Простая история - Шмуэль-Йосеф Агнон

На протяжении почти всей «Простой истории» Агнон ничего не делает для того, чтобы лишить нас иллюзии, будто его роман — это очередная история торжествующей или трагической романтической любви. Напротив, практически все от него зависящее направлено на поддержание этого заблуждения. На первых порах мы склонны поверить в «вариант Рапунцеля»: скорее всего, Гиршл и Блюма вместе покинут Шибуш еще до намеченной свадьбы молодого Гурвица с Миной Цимлих, а дальнейшая история будет посвящена их борьбе с лишениями и осуждением со стороны общественного мнения, которое неминуемо обрушится на них. К середине книги выясняется, что Гиршл и Мина вступили в брак и, как следовало ожидать, несчастливы в этом браке. Тогда мы начинаем подозревать, что история продолжится по «варианту Тристана и Изольды». Либо Гиршл бросит Мину и убежит с Блюмой. В этом случае позор, который они навлекут на себя, может быть так ужасен, что оба не перенесут его; либо — возможность, которая становится все более реальной по мере того, как выясняется, что Блюма отвергла авансы Гиршла и тот оказывается на грани безумия, — он навсегда потеряет рассудок и, не исключено, даже жизнь… Единственное, к чему мы не готовы, и это единственное, чему не место в романтической истории, поскольку оно нарушает все каноны, — это то, что к несчастному влюбленному вернется рассудок, он забудет Блюму, свою истинную любовь, и будет счастливо жить до конца своих дней с женщиной, навязанной ему родителями.

Автор «Простой истории» нередко заставляет нас смеяться (роман богат замечательными смешными местами), последним же смеется он сам, смеется над тем, как ловко он нас провел.

К нашему большому удивлению, «Простая история» оказывается антироманом. Внимательно перечитав его, задаешься вопросом: не удивила ли развязка самого Агнона? Увы, нам не суждено это узнать. Примечательно, что с развитием сюжета роль Блюмы становится все меньше, более того — и автор вынужден расстаться со своей героиней. Правда, он дает косвенное обещание, так и не выполненное им, посвятить ей отдельную книгу. Параллельно с этим происходит сдвиг от романтического, чуть ли не сентиментального тона, в котором написано начало романа, в сторону комического, хотя и по-прежнему нежного к его героям.

Каждый из этих регистров использовался Агноном и ранее. Так, в романтическо-сентиментальном тоне написана повесть «Расцвет молодости» (1921 год), в которой рассказывается история Акавии и Тирцы Мазл, в «Простой истории» фигурирующих в качестве второстепенных персонажей. Комическо-бурлескный регистр использован в социальной сатире «Молодость и старость» (1923 год). В «Простой истории», опубликованной в 1935 году, когда Агнон находился в расцвете творческих сил, автор начинает в первом регистре, затем все больше переключается на второй, но особое очарование роману придает именно то, что до самого конца в нем противопоставляются оба тона. И чем дальше, тем более юмористической становится история.

То ли тон романа меняется в связи с уходом Блюмы Нахт на задний план, то ли она отступает на задний план и образ ее бледнеет из-за желания автора придать сюжету другое направление — именно исчезновение Блюмы открывает шлюзы для его великого комического таланта. Ведь Блюма — один из двух персонажей в этом густо населенном многими типами романе, в которых отсутствует комическое. Второй — старый д-р Лангзам, излечивающий Гиршла от безумия.

Блюма и Лангзам представляют собой два полюса, между которыми существует Шибуш. Блюма — воплощенная чистота, хотя и далеко не наивна (во всяком случае, в гораздо меньшей степени, чем Гиршл, поскольку получила свою долю тяжелых ударов от жизни и вынесла из каждого урок). Она таинственным образом сохраняет эту зачарованную чистоту, как принцесса из волшебной сказки. К Лангзаму, воплощающему жизненный опыт, просто нельзя подходить иронически, потому что он сам весьма ироничен, но ирония его смягчена состраданием. Что касается обитателей Шибуша, то их не назовешь ни наивными, ни опытными. У них достаточно здравого смысла, чтобы не сохранять наивность, в то же время они слишком ограниченны, что не позволяет им стать по-настоящему мудрыми. Способные прекрасно распознавать лицемерие других, они не подозревают о собственном лицемерии, и это дает повод над ними посмеяться, чем автор не упускает возможности воспользоваться.

Можно ли считать мир шибушцев только комическим? Закончив чтение романа, мы снова ощущаем себя на распутье. Если в жизни городка не происходит ничего такого, что свидетельствовало бы в его пользу, примирение Гиршла с Шибушем, нашедшее выражение в подчинении навязанному ему браку, — всего лишь жалкая капитуляция, жертва своей человеческой значимости на алтарь нелепой социальной респектабельности. Тогда это был бы антироман, в котором вся беда происходит не от безнадежной романтической любви, а от трусливого неумения выступить в ее защиту. Предположим, однако, что цель автора — заставить нас воспринимать ценности шибушского общества как нечто позитивное и пафос «Простой истории» в том, что, нацеленная на разоблачение слабостей ее персонажей, она в конце концов демонстрирует нам их несомненные достоинства. Тогда перед нами совсем другая история. Мораль последней, возможно, заключается в том, что принесение своего чувства в жертву общественным условностям, пусть приходится платить за это дорого, является одной из ступеней той лестницы, по которой восходит незрелый юноша, становясь настоящим мужчиной. Так или иначе, прежде чем мы сможем вынести определенное суждение о Гиршле, нам придется составить свое мнение о Шибуше.

Город Бучач, в котором в 1888 году родился Агнон (в своих романах он шутливо называет его «Шибуш», что на иврите означает «ошибка», «неразбериха»), расположен в восточной части Австро-Венгерской империи, в 100 милях восточнее Станислава и в 200 милях к юго-востоку от главного города провинции Лемберга. Галиция, в которой он располагался, при первом разделе Польши была аннексирована Австро-Венгрией. Жители Бучача говорили на четырех языках — немецком, польском, украинском и идише. Немцы, составлявшие меньшинство населения Восточной Галиции, были в основном имперскими чиновниками, осуществлявшими управление краем. Две крупнейшие группы населения, поляки и украинцы, постоянно враждовали между собой, причем украинцы занимались сельским хозяйством, а поляки, как и евреи, сосредоточились преимущественно в городах и местечках. Евреи — на них приходилась, возможно, лишь десятая часть жителей Галиции — среди городского населения преобладали, и кое-где весьма существенно. Это были мелкие лавочники, торговцы и ремесленники, экономическое положение которых не отличалось слишком высоким уровнем, особенно на крайнем востоке провинции, наиболее отдаленном и отсталом уголке империи.

И все же галицийским евреям, как бы бедны и презираемы своими польскими и украинскими соседями они ни были, жилось гораздо лучше, чем миллионам их собратьев в царской России и Польше. Традиции же еврейской восточноевропейской культуры были общими для тех и других. В конце XIX — начале XX века, когда в Российской империи обычным и частым явлением стали жестокие еврейские погромы и проживание евреев ограничивалось чертой оседлости, а также рядом антисемитских законов, в Галиции евреи, при благожелательном и длительном правлении императора Франца-Иосифа, пользовались полной безопасностью и равноправием. Нет, не всегда они жили здесь столь спокойно. Несмотря на изданный в 1782 году императором Иосифом II указ о веротерпимости, освобождавший галицийских евреев от многих ограничений, в первой половине XIX века они еще часто подвергались дискриминации со стороны правительства. Положение евреев стало неуклонно улучшаться с восшествием на престол Франца-Иосифа в 1848 году. К 1868 году были отменены последние антиеврейские законодательные акты и проведены радикальные конституционные реформы. От евреев не требовали особых налогов, они могли жить, где пожелают, и ездить, куда им заблагорассудится, открывать свои предприятия, заниматься любой профессией, давать образование детям в собственных школах, голосовать и баллотироваться на выборах в местные и муниципальные органы власти. А главное, им не надо было бояться насилия и преследований, они чувствовали себя в безопасности и знали, что могущественный, просвещенный и законопослушный режим оградит их от произвола враждебных сил.

Вероятно, не случайно русскими и польскими евреями был изобретен термин «галицианер ид» — галицийский еврей, под которым подразумевался человек, довольный собой и своим положением в обществе. Этот термин таил в себе и дополнительные смысловые оттенки: подлинный галицианер ид должен обладать природным и практическим складом ума, коммерческой хваткой, чувством юмора и склонностью позлорадствовать над неудачами других, внешней религиозностью.