В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

Вдругъ крикъ умолкъ, и катанье по софѣ прекратилось. Эта вдругъ наступившая тишина заставила совѣтника въ испугѣ оглянуться, – Витъ всталъ и съ удивленіемъ смотрѣлъ на противоположную стѣну. У святого, рельефно выточеннаго на стѣнѣ, протянутая для благословенія рука отдѣлилась и между ней и туловищемъ образовалась широкая темная трещина.

– Папа, стѣна треснула, она обрушится, – вскричалъ онъ въ испугѣ.

Какимъ-то дикимъ скачкомъ совѣтникъ очутился на галлереѣ; онъ наклонился и подъ его дрожащими руками трещина сомкнулась безъ всякаго шума.

– Дурачекъ! – сказалъ онъ, сходя со ступеней. – Такая толстая стѣна не можетъ обрушиться! Но высохшее дерево трескается, надо позвать столяра и заклеить это.

Витъ былъ маленькій скептикъ. Его острый умъ и подслушиванье по разнымъ угламъ почти лишили его дѣтской вѣры, принимающей за чистую монету все, что говорятъ взрослые. Онъ недовѣрчиво посмотрѣлъ на святого, который попрежнему благословлялъ женщину у ногъ его, но ничего не сказалъ и началъ снова стонать, между тѣмъ какъ совѣтникъ подошелъ къ столу и отмѣривалъ лѣкарство въ ложку съ водой.

– Тетка избила меня до полусмерти, папа! – вскричалъ Витъ, не будучи въ состояніи дождаться, когда отецъ начнетъ его разспрашивать.

Совѣтникъ обернулся, какъ бы не вѣря своимъ ушамъ.

– Да, страшно избила и вытолкала меня. Что же мнѣ дѣлать, если глупый мальчишка бѣгаетъ всюду за мной, какъ щенокъ?

– Кто? О комъ ты говоришь дитя мое? – спрослъ совѣтникъ дрожа – онъ подумалъ, что мальчикъ начинаетъ бредить.

– Я говорю о мальчишкѣ изъ дома Шиллинга, – продолжалъ Витъ, нетерпѣливо поворачиваясь на софѣ, – о голубомъ болванѣ, который всегда играетъ тамъ въ саду съ большой собакой. Онъ прибѣжалъ со мной въ нашу кладовую…

– Онъ здѣсь въ домѣ?… Наверху у тетки Терезы?…

Витъ утвердительно кивнулъ головой и половина того, что было въ ложкѣ, которую держалъ его отецъ, пролилось на полъ.

17.

Какъ только Витъ съ воплями исчезъ во мракѣ лѣстницы, гнѣвъ и негодованіе пропали съ лица маіорши. Оно опять стало блѣдно и неподвижно, какъ камень. Она взяла конецъ своего широкаго синяго фартука и вытерла имъ потъ съ разгоряченнаго личика маленькаго Іозе, причемъ она старательно избѣгала взгляда его заплаканныхъ глазъ; у нея не нашлось ни одного успокоительнаго слова для ребенка, и когда онъ, по ея знаку идти съ ней, довѣрчиво взялъ ее за руку, грубые жесткіе пальцы ея дрогнули, какъ будто эта мягкая теплая дѣтская рученка была змѣей.

Былъ также поздній послѣобѣденный часъ, когда много лѣтъ тому назадъ уѣхавшая тайно изъ Кенигсберга офицерская жена вошла въ переднюю мезонина. Тогда также робко ступалъ подлѣ нея своими маленькими ножками мальчикъ и прижимался бѣлокурой головой къ матери, которая съ жестокой рѣшимостью промѣняла свое блестящее положеніе на уединенную жизнь въ монастырскомъ помѣстьѣ, чтобы сильнѣе наказать своего мужа и заклеймить его передъ свѣтомъ… Она предполагала тогда воспитать шедшаго подлѣ нея мальчика такъ, чтобы онъ никогда и не вспоминалъ „о легкомысленномъ отцѣ“ и навсегда остался исключительно ея собственностью, – страшная катастрофа доказала ей противное.

Проходило ли все это въ эту минуту въ головѣ женщины, сильно посѣдѣвшія косы которой лежали на головѣ такой же изящной діадемой, какъ нѣкогда блестящіе прекрасные волосы?

Она повела маленькаго Іозе въ свою комнату съ темными стѣнными шкафами къ старомодному столику на которомъ стоялъ умывальникъ, – сюда же привела она тогда своего мальчика, чтобы умыть его послѣ дороги и смѣнить синюю бархатную курточку, столь ненавистную ея брату.

Ея большіе суровые глаза какъ бы подернулись туманомъ, когда она, намочивъ въ свѣжей водѣ полотенце, вытирала имъ распухшія вѣки ребенка, а пальцы ея очевидно избѣгали прикасаться къ его розовымъ щечкамъ.

– Не болтай! – приказала она рѣзко, когда онъ робко заговорилъ своимъ нѣжнымъ мягкимъ голосомъ о тетѣ Мерседесъ, Якѣ и Деборѣ. Произнеси она еще хоть одинъ звукъ, и голосъ ея прервался бы, чего конечно не понялъ испуганный и замолчавшій ребенокъ.

Онъ не посмѣлъ даже сказать, что ему очень хотѣлось пить, и только съ жадностью смотрѣлъ на графинъ съ водой; у него пересохло во рту отъ крика, отъ духоты и пыли на чердакѣ. Такъ же кротокъ былъ мальчикъ, который двадцать пять лѣтъ тому назадъ игралъ въ оконной нишѣ и постелька котораго стояла подлѣ ея постели за грубой шерстяной занавѣской.

Маіорша размѣшала въ стаканѣ съ водой немного вина и сиропа и, отвернувшись, подала ребенку. Это освѣжающее питье она предлагала иногда бѣднымъ утомленнымъ путникамъ, заходившимъ въ монастырское помѣстье, почему бы не предложить его чужому ребенку, съ которымъ такъ дурно поступилъ сынъ хозяина этого дома?… A онъ, очевидно, очень страдалъ отъ солнечнаго жара и душевнаго безпокойства, – тотчасъ же обѣими рученками взялъ у нея стаканъ и жадно выпилъ все до капли!… Потомъ малютка поднялся на цыпочки и протянулъ рученки, чтобы обнять чужую женщину, что онъ обыкновенно дѣлалъ со всѣми, кто доставлялъ ему какое-нибудь удовольствіе, но она этого не замѣтила. Она отставила пустой стаканъ и взяла съ гвоздя щетку, чтобы вычистить голубую кашемировую куртку отъ сѣна, соломы и пыли. Она еще разъ вытерла ему лицо мокрымъ полотенцемъ, но не коснулась его чудныхъ золотистыхъ кудрей, намокшихъ отъ пота и прилипшихъ ко лбу.

Кто видѣлъ когда нибудь эту женщину такой неувѣренной!… За самой тяжелой работой ея сильныя движенія никогда не теряли спокойной увѣренности, а теперь она пролила воду и щетка два раза выскользнула изъ ея рукъ на полъ. Она молча и торопливо толкнула ребенка къ двери и вышла съ нимъ въ переднюю.

Въ это время на скрипящихъ ступеняхъ лѣстницы послышались тяжелые мужскіе шаги и въ полусвѣтѣ лѣстницы появилась сѣдая стриженая голова совѣтника.

– Э, чортъ возьми! У тебя гости, какъ я вижу, – вскричалъ онъ, еще не поднявшись на послѣднюю ступеньку. Трудно было ему подниматься на лѣстницу, – онъ совсѣмъ запыхался. Но когда онъ вошелъ въ переднюю, онъ представлялъ олицетвореніе силы и дикой энергіи. Только на лицѣ остались слѣды времени, – густыя ли брови очень разрослись или глаза глубоко впали, только они не имѣли ужъ прежняго дерзкаго и высокомѣрнаго взгляда, – они сверкали, какъ искры изъ-подъ пепла.

Такимъ пылающимъ взглядомъ окинулъ онъ маленькаго Іозе, который робко отступилъ передъ этимъ человѣкомъ, съ рѣзкимъ грубымъ голосомъ, и обѣими рученками ухватился за руку своей спутницы, которую она, выходя изъ комнаты спрятала въ складкахъ платья, какъ бы не замѣчая, что ребенокъ искалъ ее.