Каменная баба - Семен Бронин

-Иван хочет главным врачом стать?

-Не он, а Анну Романовну на это место прочат. Хочешь, чтобы эта парочка здесь всем заправляла?.. Я ж тебе говорил - здесь власть меняется. Смутное время идет... Они уже и пасквиль сочинили - на меня и на тебя заодно, кстати.

-Откуда ты знаешь?- Она все не верила - или, точнее, не хотела ему верить.

Он поглядел на нее предвзято.

-Земля слухами полнится!.. Не ожидал я, что ты так меня подведешь. Замначальника милиции уже звонил: что это у вас там в больнице делается?.. Что ты ему сказала? От себя звонила или от кого?

Он знал ответ и хотел только услышать от нее подтверждение.

-Сказала, что не одна прошу,- признала она.

-Ну вот! Группа товарищей!..- и развел руками.- Умная женщина, вроде. Кто со мной после этого считаться будет? Когда я у себя фракции допускаю?.. Кому нужно вообще лишний шум поднимать? А ему давно пора по рукам дать! Без конца левый товар гоняет и вообще черт знает чем занимается!

Ей и без того все было ясно.

-А что про меня написали?

-Что у меня с тобой внебрачные отношения и что я из-за них другим стал - на старости рехнулся! В райком анонимка пришла!..- и глянул в высшей степени выразительно.

Опять эти внебрачные отношения... Она вдруг сразу от всего устала:

-Знаешь что, Иван?.. Давай лучше разойдемся. На время хотя бы. Не могу больше. Мне уже казаться начинает, что вокруг меня петля сужается и на шее затянуться хочет. Я тебя люблю конечно, но еще больше люблю свою профессию, а тут, если так дальше пойдет, работать станет невозможно. Я уже не о детях, а обо всей этой ерунде думаю. Кто что сказал и как посмотрел в мою сторону...

Пирогов поглядел сумрачно и не стал с ней спорить. Он не сказал ей, что накануне его остановил во дворе не кто иной, как сам Зайцев, и, после обязательных по партийному этикету ненужных слов и вводных предложений, дежурно и почему-то брезгливо улыбаясь, посоветовал, ввиду его предполагаемого отъезда, прекратить, хотя бы на время, отношения с Ириной Сергеевной:

-Зачем вы так подставляетесь, Иван Александрович?.. Хочется, конечно, я понимаю, но не в такой же мере и не с такими служебными последствиями...

На этот раз их разрыв был почти официален, санкционирован сверху и потому окончателен.

28

В конце апреля Ирина Сергеевна переехала в больницу.

Квартира вышла однокомнатная, второе помещение отдали-таки Анфисе лишьзабили наглухо дверь, из-за которой теперь в дневное время, а иногда и в вечернее слышалась дробь пишущей машинки. Но Ирине Сергеевне и не нужно было второй комнаты: дело было не в просторности жилья, а его местонахождении. Жить в больнице никому раем не покажется: нужно постоянно отвечать на просьбы медсестер и вмешиваться в лечебный процесс, ничего взамен не получая. Трудно себе представить, сколько вопросов возникает в ходе лечения каждого тяжелобольного: как его уложить или переложить, как напоить и накормить, если он отказывается есть или поперхивается, как поправить или укрепить гипс, как успокоить малыша, от которого отошла мать, три ночи подряд с ним ночевавшая, как разобраться в одышке, болях, припадках с потерей сознания, и прочая, и прочая - и по каждому такому непредвиденному случаю медсестры повадились ходить за Ириной Сергеевной, не имевшей воли и желания отказать и воспротивиться дерзкому посягательству на ее права и само трудовое законодательство. Врачи, дежурившие в больнице, сделав обход и поторчав для приличия в отделениях, шли домой, откуда их вызывали в случае поступления новых больных или утяжеления старых. Пирогов хоть и ворчал, но смотрел на такие дежурства на дому по телефону сквозь пальцы: врачи жили по соседству и являлись при вызове незамедлительно, и потом, такая удобная для всех практика была в Петровском узаконена временем и освящена провинциальной традицией: новые врачи, приезжавшие на работу, едва ли не сразу спрашивали, разрешает ли главный врач отлучаться во время суточного дежурства. Но если они и оставались в больнице, сестры все равно привыкли уже стучаться в другие двери. Ирина Сергеевна не умела отказывать, и это и было конечной и главной ее бедою и несчастьем - она стала даровой ломовой лошадью, безотказным сборщиком и починщиком постоянно ломающегося больничного конвейера. Ее уважали за это - но каким-то особым, ни к чему не обязывающим и как бы отраженным чувством: иным, например, чем почет, которым окружают лиц, занимающих вполне определенное служебное положение. То, что она делала помимо работы, как-то сразу посчитали само собой разумеющимся и естественным - более того, если она не успевала чего-то или промахивалась, то на нее смотрели с упреком и осуждением, хотя она вовсе не обязана была проявлять усердие. Сам Иван Александрович грешил тем же и на утренних пятиминутках корил ее наравне с дежурными врачами, которые отговаривались тем, что их не было в отделении в момент происшествия, что они были на подъезде или подходе к больнице - в то время как Ирина Сергеевна имела перед всеми преимущество постоянно находиться в гуще событий: у нас всегда виноват не отсутствующий, а работающий...

Иван Александрович еще потому так вел себя, что начал уже понимать, что ему с самого начала не следовало связываться с Ириной Сергеевной; он заподозрил это в аэропорту, но потом забыл или оставил без внимания. Его, правда, по-прежнему тянуло к ней, и он пытался навестить ее в больничном жилище, отметиться в ее новых владениях (это было в свое время скрытой, но ни для кого не тайной пружиной его решения), но она всякий раз выпроваживала его и отказывалась ехать с ним на дачу, где, как он говорил, вовсю распустились листья и зазеленели березы, которые, когда она была там в последний раз, только белели и чернели в окружении высоких елок. Она между тем тоже решила, что ей не след дружить с главным врачом, который чернит ее - не любовной связью, а чем-то иным, более марким и несмываемым. Таковы были теперь чувства обоих, но страсти, как говорят диалектики, никогда не стоят на месте, а постоянно стремятся к своей противоположности...

В больнице готовились к пятидесятилетию Пирогова. Предстоял новый праздник, а она начала уже их побаиваться. Юбилей руководителя - дело нешуточное и представляет собой спектакль с привлечением начальства, где и мелкая сошка не ограничивается ролью зрителя, а принимает прямое и посильное участие - пусть в качестве статистов, но рядом с солистами, поющими свои арии. Начали со сбора пожертвований на подарок. Обычно всем, что было связано со взиманием и расходованием денег, ведала Анна Романовна: ей было приятно держать в руках и пересчитывать и не принадлежащие ей купюры; из нее, в иных обстоятельствах, вышел бы дельный банковский работник. Теперь это было, конечно, невозможно. Ивана хотя перестали таскать по следствиям, но вконец тоже не обелили, а как бы подвесили, забыв на время в житейской сутолоке. Он притих в ожидании своей судьбы, а с ним смолкла и замкнулась в себе и Анна Романовна: она ходила по больнице, разговаривала с людьми, вела прием, но все - как бы мимо и вскользь, ни на чем не задерживаясь и словно отсутствуя душой и телом. Вместо нее за дело взялась Раиса Петровна - не потому, что тоже любила звон монет, а потому, что была в больнице палочкой-выручалочкой, берущейся за то, от чего отказывались другие: в каждой труппе есть такой актер или актриса, хватающиеся за все, что им предложат, одинаково плохо играющие случайно подвернувшиеся роли и не имеющие ни своего амплуа, ни даже - игрового почерка и рисунка...

-Будешь платить?- с особого рода дружелюбной, грубоватой и проникновенной интонацией обратилась она к Ирине Сергеевне и отозвалась об Иване Александровиче с неожиданной и неуместной в ее устах фамильярностью:-На подарок нашему пузанчику?

-Буду, конечно. По скольку собираете?..- Ирина Сергеевна, не дожидаясь ответа, полезла в сумку.

-Кто пятерку дает, кто трешку. Меньше не беру, а больше пока не предлагали... Хотя на твоем месте я бы вообще ничего не давала.

-Почему?- не поняла она.

-Ты же не встречаешься с ним больше?- Раиса Петровна сочла нужным показать свою осведомленность в том, что ни для кого в больнице не составляло тайны - разве только Ирина Сергеевна не слышала о себе досужих сплетен.- Переживаешь, небось?

-Не знаю,- вслух подумала та.- Иногда наоборот - испытываю облегчение...- (Это было правдой, хотя и не исчерпывало всех ее переживаний на этот счет.)

-И правильно!- одобрила ее Раиса Петровна.- Не стоит он этого!..- и с этим не очень лестным для юбиляра суждением взяла с нее по полной таксе, хотя это были едва ли не последние ее деньги: зарплата была через три дня, а частная практика ее в последнее время пошла на убыль - то ли потому, что, живя в больнице, она стала недоступна ищущим ее приватным лицам, то ли, вследствие ее бескорыстных усилий и стараний, за ней потянулась дурная слава бессребренницы (впрочем, живя в больнице, можно обходиться и без денег: ездить некуда, а на кухне всегда накормят).