Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе

Юрием и непозволительно на него смотреть...

Почему Юрий дал распоясаться гостю? Почему выглядит виноватым?

— Ингрид, все, что принесли, оставьте на столе и дайте нам поговорить. Этот господин мой старый сослуживец по «Вещему Олегу».

— О, очень рада,— улыбнулась Ингрид, стремясь и выражением лица, и голосом, и взглядом смягчить гостя. Приблизилась к Сапунову, протягивая руку, а тот будто не заметил этого жеста доверия, произнес через силу, едва привстав:

— Рады познакомиться, бывший боцман Сапунов.— И снова обернулся к Чинику, намереваясь продолжить разговор.

— Прошу тебя, Ингрид, оставь нас,— повторил Юрий Николаевич.

— Ты только не забывай, Юра, что ты есть больной, очень больной и тебе не можно волновать себя. Как и меня тоже,— произнесла по-русски, чтобы гость ее понял и освободил как можно быстрее от своего нежелательного присутствия нездорового человека.

— У нас разговор серьезный, сударыня,— ответствовал Сапунов.— Никак без него не обойтись. Так что помилосердствуйте и не взыщите.

— Я покину вас, но только не надолго. Тебе надо принять лекарство, Юра.— И добавила по-английски: — Мне все это не нравится, мой друг, очень не нравится.

— Что поделаешь, сударыня,— отозвался на испорченном английском языке Сапунов.— Дела... Не взыщите. Я не задержусь.

Ингрид вышла. За ней бесшумно выпорхнула служанка. Мужчины остались с глазу на глаз.

Сапунов налил себе полный стакан воды из графина, наполненного льдом, в стакан проскользнуло несколько льдинок, он не заметил их, опорожнил стакан двумя большими глотками и, вытерев рот тыльной стороной ладони и поправив усы, молчаливо уставился на Чиника.

— Я понимаю хорошо, вы могли думать обо мне что угодно, поставил себя на ваше место и понял, что имел бы право требовать отчета. Вам достаточно будет моего честного слова, что не потратил на себя, на свою семью, на своих близких ни одного цента из тех, что были в корабельной кассе? Вам этого будет достаточно?

— Говорите, поставили себя на мое место. Тогда посмотрите моими глазами на все это богатство кругом...— заспешил поправиться Сапунов.— Вашему слову верим, как не верить, только посмотрите моими глазами на все...

— Это создано моими трудами на протяжении долгих лет.

— Известное дело, долгих лет. И этому как не поверить? Ну тогда, если бы вы были на моем месте, поинтересовались, должно быть, что же стало с тою кассою.

— Я передал ее нашей с вами стране.— Невольно отвел взгляд Чиник и испугался — не перехватил ли этот взгляд его проницательный и недоверчивый гость? А если он потребует дать честное слово и в этом? Разве не имеет права дать его Чиник? Ведь он принял решение давно. И только по совету Репнина не сделал этого сразу. Ведь Репнин сказал, что имеет полномочия и его, Чиника, просят положить эти деньги в Нью-Йоркский банк, а кому и как передать их, скажут. Сколько прошло лет после той встречи с Репниным? Будто забыли о Чинике и его капитале. Деньги лежат, проценты идут. Не его проценты, не на его деньги. С одной стороны, он передал их тому, кому они принадлежать должны, но с другой стороны — они лежат на чиниковском счете, он единственный их хранитель. Только... только как сказать обо всем этом Сапунову?

— Правильно ли я вас понял?.. Мне помыслилось, что вы оказались, так сказать, в затруднительном положении,— отведя взгляд в сторону, спросил Чиник.

«Откупиться хочет,— пронеслось в мозгу бывшего боцмана,— истинный крест, вот вам, пожалуйста, кем мы были, из идейных, известно, что в корпусе революционером слыл, а кем стали, что время с людьми делает? Думает, за помощью к нему пришел, и вроде как с просителем разговаривать начинает».

— Я, Юрий Николаевич, в затруднительном положении не оказался. Я к нему, родимому, привык и никуда от него на самую малость не отлучался. И не за помощью я к вам явился, как пришел, так и уйду. Только была еще одна вещь, посерьезней всех других, которую мне до смерти знать желательно. Как же случилось, что о клятве своей позабыли, как случилось, что ходит по свету цел-целехонек капитан «Эссена» Гольбах, который, как тать в ночи, подкрался к нашему «Олегу» и пустил его ко дну. Житья мне не было на свете, когда вспоминал, как ушел под воду вместе с родимым нашим кораблем капитан Сергей Ипполитович Дурново.

— Репнин Анатолий Трофимович разыскал Гольбаха в Гамбурге... после того как вы стреляли в него. И я отправился туда же...

— Ну и как случилось, что раздумали?

Одна была на свете у Чиника возможность оправдаться перед бывшим боцманом, как перед совестью своей, как перед высшим судьей: рассказать начистоту о встрече с Рустамбековым. Да права такого не имел. И он промолчал.

— Не по-благородному, не по-русски получается, Юрий Николаевич.

Пришла пора кончать разговор. Чиник почувствовал, как прилила кровь к вискам, как гулко и враждебно забарабанило сердце.

— Вы что-нибудь еще имеете сказать мне?

— Что говорить, господин старпом? И о чем? Живите себе, как жили... одна была у меня цель — разыскать Гольбаха и отправить его на тот свет, не достиг, стало быть, а потом была другая цель, как-нибудь вас разыскать, чтобы правду услышать, и ее не достиг, обратно. Силушки уже на исходе. Жить недолго осталось, все мечтал по душам поговорить... вот и поговорили... только не легче стало никак, а куда тяжелей. Уж я пойду, не взыщите за то, что побеспокоил. К вам зла не питаю.

Чинику хотелось встать, подойти к боцману, обнять его и прошептать: «Спасибо». И одна только сдерживала мысль и связывала крепкими путами — решит, пожалуй, Сапунов, что этим жестом замаливает он свой грех.

— Да чего уж там, Макар Иванович,— сказал холодно.— Ни перед вами, ни совестью своей, ни перед родиной я не в долгу. Ни перед кем, ни перед чем. Это я говорю вам как русский русскому. Дай вам бог долгих лет, чтобы могли убедиться в этом.

Опершись обеими руками о стол, медленно поднимался Сапунов.

Горькой была встреча. И еще более горьким расставание. Так редко расстаются люди, сближенные общей бедой.

Медвежьей походкой двинулся к выходу Сапунов. Лишь в дверях остановился:

— Ну бывайте покуда.

— Макар Иванович,— не удержался Чиник,— если я вам могу быть чем-нибудь полезен, в знак бывшей дружбы небом заклинаю вас, скажите, вы мне сделаете большое одолжение.

— Уж чего там, Юрий Николаевич. Бывайте пока. Нам теперь вряд ли суждено свидеться.