотя сказанное им было в значительной степени правдой.

— Это ляжет тяжелым бременем на твою совесть, — предупредил он меня, грозя указательным пальцем правой руки. — Придет время, когда ты пожалеешь, что не прислушалась ко мне, — добавил он с той уверенностью Фоксвортов, которую я уже возненавидела.

Он оглянулся и еще раз молча взглянул на меня. Я ничего не сказала. Затем он снова взглянул на меня, и я поняла, что он успокоился, чтобы продолжить разговор.

— Итак, ты хочешь, чтобы я отправил старшего сына в Йелльский университет на этом чертовом мотоцикле. Ты ведешь подкоп под меня, Оливия. Ты знаешь, какое будущее я готовлю Малу. Я не могу позволить ему разъезжать подобно шпане на этой новомодной тарахтелке. А Джоэл — посмотри, в кого ты его превратила — в слюнтявого музыканта, я ведь предупреждал тебя. Он плохо кончит, послушай меня.

— Алисия верила, что Джоэл — настоящий гений, — вежливо возразила я ему. — Она называла его музыкальным гением, и он действительно такой, если бы ты, Малькольм, хоть немного сознавал бы, что гении бывают во всех областях жизни, а не только в обогащении.

Его губы язвительно задрожали. Глаза его сверкали, как два раскаленных угля, поблескивая от скрытой в них ярости. Вены на его висках выступили.Он сглотнул и сделал шаг вперед. Плечи его поднимались, грудь его порывисто задышала.

— Ты используешь моих сыновей, чтобы отомстить мне. И не отрицай. Ты распускаешь их так, как размахивала бы плетью над моей спиной, над моей голой спиной, получая удовольствие от каждого удара, — предупредил он меня. — Но помни, твоя месть аукнется тебе самой.

— Не пытайся возложить вину на меня, — быстро парировала я.

Дни, когда он мог угрожать мне, давно миновали.

— Не я побуждала мальчиков игнорировать твои приказы. Они таковы, какими сделал их ты, точнее сказать, не сделал, потому что никогда не уделял им достаточно внимания, чтобы указать образцы добродетели. Сколько раз я просила тебя, нет, умоляла тебя заняться ими, стать для них настоящим отцом? Но нет, ты имел свои косные взгляды на то, какими должны быть отношения между отцом и сыновьями, ты наказывал их только потому, что на память тебе приходил твой собственный отец. Ну, а теперь ты пожинаешь урожай. Ты посеял семена, а не я. Если урожай не по вкусу, что ж, это дело рук твоих.

Да, это дело рук твоих, а не моих, — повторила я.

— Мои сыновья могут быть навсегда потеряны для меня, — заревел он, — но у меня еще есть дочь. И она моя, Оливия, моя. Ты слышишь меня? И я не позволю ей носиться на этих ужасных мотоциклах, как всей этой подростковой шпане. Я не дам тебе настроить ее против меня. Я не позволю тебе ставить ее жизнь под удар!

— А вот и она сама, Малькольм. Не порть ей этот день своей идиотской яростью.

Коррин бежала по длинной аллее и махала рукой мне и Малькольму. Она была довольно далеко, и я решила, что ее жесты были следствием ее волнения. Темная туча закрыла солнце, и я видела лишь ее машущие руки, словно крошечные голубки, кланявшиеся мне, и эти голубые глаза, словно светящиеся сапфиры на ее бледном лице. О, если бы я знала! Если бы я знала, что видели сейчас эти прекрасные голубые глаза!

— Мама! Папочка! Мама! Папочка! Я подбежала к ней. Я знала, что случилось нечто ужасное.

— Малькольм, — закричала я, — Малькольм, быстрее ко мне!

Коррин застыла, упала на колени и заплакала.

— Коррин! — закричал Малькольм. — Девочка моя, дорогая, что случилось? Ты ушиблась? О, Боже мой!

— О, папочка, папочка. Это — Мал. Это — Мал, он… о, Боже мой, о, Боже мой, — зарыдала она.

— С тобой все в порядке, моя драгоценная? — зарыдал Малькольм, прижимая ее к себе.

— Что случилось с Малом? Что случилось с моим сыном? — завопила я.

— Он… мы… о, Боже мой, мама, он попросил меня слезть, а сам… он… он… ехал так быстро, о, мама.

— Где мой сын!

— Мотоцикл просто взревел, мама. Все произошло так внезапно. Мал ехал под гору и вдруг…

— Да? — закричала я чужим голосом. Он звенел, как звериный вой.

— А затем мотоцикл, казалось, взлетел, и через мгновение я увидела, как он срывается с уступа в пропасть и о, Боже мой… раздался страшный взрыв и поднялось огромное облако из пыли и дыма, и я побежала домой за папочкой.