Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Есть также несколько примеров, когда словом дружина обозначается военное или военизированное окружение, но не князя, а частного лица (хотя знатного). Один пример находим в ПВЛ, и он заслуживает специального разбора. В упоминавшейся выше статье 6603 (1095) г. рассказывается о посольстве половецкого хана Итларя к переяславскому князю Владимиру Всеволодичу (Мономаху), которое закончилось печально для половцев, – по приказу князя, пошедшего на нарушение «роты» (клятвы), они были перебиты. В летописи описывается совещание князя с его окружением, на котором были принято решение об убийстве Итларя и его людей. Описание начинается с фразы, которая в ЛаврЛ выглядит так: «и начаша думати дружина Ратиборя со княземъ Володимером о погубленьи [И]тларевы чади». В ИпатЛ несколько иначе: «и начаша думати дружина Ратиборова чадь съ кн(я)земъ Володимеромъ о погубленѣ Итларевы чади»[488]. Разночтение между основными списками ПВЛ касается как раз слова дружина, и надо решить вопрос о смысле текста и первоначальности того или другого варианта. С общей текстологической точки зрения редакция ИпатЛ на этом отрезке летописи выглядит предпочтительнее[489].

Ратибор – это видный боярин, служивший Всеволоду и Владимиру; он упоминается ещё в ПВЛ, а также в «РусскойПравде»[490]. Непосредственно перед рассказом о совещании сообщается, что в тот момент в Переяславле оказался киевский боярин Славята, пришедший «к Володимеру от С(вя)тополка на нѣкое орудие» (то есть по какому-то делу). Поскольку Славята участвует в уничтожении половецкого посольства, надо думать, что он участвовал и в совещании. Само это совещание описывается довольно подробно, с изложением речей князя и советников, причём эти последние обозначаются просто как «дружина» («отвѣщавше же дружина р[е]коша Володимеру…»). В рассказе об уничтожении половецкого посольства о людях Славяты, выполнявшего одну задачу, говорится так: «…посла Володимеръ Славяту съ нѣколикою дружиною и с торкы», а о людях Ратибора, перед которым была поставлена другая задача, сказано: «пристрой Ратиборъ отрокы в оружьи».

Учитывая контекст всего рассказа и эти выражения, вариант начальной фразы об описании княжеского совета по ИпатЛ представляется более правильным. В совещании, безусловно, должен был принимать участие Славята, с которым, может быть, были и свои люди (если предполагать их в составе «неколикой дружины»). Между тем, ЛаврЛ говорит, что «думали» с князем только «дружина Ратиборя». Вариант же ИпатЛ подразумевает, что «Ратиборова чадь» была только частью «дружины», собравшейся с князем на совет, хотя, видимо, частью основной. И этот вариант по общему смыслу рассказа более правильный. Текст надо понимать, просто выделяя слова «Ратиборова чадь» как пояснение к слову «дружина»: «начаша думати дружина, [а именно, а точнее, а фактически главным образом] Ратиборова чадь, с князем…» По нормам древнерусского языка в такого рода случаях употребление союзов не было обязательно[491]. Вполне обычной была ситуация, когда широкое и неопределённое по смыслу слово дружина требовалось пояснять с помощью уточняющих дополнений. Таким уточнением в данном случае и были слова «Ратиборова чадь». Тот факт, что в совещании с князем участвовали какие-то люди из окружения Ратибора, можно объяснить выдающимся положением самого Ратибора и особой его ролью именно в тех обстоятельствах (не случайно ведь Итларь остановился именно в его городской усадьбе). Были ли это отроки, которых он потом послал убить Итларя, или кто-то другой, судить нельзя.

Таким образом, вариант ИпатЛ первоначален[492]. В ЛаврЛ просто опущено слово «чадь». По-видимому, редактор понял как тавтологию сочетание в одной фразе слов дружина и чадь (близких в смысле «группа людей, свои люди»[493]) и опустил второе из них, не вдумываясь в контекст. Первоначально имелась в виду «дружина» как окружение князя (в тот момент: собравшиеся на «думу»), в ЛаврЛ она превратилась в боярских людей. Тем не менее, вне зависимости от первичности той или иной редакции текста, для меня важно, что для летописцев обозначение боярских людей дружиной было в принципе допустимым. Возможно, в таком смысле слово использовано и для указания на людей Славяты.

О возможности такого обозначения свидетельствует один пример из киевского летописания XII в. В конце ультрамартовской статьи 6675 (1167) г. ИпатЛ содержит такое известие: «Том же лѣ[тѣ] яшаполовци Шварна за Переяславлемъ, а дружину его избиша и взяша на нем искупа множьство»[494]. Шварн был видным киевским боярином, о котором сохранились и другие сведения[495]. В данном случае смысл летописи однозначен – под «дружиной» имеются в виду люди боярина.

Можно также усмотреть такой смысл слова в двух сообщениях Н1Л. Под 6675 (1167) и 6677 (1169) гг. здесь дважды говорится о новгородском боярине Даньславе Лазутиниче, который предпринимает те или иные действия «съ дружиною» – сначала он отправляется с ответственной миссией в Киев, а затем за сбором дани «за Волок»[496]. Вполне вероятно, что в обоих случаях его сопровождали его собственные (зависимые от него) люди. Хотя нельзя также исключать, что в одном случае имелось в виду посольство, а в другом – военный отряд, набранный просто из новгородцев. Боярин князя Василия, сына Александра Невского, по имени Александр упоминается под 6765 (1257) г. с «дружиной его» – возможно, тоже имеются в виду его собственные слуги[497].

И всё же летописное известие о Шварне находит вполне ясную и недвусмысленную аналогию. Слово дружина используется для обозначения боярских людей в Житии Александра Невского, составленном в течение нескольких лет после его смерти в 1263 г.[498] В описании сражения на Неве агиограф перечисляет поимённо шестерых героев, отличившихся в битве. Четвёртым в списке фигурирует «новгородецъ именемь Миша». О нём сообщается, что он «погуби» три корабля шведов «съ дружиною своею»[499]. Вне сомнения, речь идёт о новгородском боярине, хотя исследователи расходятся в том, с какими именно персонажами летописи его отождествить. Согласно последней версии, этот Миша тождествен посаднику Михалку Степаничу[500], о котором Н1Л говорит в статьях под 6763 (1255) и 6765 (1257) гг., причём в первой из этих статей рассказывается о его противостоянии с посадником Онанием и упоминается, что у Михалка был «свои полкъ»[501]. Очевидно, «дружина своя» в Житии – это его собственные военные слуги.

Этот список героев Невской битвы вообще интересен с точки зрения состава военных сил, собранных князем. Первые места в нём отданы новгородским боярам. Помимо Миши упоминаются Гаврило Олексич (или Олексинич) и Сбыслав Якунович (на первых двух местах в списке). Такое внимание новгородцам можно объяснить тем, что одна из первоначальных редакций жития была составлена в Новгороде[502], либо тем, что новгородцы просто составляли большинство в «полку», собранном Александром (что было бы вполне понятно, поскольку князь выступал в тот момент новгородским князем и защищал Новгородскую землю)[503]. Остальные, однако, явно входили в число княжеских людей. Третьим в списке упомянут человек, не-новгородское происхождение которого подчёркнуто, – «Ияковъ [родомъ] полочанинъ, ловѣц (вар.: ловчии) бѣ у кн(я)зя». Пятым числится «от молодыхъ людии именем Сава», а шестым – «и от слугъ его именем Ратмиръ». Таким образом, здесь представлены несколько категорий людей, которые вошли в войско, ведомое князем. Надо при этом отметить, что это войско в Житии обозначается равноправно словами «полк» и «дружина»[504].

Эта «дружина» Александра Невского, в самом деле, весьма разнородна, но ни о каких «старшей» и «младшей» её частях здесь не упоминается. Принципиальные «разграничительные» линии среди этих людей здесь собственно две: с одной стороны, между новгородцами и людьми князя, пришедшими с ним в Новгород, а с другой– между знатью (боярами) и остальными людьми. Впрочем, различие между новгородцами и не-новгородцами имеет более или менее относительное значение. Оно было подчёркнуто только в данном случае, и то непоследовательно – в списке героев новгородцы не отделены совершенно от княжеских людей (Яков, ловчий князя, «вклинился» между Сбыславом Якуничем и Мишей). Между тем, мы знаем, например, что потомки Гаврилы Олексича (а может быть, и Миши – в зависимости от того, с какими лицами, известными из других источников, отождествлять его и род Мишиничей) состояли не только в числе новгородской знати, но и дали ветвь, которая закрепилась при дворе московских князей[505]. И естественно, такое различие между «туземцами» и «чужаками» не было исключительной особенностью Новгорода. Ведь большинство князей домонгольской Руси никогда не сидели только на одном «столе», а переходили из одной земли и «волости» в другую, и наличие у них на службе людей «местных» и «пришлых» было нормальным явлением[506]. О том, что происхождение княжеских людей могло быть самым разным, говорит в данном случае замечание жития, что ловчий Александра происходил из Полоцка.