Сильные - Генри Лайон Олди

Потом уломаем.

– Как?

– Как-нибудь.

Особой уверенности в ее голосе не чувствовалось.

– Тут же одно железо! Как здесь жить?

– Раньше же он как-то жил…

– Раньше у него была пуповина! Ты сама мне сказала!

Я покосился на Нюргуна: не обиделся ли? Живого человека обсуждают, будто его и нет рядом! Нюргун не обиделся. Ему было все равно.

– Еду привезем, одежду. Очаг соорудим.

– Дрова?

– Угу. Дальше прикинем, что еще.

– Мюльдюн, давай в облако, – Умсур принялась распоряжаться. – Мы с Юрюном останемся, присмотрим. А ты лети домой. Еды возьми побольше, шкуры теплые…

По всему складывалось, что сестра с удовольствием улетела бы отсюда за компанию с Мюльдюном. Обернулась стерхом – только ее и видели! Мне-то по любому выходило стеречь Нюргуна, а ей совсем не обязательно. Я был благодарен Умсур, что она решила остаться с нами, но причина такого решения крылась не во мне, и уж точно не в заботе о Нюргуне. Умсур хотела победить свой страх. Шла навстречу страху, хватала за шкирку. Это как с конем: если тебя сбросили – снова садись в седло. Иначе конь почувствует себя главным, а страх врастет в тебя на веки вечные, до самой смерти! Умсур и раскомандовалась из-за этого. Мюльдюн не возражал – он был только рад поскорее убраться. Тем более, по делу – по делу не стыдно. Он уже скрылся в облаке, когда я открыл рот, собираясь крикнуть вдогонку: «Котел прихвати!» – и не крикнул, потому что мне помешал Нюргун.

– Туда?

Он указал вверх, на край небес. Снегопад поредел, и я различил на краю далекий конский силуэт. Там меня ждал верный Мотылек.

– Ага, – согласился я.

– Брат? Сестра?

– Вроде того.

Меня подняли в воздух. Рядом вскрикнула Умсур. Карниз резко провалился, в лицо наотмашь хлестнул мокрый снег. Залепил глаза, рот. Мягкий толчок: меня чуть-чуть встряхнуло, как щенка в пасти заботливой мамаши. Нюргун поставил нас с Умсур на землю. Нет, не на землю – на облака. Это уже было, было! Всплыло в памяти: вот Мюльдюн-бёгё сует себе под мышки меня и Омогоя. Меня под правую, Омогоя под левую. Правда, Мюльдюн никуда с нами не прыгал. Я помотал головой, отгоняя непрошеное воспоминание. С опаской глянул назад: это сколько же отсюда до карниза? С братом и сестрой под мышками? С места, без разбега?!

Снизу вверх…

Раз в день, ровно в полдень, гора приподнималась на цыпочки. «Пьет солнечный свет,» – разъяснила Умсур. И точно: в это время тучи, если они были, всегда расходились. Взмыв над краем Восьмых небес, железная гора ослепительно сверкала на солнце. Красиво! А главное, внешний карниз оказывался выше упругого облачного покрова. Тут я заканчивал очередное посещение Нюргуна, прощался с братом и прыгал: с карниза – на край небес, к Мотыльку.

А что? Обычное дело.

Но я-то прыгал сверху вниз, с разбега, и без родственников под мышками! Я прыгал боотуром! Нюргун же остался в точности таким, каким был. Детина, громила, он не стал ни на палец больше. Что же он сможет, когда расширится?! Да, я начал понимать, почему Нюргуна столько лет продержали у оси миров. Нет, я не жалел, что освободил его. Боялся, но не жалел. О чем тут жалеть?

Гора завершила оборот. Я махнул рукой облаку, надеясь, что брат меня видит:

– Мюльдюн! Давай к нам!

Не знаю, увидел он или услышал, но облако стало быстро приближаться.

– Пожалуй, мы с тобой были не правы, – обернулся я к Умсур. – Зачем Нюргуну облако? Он и так прекрасно доберется хоть куда.

Сестра молчала. Наверное, еще не пришла в себя после прыжка.

5. Полный всяческого добра…

В путь мы двинулись вместе, а всё равно каждый наособицу: Мюльдюн – в облаке, я – на Мотыльке, Умсур – стерхом в небе, Нюргун – на своих двоих. С Мотыльком они обнюхали друг дружку, фыркнули и, кажется, оба остались довольны. Во всяком случае, Нюргун отдавал предпочтение моему коню перед Мюльдюновым облаком. Бежал рядом, не отставал, но и вперед не вырывался. Еще бы – столько лет у столба проторчать! Любому в радость было бы ноги размять! Я представил, какими стали бы мои ноги после тридцати трех лет в Богатырской Слизи, и решил, что лучше думать о чем-нибудь другом.

Снегопад закончился. Тучи словно языком слизнуло. Этот язык – он назывался восходом – умыл-облизал все Небеса, сколько их есть, и в прозрачной бирюзе засияло золото: солнце выбралось на свободу. Блестело оно холодно, по-зимнему, но так ярко, что глазам больно.

Каждые четыре шага Нюргун окутывался облаком выдыхаемого пара. Для него сегодня всё было впервые: кони, люди, камни. В горе́ он даже камней не видел: только железо! Да он и железа-то не видал – сколько я помнил, глаза Нюргуна вечно были закрыты. На снег он смотрел, как завороженный. На небо. А облаками – теми, что под ногами – пренебрегал. Держат? И ладно, бежим дальше. Когда облачная гряда под босыми ступнями сменилась тропой, Нюргун и бровью не повел.

Тропа и тропа, не лучше облаков.

Голубенькое ничего, блестевшее по краям тропы, сменилось подмерзшими склонами. Сосны и пихты в пушистых шапках заглядывали в черный, неласково журчащий ручей. Примеряли зимние наряды: мне к лицу? А мне? Самые капризные красавицы вздрагивали от порывов верхового ветра, сбрасывали горностаевые опушки, кутались в искрящиеся облачка.

Деревья целиком захватили внимание Нюргуна. Разумеется, он сразу же поскользнулся на обледенелом валуне. Тут вам Средний мир, а не Восьмые небеса, тут под ноги смотреть надо! Грохнулся бедняга знатно. Он сидел голой задницей на снегу, обиженно моргал: «Как же так, брат? Не люблю!» – и скулил побитой собакой. Не прерывая скулёж, он сунул в рот большой палец левой ноги – зашиб об валун.

Я придержал Мотылька. Нет, подумал я. Нельзя его к дяде Сарыну! Я ведь поначалу как хотел? Поселимся рядышком, Баранчай нам юрту поставит. Будем соседями. Люди из улуса нас, боотуров, поить будут, кормить, одевать. Дядя Сарын мудрыми советами до конца дней обеспечит. Нюргуна уму-разуму обучим, куда он денется. А мы улус защитим, если что, вместе с Зайчиком. Нюргун вон какой здоровенный! Да и я, в общем, ничего. Это я для Уота слабак, а кого другого на раз уделаю! Уже уделывал, были случаи.

По-боотурски я думал. Как балбес, по выражению дяди Сарына.

Нюргун, причмокивая, сосал пострадавший палец. Защитник! Мало ли, что ему в башку взбредет? А у дяди Сарына семья: жена, дети. Слуги, хозяйство. Зашибет Нюргун кого-нибудь – объясняй потом, что он не нарочно. Ну да, не нарочно, а покойнику от этого легче? Нет, нельзя его к Сарыну. К нам, на Седьмое небо, тоже нельзя – это я давно понял. У родителей даже спрашивать не стал. Мама расплачется, отец промолчит. Ну, куда теперь? Алаата[50]! Строил планы, строил, ломал голову, и все, что настроил – прахом по́ ветру.

Опекун, называется!

Умсур человеком перекинулась; Мюльдюн по пояс из облака высунулся. Я их и обрадовал:

– К Сарыну не едем!

– Почему? – удивился Мюльдюн.

– Куда его – к Сарыну?

– Угу.

– Что угу?!

– Никуда его к Сарыну.

Умсур молчала. Соглашалась.

– Отдельно жить будем, – видали бы вы, какой я стал решительный. А увидали бы, не поверили, и правильно. Я сам не верил. – Вдвоем. Юрту поставим. Мюльдюн, поможешь с юртой?

Как юрты ставят, я знал. Сам, правда, ни разу не ставил. Боюсь, Мюльдюн – тоже. Может, Умсур колдовством подсобит?

– Угу.

– Что угу?!

– Помогу. Есть тут одно место.

– Подходящее?

– Угу.

– Одежда теплая понадобится. Утварь всякая: котлы, горшки, миски…

– Привезем, – кивнула Умсур.

– Еда на первое время. Потом мы охотиться будем.

– Хорошо.

– Где твое место, Мюльдюн?

– Не мое, твое. Давай за нами.

Понял Нюргун наш разговор, не понял – уламывать его не пришлось. Едва я махнул ему рукой – вставай, мол! – как он с прежней резвостью побежал рядом с Мотыльком. Под ноги, правда, теперь смотрел так, что чуть дырки в тропе не провертел. Может, не все так плохо? Вот, учится потихоньку…

Редколесье сгустилось, превратилось в тайгу. Весело похрустывал наст под копытами Мотылька и пятками Нюргуна. В низине намело от души, схватилось коркой поверху. Нюргуну плевать, а мне сделалось зябко. В начале зимы всегда так, утешал я себя. Теплее от утешений не становилось. Пока мы еще доберемся, пока юрту поставим, огонь в очаге разведем… Может, лучше сразу костер разложить? Да побольше? А потом уже юрту ставить?

Мы перевалили через сопку, похожую на загривок вечно голодной нянюшки Бёгё-Люкэн, продрались сквозь колючую щетину сосен, и впереди открылся просторный алас, окруженный целым табунком сопок и гор повыше. Впрочем, до аласа мы не доехали. Сосны разбежались в стороны, открыв широченную поляну величиной с наше общинное