Хочу тебя любить (СИ) - Тодорова Елена

– Варя просила поддержать тебя, – спокойно сообщает Чара, а я на звуках ее имени вздрагиваю, будто с меня живьем кожу сдирают.

Я не собираюсь раскручивать эту информацию. На хрен.

Не собираюсь.

– Как она сама? Нормально? – выдыхаю и замираю в ожидании ответа.

Прикладываю усилия, чтобы полноценно видеть Чарушина. По лицу часть считать рассчитываю.

– Она молодец.

Шумно выдыхаю. Соглашаясь, киваю.

Все, на хрен. Больше я ничего не могу выдать.

Тянусь за новой порцией алкоголя. Опрокидываю стопку, не замечая, как пойло обжигает горло. Даже глаза слезятся. Прикрывая веки, вжимаю в уголки пальцы.

– Так почему ты разорвал отношения?

– Устал, – тащу стандартную отмазку.

– Ага, и потому сейчас так убиваешься. Свободе до слез рад, – ехидно гонит юмор Чарушин. – Харэ пиздеть, брат.

– А если не пиздеть… – вздыхаю я, снова вскидывая к нему взгляд. – Если не пиздеть, то сказать нечего.

– Не скажешь, значит?

– Ты вообще заметил, что я бомж? – широко развожу руками. – Полный ноль. Ничтожество. Ни хаты, ни тачки… Даже ноута для работы нет. Ночую в гостинице! И то… Это пока наличка на кармане. Еще неделя, перекочую на вокзал, блядь.

– Отец, значит?

– Да какой он мне отец? А? Какой он мне отец? – горланю так, что слюни из пасти летят. Выдав это, новый шумный выдох испускаю, будто последний. – Замяли, короче, – теперь совсем тихо говорю. – Не хочу поднимать эту тему. На хрен.

– Варя-то при чем? Она с тобой точно не из-за твоей тачки и хаты была. Ты же не баран, сам понимаешь это. Зачем ее отталкиваешь?

– Баран я. Самый настоящий. И… Ей без меня будет лучше.

Больно, но правда.

– Угу, – выдает Чара со всем скепсисом. – Размазало, смотрю, основательно. Соберись, блядь. Хватит бухать. Пошли, давай, – поднявшись, обходит стол. – Вставай, вставай…

– Ни хрена… – мотаю головой. – Там… Там мне будет хуже… – язык снова заплетается. – Слушай, можешь форматнуть мне телефон? По-братски прошу.

– Зачем?

– Хочу стереть…

– Что?

– Все! Фотки, переписки… На хрен!

Чарушин имеет наглость заржать.

– Так сотри сам. Че ты, как баба, Бойка? Бортанул девчонку, вали до конца. Гладиатор, бля. Хочешь, завтра всем сдам, что ты над ее фотками сопли гоняешь? А может, чего и похуже, – характерно передергивает рукой воздух, как член при дрочке.

– Пошел ты.

– Пойду. С тобой. Вставай, сказал.

– Съебись. Не отстанешь, по колпаку настучу, – предупреждаю, хватаясь снова за бутылку.

– Ты едва сидишь, блядь. Настучишь… Ну-ну, давай еще одну, как анестезию. Понял, придется выносить безжизненное тело. Звоню Филе, – тарахтит над ухом, пока я пытаюсь хоть как-то попасть в стопку. Уже со стола на ноги стекает, но я не сдаюсь. – Алло, Филимон. Нужна ваша помощь. Да не бухой я! Я не бухой. Слушай, серьезно. Только гриву не мой, я тебя умоляю. Мы тебя и без макси объёма примем, нет времени на реверансы. Срочно. В клубешник, да. Бойку будем выносить. Сам не допру. В говно он. Еще минута, и совсем ляжет. Жду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Это становится последним, что я запоминаю. Следом долгая, долгая темнота.

***

– Ну и запах от него… Фу-у-у… Несет, как из бочки с брагой!

Первые пару секунд после того, как сознание включается, от звуков женского голоса прихожу в ужас. Я же никого не ебал? Я же не мог? На хрен мне это надо!

– Ты эту бочку где нюхала? Все тебе «фу». Чего прискакала?

Узнавая голос Чары, мысленно с облегчением выдыхаю. Заторможенно догоняю, что дома у него, а разговор с кем-то из сестер. Младшая – самая противная. Точно она.

– Хотела посмотреть, кого ты ночью притащил… Интересно…

Что-то несколько раз раздувается и лопается, словно пузырь жевательной резинки. Глаза не открываю, но кажется, что вижу. Память срабатывает.

– Посмотрела? Давай, мелкая, скройся.

– Скрываюсь, – гундосит девчонка нараспев. – Там, кстати, мама на завтрак звала.

– Через пару минут спустимся.

Дверь хлопает, мелкая зараза совсем не щадит мой котелок. Морщусь и стону от боли, которая разрывает голову на части.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– На тумбочке вода и две таблетки, – реагирует Чара. – Пей, в душ, и завтракать. В этом доме пропускать трапезы нельзя.

– Знаю, – хриплю.

Осторожно сажусь. Приоткрывая веки, сгребаю пилюли. Закидываю в рот и жадно заливаю их водой. Чарушин под руку не лезет, тупых комментариев не отпускает и вчерашнее не поминает. Но даже после душа я себя чувствую так, будто умер и воскрес каким-то несовершенным организмом. С непропорционально большой башкой – ее не держит ослабленное тело. Со слишком длинными тяжелыми руками – их неумолимо тянет к земле, едва не заваливаюсь от этого веса. С полуслепыми воспаленными зенками – они болят и слезятся непрерывно. Со слишком тонкой кожей – ее все раздражает.

– Доброе утро, – приветствую родителей Чары и трех сестер-трещоток, которые не замолкают, даже чтобы ответить мне. Кивают и дальше гудят, как пчелы, блядь. Стараюсь не дышать, пока жму Геннадию Владимировичу руку. Стыдно, но смотрю в глаза. Не первый раз, увы, в таком состоянии в их доме появляюсь. – Как оно?

– Порядок. А ты как? Ожил? – «батя» смеется, но без подъеба. По-отечески журит, только здесь и видел такое отношение. – Больше не будешь? Ну, неделю точно.

– Неделю точно, – смеюсь в ответ, хоть и болью все на это обыденное действие отзывается.

– Занимайте места, – подключается Катерина Романовна. – Сейчас я вас всех вылечу.

Сажусь на свое обычное место. Инстинктивно задерживаю дыхание, когда передо мной возникает тарелка непонятной парующей жидкости. Потом вспоминаю, где нахожусь, и вдыхаю. Пахнет сладко, но тошноты не вызывает.

– Ешь, ешь, – смеется Катерина Романовна. – Первую ложку через силу, а потом почувствуешь, сразу легче станет.

– Спасибо, – все, что я придумываю ответить.

В этом доме хочется благодарить. И я всегда им всем завидую. Немного. Нет, конечно же, много. Но так… По-доброму, что ли. Нахождение здесь глушит во мне все маты. Чувствую себя совсем другим человеком. Иногда страшно от этого, потому и прихожу редко. Боязно, что потом тяжелее будет воспринимать свою собственную реальность. Но сегодня я позволяю себе расслабиться и не думать. Просто не думать.

После завтрака Чара, правда, снова, едва мы уходим в его комнату, наседает на меня со своими расспросами.

– Что думаешь делать дальше? Когда у тебя это дерьмо сойдет?

– Не знаю. Не решил еще, – выдыхаю, и первые планы созревают, будто сами собой. – Для начала мне нужен ноут, чтобы продолжить работу. Потом… Нужны деньги. Много денег.

– У Фили точно найдется лишнее «железо». Одолжит без проблем, сто пудов.

Не привык к подобному. Что-то у кого-то одалживать? Полный зашквар. Но сейчас выхода нет. Откозырял, походу, свое.

– Кроме того, Варины двести пятьдесят штук…

Не даю договорить.

– Рехнулся? Еще я ее деньги не таскал!

Щеки жжет резкий выброс крови.

– Ну, почему ее? Вроде как она тебе долг возвращала…

– Все равно. Отдашь ей обратно!

– Это ты рехнулся! Как я ей отдам?

– Не знаю. Не парит.

– Задолбали вы, – беззлобно выдыхает Чарушин. И, наконец, задвигает самый главный вопрос: – Неужели серьезно? Не пойдешь к ней?

– Зачем?

– Объясниться.

– Уже объяснился.

Знаю, что тупо все вышло. Как уж получилось. Что еще я мог ей сказать? Прости, я не могу сейчас взять за тебя ответственность? Как бы это выглядело? Какой я мужик вообще?

Подыхаю от бессилия. Подыхаю без нее. Просто подыхаю.

Мачеха, судя по всему, пожелала выйти чистенькой, потому отец и поставил такое требование, что разрулить все должен я, не примешивая родаков. Были бы деньги, послал бы обоих! Иначе как жить спокойно, после того, как все это услышал, изучил историю болезни, статистику, сам покопался в инете? Были бы деньги… Будут! Должен достать. Должен.