Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Древнерусские тексты тоже не знают никаких обозначений для отдельных представителей дружины («дружинников») и в целом подтверждают обозначившиеся тенденции словоупотребления. Лексема выступает собирательным понятием и не теряет древнее значение «спутники, товарищи», однако, это значение специфицируется (сужается), и в каких-то случаях можно даже говорить о появлении новых значений. По крайней мере, в летописании XI–XII вв. можно выделить ещё два значения: «войско» и «княжеское войско/княжеские люди».

Насколько устойчивы и широко распространены были эти значения в устной речи, судить трудно. Разумеется, в летописном повествовании, сосредоточенном на деяниях князей, естественна именно такая спецификация. В новгородских берестяных грамотах домонгольского периода слово фиксируется вроде бы только в значении "спутники, товарищи". Но всё-таки частотность использования слова дружина с этими двумя более узкими значениями в ПВЛ и летописных сводах конца XII– начала XIII в. настолько высока, что чисто литературными причинами это явление объяснить очень трудно. Другое дело, что значение слова могло сужаться или приобретать особые смысловые оттенки также и в других, кроме «военно-княжеского», контекстах, но просто по летописям этого не видно или видно плохо. Так, дружиной обозначались также люди под началом не только князей, но и бояр. В военном контексте оно не просто служит синонимом слов вой, полк и т. п., но может использоваться для обозначения воинского братства и товарищества («братья и дружина» в обращении к войску).

Так или иначе, но и в более узком значении "княжеское войско/княжеские люди" слово дружина не было «техническим термином» и не обозначало ни институт, ни какие-то структурно оформленные группы. Оно указывало лишь вообще на людей, связанных с князем или оказавшихся с ним в тот или иной момент, – то на всех вместе или на их большинство, а то на какие-то отдельные, каждый раз случайные, их части. Понять, какие конкретно люди имелись в виду в том или ином упоминании под «дружиной», можно только по контексту этого упоминания, и в разных случаях это могут быть очень разные люди.

Для неопределённости и нетерминологичности слова показательна не только метонимия в его использовании, но и частое употребление слова с дополнительными пояснениями или определениями– «дружина лучшая», «передняя» и т. п. Именно потому, что слово имело слишком широкое и неопределённое значение, его в том или ином отдельном случае надо было пояснять, когда речь шла о каких-то отдельных группах людей, составляющих в том или ином смысле и в той или иной ситуации какое-то единство. В этих пояснениях не прослеживается систематичности и последовательности, и они не отражают единой организации дружины как некоего института древнерусского общества. В частности, определения старейшая и младшая, несколько раз встречающиеся в летописи, в разных случаях имели разный смысл и не указывали на какие-то структурные части некоей «дружинной организации».

Лишь представители знати – бояре – выделялись так или иначе, и в целом довольно последовательно, в «дружине» (как массе княжеских людей), а иногда и отделялись от неё. Именно к ним и только к ним относятся и случаи употребления слова дружина с уточняющими определениями, имеющими социальное содержание, – один раз «старейшая дружина» и один раз «передняя дружина» (не считая одного упоминания «первой дружины» как спорного, допускающего разные толкования). При этом характерно, что в случае с «передней дружиной» речь идёт не о боярах на службе того или иного князя, а о высшем слое (элите) новгородского общества.

Разнообразие этих пояснений указывает и на разнообразие самих людей на службе или в окружении князя. Историки говорят о «старшей» и «младшей дружине», но в реальности масса этих людей была значительно более разномастна, и разделительные линии в их среде были многочисленны и проходили по разным параметрам. Отчасти мы с этим уже столкнулись и видели, с одной стороны, знать, доставшуюся князю «по наследству» от его предшественника на том или ином «столе», а с другой – знать, пришедшую с ним; умудрённых опытом советников и неких фаворитов-временщиков; молодёжь разного происхождения, но сохраняющую самостоятельный статус, и зависимых слуг. Исторический анализ данных о людях в окружении князя, который предпринимается в следующих главах, призван развить выводы терминологического анализа и прояснить некоторые из этих разделительных линий в верхах древнерусского общества. Группы и структуры, реально существовавшие в этой среде, обозначались не словом дружина, а другими более точными и конкретными названиями.

Глава III

Княжеские военные слуги: отроки/гриди

Анализ, предпринятый в главе II, показал «нетерминологичность» древнерусского слова дружина. Это слом. во даже в более узком значении княжеское войско/ княжеские люди не обозначало какие-то определённые структуры или институты и только указывало в целом на людей, так или иначе (часто лишь внутри одного контекста или в одной отдельно взятой ситуации) связанных с князем. В среде этих людей выделяются некоторые группы и категории, которые более или менее последовательно и устойчиво обозначались особыми словами (терминами), имевшими, очевидно, более точное и конкретное содержание. Дальнейшее исследование нацелено на выяснение того, что стояло за некоторыми из этих терминов, на которые сами источники указывают как на важнейшие.

И свидетельства древнерусских источников, и общие типологические соображения заставляют предполагать наличие в светской элите древнерусского общества, по крайней мере, двух важных элементов – княжеских слуг и знати. Знать, а также отчасти некоторые другие группы населения, входившие в элиту Древней Руси, рассматриваются в следующей главе. В этой главе речь пойдёт о военных слугах князей, которые обозначались словами отрок и гридь. Именно к этой группе людей возможно применение понятия дружина в том его научном смысле, который был обозначен в итоге историографического обзора в главе I. Но более точным и правильным, на мой взгляд, определением княжеских военных слуг было бы не просто «дружина», а «большая дружина» – термином, который предложил чешский историк Ф. Граус для одной из форм (стадий) дружинных объединений в средневековой Европе. В этой главе обосновывается это определение, за которым, как будет видно, стоит некоторое представление о всей социально-политической организации древнерусского государства.

На идею Грауса о «большой дружине» (velkodružína) обращалось внимание выше в главе I (см. с. 112). Граус включился в дискуссии немецких историков о дружине и «господстве знати» и, понимая дружину как общеевропейское явление, предложил свою типологию её форм, переходивших одна в другую. Таких форм он насчитывал четыре, и «большая дружина» была третьей стадией. Все типы дружин, по Граусу, строятся по одному образцу, представляя собой объединение воинов под началом предводителя, который брал на себя их содержание и правовую защиту. Принципиальные отличия «большой дружины» от «домашних» и «частных» («малых») состояли в том, что она была многочисленна, включая всю или значительную часть общественной элиты, и играла важную роль в становлении государства. Многочисленность и «государственные» функции были двумя сторонами одной медали, отражая сущность «варварских» политических образований, – содержать большое количество профессиональных воинов можно было только за счёт «сверхдоходов», которые доставляли, как правило, грабительские походы в соседние регионы и обложение подчинённого населения данью, но эти последние и осуществляла сама эта «большая дружина». Граус не писал этого прямо, но его логика имела в виду соответствие «большой дружины» определённой стадии становления государства – когда господство, оторвавшись от семейнородовых форм, выражалось в даннических (трибутарных) отношениях.

Обосновывая эту идею, Граус опирался, главным образом, на источники по истории древнейших государств Польши и Чехии. Чешские источники позволяли Граусу уловить лишь некоторые отголоски дружинных отношений в XI–XII вв. Явственные следы «большой дружины» он находил не в чешских, а в польских источниках, но в целом делал вывод равным образом для Чехии и Польши, что правители этих двух государств в X–XI вв. использовали «большие дружины» как главное средство для утверждения своей власти и управления подчинёнными (завоёванными) территориями.

Не у всех теория Грауса вызвала сочувствие. В частности, X. Ловмяньский сомневался в том, что в рамках « большой дружины» можно было объединить вместе с воинами на содержании правителя представителей знати. Историки следующего поколения (Д. Тржештик и др.), приняв идею «большой дружины», связали её с разработанной ими «среднеевропейской моделью» государства высокого Средневековья, и согласно их представлениям, «большая дружина» и политические формы, ей соответствующие, составляли стадию общественного развития, непосредственно предшествующую этой «модели». Такой подход, однако, вызывает вопрос, была ли эта «большая дружина» специфически «центральноевропейским» явлением. По крайней мере, сам Граус исходил как будто из более или менее общеевропейского характера своей типологии дружинных форм[514].