Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин

— Нельзя оправдать этого ничем, — говорил Суслов. — За несколько месяцев мы узнали ужасные вещи. Сталин Двинскому (ответственному работнику аппарата ЦК ВКП(б), посланному им в 1937 г. на работу первым секретарем Ростовского обкома. — Ю. А.): «10-15 человек на район осталось, и хватит». А возьмем дело Сланского (генерального секретаря ЦК Компартии Чехословакии. — Ю. А.): звонок был из Москвы. Не славословить его надо. Культ личности еще больший вред наносит.

Молотов присоединился к мнению Ворошилова:

— Правду восстановить надо. Но ведь правда и то, что под руководством Сталина победил социализм. И неправильности были, и позорные дела — тоже факт. Все надо соразмерить. Поэтому вряд ли успеем перед съездом сказать.

Подводя итоги обмена мнениями, Хрущев призвал решать этот вопрос в интересах партии:

— Сталин — преданный делу социализма. Но вел это дело варварскими способами. Он партию уничтожил. Не марксист он. Все святое стер, что есть в человеке. Все своим капризам подчинял.

Он согласился, что говорить на съезде о массовом терроре не стоит. (Заметим, кстати, что речь ведь шла не о массах, не о народе, как жертве системы, а о ее становом хребте — партии, вернее, о ее руководителях). Но линию в отношении Сталина, считал Хрущев, «надо наметить», отвести ему свое место, почистить плакаты, литературу, — другими словами, «усилить обстрел культа личности», взяв в помощь Маркса — Ленина{665}.

К 3 февраля 1956 г. относится указ Президиум Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Социалистического Труда К.Е. Ворошилову в честь его 75-летия. В традиционном приветствии от ЦК КПСС и Совета Министров СССР он характеризовался как «верный ученик великого Ленина, один из выдающихся деятелей Коммунистической партии и Советского государства»{666}. Упоминание о Сталине, ранее обязательное для такого рода документов, впервые отсутствовало. Этот факт с полным правом можно квалифицировать как первый реальный симптом приближающегося большого разговора о культе личности и его главном носителе. О внезапности такого решения, принятого в узком кругу, свидетельствует и то, что в приветственных телеграммах К.Е. Ворошилову от руководителей братских коммунистических и рабочих партий он по-прежнему именовался учеником Ленина и ближайшим соратником Сталина. Тогда же решался и вопрос о приглашении на съезд ветеранов из числа несправедливо репрессированных, но затем реабилитированных. 3 февраля Президиум ЦК поручил Секретариату ЦК рассмотреть вопрос о выдаче гостевых билетов «группе коммунистов, которые были в прошлом неправильно исключены из партии и ныне восстановлены в рядах КПСС»{667}.

Но не слишком ли много будет «свидетелей обвинения»? И не стоит ли разбавить их другими известными ветеранами, не подвергавшимися репрессиям? 4 февраля заведующий отделом партийных органов ЦК КПСС по союзным республикам Е.И. Громов вносит предложение пригласить на съезд в качестве гостей 25 человек и прилагает их список. Постоянные гостевые билеты на все заседания предполагалось выдать 20 из них, в том числе В.П. Антонову-Саратовскому, С.И. Гопнер, С.С. Дзержинской, Г.М. Кржижановскому, Г.И. Петровскому, Е.Б. Стасовой, Л.А. Фотиевой. А из перечисленных в уже упомянутых списках репрессированных, но реабилитированных гостевые билеты, причем только разовые, «на отдельные заседания», должны были получить лишь 5 человек, в том числе и Снегов!?{668}

4 и 5 февраля 1956 г. Хрущев направляет членам и кандидатам в члены Президиума ЦК, а также секретарям ЦК еще один проект отчетного доклада. Там содержалось обещание построить 38 млн. квадратных метров жилья уже в этом году и 205 млн. за пятилетие{669}. И были зафиксированы все внешнеполитические новации. Но о культе личности — опять ни слова!

9 и 13 февраля Хрущев рассылает им же поправки, внесенные в этот проект, в том числе поправку Молотова, предложившего дополнить вывод о возможности использовать и парламентский путь для перехода к социализму с оговоркой о необходимости давать «решительный отпор оппортунистическим элементам, не способным отказаться от политики соглашательства с капиталистами и помещиками». Хрущев посчитал молотовские поправки приемлемыми и сообщил, что включает их в проект{670}. Именно в эти дни и был решен вопрос о зачтении на съезде отдельного доклада о культе личности Сталина.

9 февраля 1956 г. Президиум ЦК заслушал сообщение комиссии Поспелова. В нем говорилось, что «1935-1940 годы в нашей стране являются годами массовых репрессий советских граждан» и что в эти годы «было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1920635 человек, из них расстреляно 688503 человека»{671}. Приводимые в сообщении факты были настолько ужасающими, что «в особенно тяжелых местах текста Поспелову было трудно читать, один раз он даже разрыдался», — вспоминал Микоян{672}.

При обсуждении Хрущев, Первухин и Микоян подчеркивали, что приведенные цифры и документы, в том числе за подписью Сталина, раскрывают несостоятельность его как вождя.

— Что за вождь, если всех своих уничтожает? Надо проявить мужество, сказать правду.

Они высказали мнение, что продумать, как это сделать, конечно, надо. Но съезд должен знать:

— Если не сказать, — тогда проявим нечестность по отношению к съезду.

— Может быть, товарищу Поспелову составить доклад и рассказать о причинах культа личности, к чему ведет концентрация власти в одних руках?

— В нечестных руках.

— Где сказать? На заключительном заседании съезда.

— А делегатам съезда раздать отпечатанные завещание Ленина и его письмо по национальному вопросу{673}.

Судя по воспоминаниям Хрущева, речь шла о том, дополнять ли отчетный доклад ЦК съезду соответствующим разделом. И именно на этом заседании Президиума ЦК ему пришлось напомнить своим соратникам, что при обсуждении отчета каждый член руководства «имеет право выступить на съезде и выразить свою собственную точку зрения, даже если она не совпадает с основными положениями отчетного доклада»{674}. Ему не было нужды говорить им, что он готов сам выступить, если потребуется, и высказать свою точку зрения на аресты и казни. К тому же он и Микоян, по утверждению сына последнего, прибегли к своеобразному блефу, выразив «озабоченность», как бы на съезде не выступил Снегов, а что он будет говорить, одному Богу известно{675}.

Когда Хрущев диктовал свои воспоминания, он утверждал, что не помнит точно, кто после этого персонально поддержал его: «Думаю, что это были Булганин, Первухин и Сабуров… Возможно, Маленков тоже поддержал меня»{676}. Вполне вероятно, что кто-то из них и проявил инициативу, направленную на достижение компромисса:

— Раз вопрос ставится так, видимо, лучше сделать еще один доклад.

Тут все вынуждены были согласиться, что придется. Но, может быть, лучше всего это сделать не сейчас, с кондачка, а на следующем съезде? Ведь надо хорошенько подготовиться, изучить дополнительные материалы, все взвесить. Но Хрущев, вырвав у своих оппонентов принципиальное согласие, решил дожать их до конца:

— На 21-м уже будет поздно, если мы вообще сумеем дожить до того времени и с нас не потребуют ответа раньше. Поэтому лучше всего сделать второй доклад теперь{677}.

Молотов согласился, что на съезде о Сталине все же надо сказать. Но «не только это», а и то, что он — продолжатель дела Ленина, кстати, и по национальному вопросу.

— 30 лет мы жили под руководством Сталина, индустриализацию провели, после Сталина вышли великой партией.

Судя по последующим репликам его оппонентов, он был против публикации последнего ленинского письма по национальному вопросу с критикой сталинской концепции автономизации.

Схожую линию защиты Сталина занял Каганович. Предложение Хрущева заслушать доклад он назвал правильным. Он был даже не против того, чтобы раздать ленинские завещание и письмо.

— Историю обманывать нельзя. Факты не выкинешь. Мы несем ответственность. Но обстановка была такая, что мы не могли возражать.

Сославшись на историю своего брата, попавшего в опалу и покончившего жизнь самоубийством, Каганович продолжил:

— Но мы были бы нечестны, если бы, говоря об истреблении кадров, стали говорить, что вся борьба с троцкистами была неоправданна. Я согласен с товарищем Молотовым, чтобы сделать все с холодным умом. Да, мы переживаем. Но чтобы не развязать стихию, редакцию доклада преподнести политически. Хладнокровно надо подойти, чтобы 30летний период не смазать.

Правильным посчитал предложение Хрущева и Булганин:

— Члены партии видят, что мы изменили отношение к Сталину. Если съезду не сказать, будут говорить, что мы струсили. То, что вскрылось — мы не знали. Списки на 44 тысячи — невероятный факт. Надо быть ближе к правде. На два этапа роль Сталина разделить. На втором он перестал быть марксистом. Как сказать? На базе [концепции] культа личности. Сталин и партия [не одно и то же]. Нельзя приписывать Сталину [все заслуги партии]{678}.