Тропа Кайманова - Анатолий Чехов

Насчет Абзала Яков пока что ничего не мог сказать. Человек, предавший брата, чужого тем более предаст. Но брат брату рознь. В гражданскую войну и братья были врагами.

Больше, чем на других своих спутников, Яков надеялся на помощь Лаллыкхана: отлично помня в лицо не только своих однокашников, но и многих врагов, он должен был сыграть чуть ли не главную роль в задуманном поиске. Правда, нельзя забывать, что и враги Лаллыкхана, едва узнают его, тут же постараются свести с ним счеты. Кроме Якова это отлично понимали и Барат, и Амангельды, да и сам Лаллыкхан, но никто не сказал по этому поводу ни слова.

Не меньше мог помочь и Амангельды, знавший всех современных главарей контрабандистов и кое-кого из бывших басмачей.

Преступник возвращается на место преступления, щука, нападая из засады, возвращается под облюбованную ею корягу. Таков инстинкт хищника. На это и рассчитывал Яков, отправляясь в Карагач.

Мерно идут верблюды. В полном молчании подходил к месту назначения отряд Якова. В сумраке ночи затемнели виноградники, невысокие глинобитные дувалы окраины, плоские крыши построек, слабо освещенные багровыми бликами быстро угасающей в западной части горизонта вечерней зари.

Перед Каймановым и его товарищами раскинулся аул — скопление глинобитных домов и кибиток, которые в невероятном переплетении улочек окружили старинную мечеть с высоким минаретом, покрытым голубой эмалью.

Что их ждет здесь, в этом древнейшем уголке земли, на пороге самой вечности, у караванной тропы, равной по возрасту матушке-пустыне?

Двадцать пять лет для истории — ничтожно малый срок. Всего четверть века назад по этим улицам проехал, направляясь в далекую Хиву, сын Джунаид-хана — Ишик-хан, чтобы сдернуть с хивинского трона Аспендиара и ударом ножа расчистить своему отцу путь к власти. Сейчас у тех, кто жаждет возрождения ханства после победы германского фашизма, хозяева новые, а повадки старые.

Достаточно ли хорошо знают эти повадки Яков и его друзья? Не готовят ли их враги какую-нибудь ловушку? А если готовят, то какую?.. Нужно, очень нужно разгадать сейчас, до начала поиска, замысел врага.

Черная бархатистая ночь развесила над головой крупные южные звезды, испускающие, казалось, видимые глазом лучи. Над минаретом появилась луна, похожая на дольку дыни, источавшую медвяный сок.

Небольшой караван по сигналу проводника Шакира остановился в полном молчании возле глинобитной кибитки, ничем не отличавшейся от остальных домов.

Сложив вещи в просторной комнате, подкрепив силы поздпим ужином, Кайманов вышел из дома, чтобы осмотреться и сориентироваться.

Глинобитный дом, куда привел их Шакир, оказался довольно просторным, с достаточно высоким потолком, так что воздуха в нем вполне хватало. Тем не менее Яков предпочел, захватив кошму и байковое одеяло, устроиться во дворе, предварительно удостоверившись, что карагачский уполномоченный капитан Диденко позаботился о них на славу.

Помещение, в котором должны были переночевать прибывшие из Ашхабада, со всех сторон было окружено низким П-образным строением, наверняка старым караван-сараем. Обойдя его в сопровождении молчаливого Шакира, выполнявшего обязанности не только проводника, но и начальника охраны, Кайманов в наиболее удобных для обзора и охраны местах встречался взглядом с внезапно появлявшимися такими же молчаливыми, как и Шакир, стражами, тут же скрывавшимися, едва его провожатый подавал им знак.

Убедившись, что место ночевки вполне надежное, Яков облюбовал во дворе караван-сарая повозку, к которой ниоткуда нельзя было подойти незамеченным, постелил кошму, прилег на нее, вслушиваясь в звуки чужой ночи, всматриваясь в неясные силуэты домов, верблюдов, лежавших на земле, арбы, двуколки.

Непривычными были тут и там возникавшие полосы света из открывавшихся дверей, кое-где свет в окнах. В Карагаче не было светомаскировки, а в Ашхабаде в это время и на дорогах пользовались лишь затененным светом, невидимым с самолетов.

Сознание того, что и сейчас, во время войны, есть еще населенные пункты, где с наступлением темноты не занавешивают окна, а на улицах хотя и редко, но горят фонари, мешало сосредоточиться, словно этот случайный свет в караван-сарае и ближайших кибитках демаскировал его позицию. Яков только тогда почувствовал себя спокойнее, когда в домах и кибитках стали гасить лампы: видимо, по военному времени экономили горючее.

Сна не было. Яков не заметил, как прошла ночь и за раскидистыми чинарами, поднимавшимися на немыслимую высоту, стала заниматься заря.

Наступало утро, первое утро Якова Кайманова в ауле Карагач.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ОДНА БЕДА НЕ ХОДИТ

День двадцатого ноября тысяча девятьсот сорок второго года на оперативном посту Аргван-Тепе начался целым рядом неприятностей.

Когда Самохин проверял из своей маленькой канцелярии телефонную связь с железнодорожными разъездами, во дворе погранпоста грохнул выстрел.

Подойдя к окну и распахнув створки, Андрей увидел, что под обрывом сопки, примыкающей к двору, бьется в агонии бродячая собака с маленькой записной книжкой, привязанной к шее. А свободные от наряда солдаты и сержанты стоят у входа в помещение и впереди них — старшина Галиев с карабином в руке.

Увидев начальника поста у открытого окна, Галиев подошел и доложил:

— Товарищ капитан, расстреляли религию...

Самохин понял, что маленькая записная книжка на шее собаки это и есть тот самый молитвенник, о котором ему докладывал старшина, ознакомившись, что за пополнение пришло служить на границу.

Первым побуждением Андрея было спросить: «А при чем здесь собака?» Какая бы бродячая и шелудивая она ни была, убить животное только для того, чтобы доказать свою правоту и раскрыть глаза заблуждающимся, Самохин бы не разрешил.

Но Андрей ничего не сказал Галиеву. Он лишь наблюдал, как несколько новобранцев, преимущественно пожилых, направились к убитой собаке, не снимая с нее книжечку с молитвами, передвинули лопатами на кусок старого брезента, потащили со двора, чтобы зарыть где-нибудь подальше, за пределами погранпоста.

Самохин внешне никак не отреагировал на происшествие, только подумал, насколько же очерствела душа Галиева, не сознающего, что он, в сущности, совершил кощунственный поступок.

«Черт знает что, — думал Андрей. — Бегал пес, ни в чем не повинный. Взяли застрелили прямо во дворе...»

Страшно не хотелось делать замечание Галиеву, но и оставлять без внимания такое тоже нельзя.

К своему удивлению, Андрей отметил, что антирелигиозная пропаганда старшины подействовала немедленно. Вера его воинства во всякого рода ладанки, кресты и молитвы вроде бы поколебалась, кое-кто из солдат что-то снял с груди и потихоньку выбросил...

Но выстрел в поселке — это ЧП. Как мог выдержанный и предусмотрительный Галиев додуматься до такого?

«Надо было старшине поговорить с солдатами, привести примеры», — размышлял Андрей. Вместе с тем он сознавал, что для такого трудного народа, какой собрался на посту Аргван-Тепе, методы старшины, возможно, наиболее пригодны.

— Что у нас с лошадьми, старшина? — так ничего и не сказав Галиеву о собаке, спросил Андрей.

— Осмотрел лично, товарищ капитан. У четырех набои. Пришлось вызвать ветеринарного врача.

Галиев почувствовал сдержанность капитана.

— Вот тебе еще сюрприз, — только и сказал Самохин. Ему уже было известно, что доблестные воины, чьи лошади вышли из строя, не первый раз попадают под замечание.

— Виновных, — приказал он, — направить ко мне после вечерней поверки.

Сообщение Галиева о вызове ветврача для осмотра набитых лошадиных спин, мягко говоря, не веселило Андрея.

Майор ветеринарной службы Шартух, человек желчный и неумолимый, весьма строго взыскивал, и прежде всего с начальников, за безграмотную седловку и безалаберное отношение солдат к коню. А если он узнает, что на лошадях катались поселковые красавицы, расправы не миновать: сделает такой начет — стоимость корма на время восстановления лошадиных спин, — что и за полгода не расплатишься. И поделом. Набои на спинах лошадей в кавалерийском подразделении — настоящее ЧП. Мало того что придется оплачивать из собственного кармана стоимость лошадиных «больничных листов», теперь не один год на всех совещаниях и офицерских сборах будут склонять фамилию Андрея: «А вот еще на Аргван-Тепе у Самохина случай был...»

Что говорить, хорошенькое добавление к истории с отравленными курами и пристреленной Галиевым бродячей собакой...

Отлично зная, что от взысканий, если сыпать нарядами и сажать на губу, толку мало, Самохин с первых дней избрал по отношению к своим подчиненным тактику психологического давления. Если проступок совершался с утра, беседа с виновным откладывалась до вечера или даже до следующего дня. В беседе обязательно участвовало комсомольское бюро, а то и созывалось общее собрание, чтобы каждый из присутствующих выразил свое отношение к нарушителю дисциплины. Начинался перекрестный обстрел вопросами, вчерашний нарушитель становился судьей и сполна воздавал бывшему обвинителю. Самохину оставалось только подвести итог и спросить у провинившихся, все ли понятно.