О прекрасных дамах и благородных рыцарях - Милла Коскинен

Эту рукопись написали три отшельницы, Катарина, Джулиана и Маргарет, сестры из хорошей семьи. Поражает, с какой гибкостью и практичностью они подходят к вопросам слабости человеческой плоти и божественной любви. Немудрено, что еще при их жизни рукопись стала, можно сказать, бестселлером.

Например, когда дев начинали одолевать неподобающие мысли, они не впадали в религиозный экстаз и не вспоминали о св. Агнес и ее страданиях (как советовал Эйлред своей сестре), а живо и в подробностях представляли себе что-то противное, типа нищего попрошайки, или, на крайний случай, стихийное бедствие типа пожара или потопа. Сестры также называют кошку единственным животным, которое подобает отшельницам.

А вот их подход к любви. В рукописи Христос представляется в виде храброго рыцаря, который прибывает на помощь одинокой гордой леди, окруженной врагами. Чтобы победить врагов леди и завоевать ее любовь, Христос принимает участие в рыцарском турнире. На турнир он является безоружным, с одним только щитом в руке: «он сразился в турнире, и, как подобает храброму рыцарю, проходил он при помощи этого щита сквозь ряды врагов. Щит скрывал его голову Бога, и был он в форме его мертвого тела». Как и следует, «после смерти храброго рыцаря, его щит был повешен высоко на стене в церкви в его память. И был он распятием, чтобы напоминать нам о смерти Иисуса Христа в рыцарстве его».

И дальше: «При помощи этих двух кусков дерева («with these two pieces of wood») ты должна поддерживать огонь любви в своем сердце. Подумай, как радостно отдать свою любовь этому королю славы, который протягивает к тебе руки и наклоняет голову, словно прося о поцелуе. Отдай ему свою любовь, ты выиграла его («you have won him»). Прикоснись к нему с той любовью, которую ты иногда чувствуешь к мужчине. Он твой и выполнит все твои желания».

О жизни за воротами женского монастыря

Одной из женских обителей, относящихся к аббатству в Сент-Олбанс, был монастырь бенедиктинского уклада, приорат святой Марии в Сопвелле. Основан он был в те же времена, в которые развивалась драматическая история аббата Джеффри де Кама и провидицы-монахини Кристины Маркейт. Именно Джеффри его и основал для двух «святых женщин», которым для их призвания вполне хватило жилища, сплетенного из древесных ветвей. Вскоре, тем не менее, тому же дьякону Роджеру, который организовывал тайное убежище для Кристины, пришлось эту хижину перестраивать под нужды гораздо большего числа обитательниц.

Епископ Линкольнский, Александр, одобрил количество монахинь общим числом в тринадцать, а аббат Джеффри де Кам добавил два интересных условия. Во-первых, в этот монастырь принимали только невинных девушек. Во-вторых, на ночь двери монастыря запечатывались личной печатью аббата, дабы грязные языки не чернили репутации монахинь. В первом условии ничего удивительного не было. Все знали, что именно молоденькие девушки из значительных семей были самой бесправной женской группой Средневековья. Кому как не церкви было организовать убежище для тех, кто не хотел для себя традиционной роли жены. Второе условие, похоже, имеет отношение к ситуации, в которой оказался сам Джеффри, которого обвиняли в греховной связи с Кристиной. Хочется съязвить, что для грешных деяний белый день подходит не хуже темной ночи, но согласитесь – процесс запечатывания девиц на ночь за закрытые двери печатью аббата был ритуалом величественным.

Первыми известными благодетелями монастыря св. Марии в Сопвелле были норманны д’Абиньи, сэр Генри и его супруга Сесилия, а после смерти сэра Генри – его сын Роберт. Они подарили монастырю около ста акров земли (стандартный надел для одной семьи), и еще сто акров принесла монастырю сестра Роберта д’Абиньи, Амиция, которая примкнула к монастырской общине. Норманны вообще были чрезвычайно щедры к женским монастырям. После дара от д’Абиньи наделы посыпались и от других семейств, и монастырь стал богатеть.

К 1330 году монастырь оброс имуществом, связями, приобрел определенный статус, и… стал тяготиться зависимостью от аббата Сент-Олбанс. «Революция» в монастыре выглядела, с точки зрения дня сегодняшнего, до смешного кроткой. Речь шла просто-напросто о том, чтобы самим выбрать себе приорессу на смену умершей. Сестры остановились на кандидатуре Алис де Хейкени, считая, что именно она сможет наиболее эффективно отстаивать интересы монастыря перед аббатством. Аббат, разумеется, имел в женском сообществе свои уши и, разведав о планах сестер по вере, послал в монастырь своего приора. Причем – оцените! – не просто сказать «цыц!», а придать этому приказу видимость изъявления свободной воли.

Приор Николас де Фламстид для начала напомнил монахиням, что у аббата Сент-Олбанс есть полное право просто назначить приорессу волевым решением. Но поскольку аббат считается с их мнением, то сестры могут смело высказать, отдают они свои голоса за Алис де Хейкени или за другую сестру, Алис де Пиксден. Шестнадцать монахинь высказались за первую Алис, и только три за вторую, но де Фламстид назначил приорессой именно Алис де Пиксден, потому что она была «энергичнее в вере», то есть не имела никакого желания тратить время на дрязги с аббатом. И, разумеется, именно кандидатуру Алис де Пиксден изначально имел в виду аббат, посылая приора поиграть в демократию.

Казалось бы, мелочи. Но аналогичное перетягивание каната привело в свое время к отлучению от церкви короля Джона (Иоанна Безземельного, как его почему-то именуют, хотя безземельным он никогда не был). И абсолютно аналогичная ситуация поставила последнюю точку в добрых отношениях кардинала Уолси и короля Генриха VIII.

Тем не менее, сестры, по-видимому, волевым решением аббата и приора не утешались, потому что через восемь лет аббат Сент-Олбанс решил закрутить гайки еще крепче. Сестер обязали петь мессу Сент-Олбанс раз в неделю. Наказанная запретом говорить, монахиня не освобождалась от своей обязанности участвовать во всех службах. Капеллан аббатства, который обычно помогал монахиням в службах, отныне должен был находиться во время пребывания в монастыре под постоянным наблюдением. Все сестры должны были подниматься утром по звонку колокольчика суб-приорессы, а до того момента покидать помещение общежития строго запрещалось.

После звонка все были обязаны идти на мессу. После мессы сестрам предписывалось сидеть на виду друг у друга во внутреннем дворике, занимаясь работой и молитвами до следующей службы, обязательной для всех, кроме больных. После чего снова шли молитвы и работа. Кстати, во время таких совместных посиделок разговаривать разрешалось только суб-приорессе и сестре, которую обвиняют в каком-либо нарушении. За нарушение полагалось наказание: день на хлебе и воде, а тех, кто смел возмутиться и не раскаяться в истинном или воображаемом прегрешении, ждало более серьезное наказание.

Если сестры ссорились, наказывали всех участниц – без рассуждений о том, кто прав, а кто виноват. Три дня на воде и хлебе удивительно хорошо охлаждают эмоции. Двери во внутренний двор и в сад открывались в определенные часы. С мирянами монахиням разрешалось общаться, только закрыв от нескромных взоров шею и лицо. Гости в монастырь допускались только с разрешения приорессы, а уж если монахиня хотела угостить кого-то во внутренних помещениях, то для этого требовалось разрешение аббата.

Поскольку часть работников в аббатстве были жителями близлежащих городов и деревень, правила монастыря ограничивали общение сестер с персоналом. Работники, разумеется, должны были иметь репутацию людей уважаемых, но и репутация не позволяла им общаться с монахинями без свидетелей. Больные монахини также постоянно находились под наблюдением – в больничной палате. Приорессе предписывалось запрещать присутствие гостей в монастыре в ночные часы, и никто не мог остаться провести ночь даже в общей для всех сестер спальне.

Как хотите, но устав больше напоминает тюремные правила, чем изначальные идеи Джеффри де Кама о чистом сердце дев, желающих служить Богу. Конечно, определенные ограничения подразумевались уже самим бенедиктинским уставом, предписывающим молчать чем больше, тем лучше, и беспрекословно подчиняться старшим по иерархии. Но большая часть ограничений была, несомненно, просто способом держать набирающий статус женский монастырь под рукой аббатства Сент-Олбанс.

Но и этого показалось мало аббату Томасу де ла Мару в 1350-х годах, который вообще запретил лицам мужского пола входить в монастырь без его личного разрешения. В строго ограниченные часы, разумеется. Исключение не было сделано даже для Мастера монастыря. И он должен был входить в монастырь и выходить из него в указанные часы, а в монастыре всегда быть в компании других персон. Нужно, конечно, помнить, что в стране только что отбушевала эпидемия чумы, что аббатству были неимоверно нужны деньги и что для привлечения богатых покровителей и покровительниц аббатство должно было быть чем-то знаменитым. Например, дисциплиной. Да и подходил этот стиль управления аббату, которого современники упрекали в тирании и который ухитрился рассориться на почве денег и привилегий со всем окружным дворянством и многими высокопоставленными персонами типа самого Джона Гонта.