Простая история - Шмуэль-Йосеф Агнон

Раз в неделю друзья Гиршла собирались в его доме. Зажигалась большая лампа, на стол стелили чистую вышитую скатерть. Кормилица и Мина подавали кофе с большим количеством сливок, печенье в виде сердечек и полумесяцев. В кругу друзей, с чашечкой кофе в руке, каждый чувствовал себя весьма уютно. На головах у мужчин были шляпы или ермолки, и следовало ожидать, что они будут говорить о Божественном, но они предпочитали такие темы, как открытие новой лавки местным католическим священником, стремившимся подорвать еврейскую торговлю, назначение нового судьи, г-на Шмулевича, караима, который брал взятки, как христианин, но раз в неделю посещал синагогу.

Кофе, приготовленный кормилицей, был менее крепким, чем тот, который пил Гиршл до своего пребывания в Лемберге. Этот кофе оказывал успокаивающее действие, человек как бы впадал в приятное дремотное состояние. Хочешь — разговаривай, хочешь — слушай, хочешь — съешь печенье в виде полумесяца или сердечка. Изумительное печенье пекла когда-то Блюма, но и это было очень недурное!

Если Гильденхорн бывал в городе, он приходил повидаться с Гиршлом. В его честь Гиршл откупоривал две-три бутылки своего лучшего вина, и муж Софьи потягивал из рюмочки то одно, то другое, ничего не выпивая до дна. Говорят, требуется семь лет, чтобы вкусы мужчины сформировались. Но с тех пор как Гильденхорн начал прикладываться к бутылке, семи лет еще не прошло. Скорее всего, делать это он стал совсем не потому, что считал наливку такой уж вкусной.

Гиршлу Гильденхорн больше не казался очень высоким. Может быть, он выглядел высоким только рядом с Курцем, а когда тот покинул Шибуш, Гильденхорн укоротился на несколько дюймов. Недаром существует поговорка: «Чтобы сделать великана, требуется карлик».

Что же произошло с Курцем? Он влюбился в последнюю прислугу Гурвицев, творившую чудеса на кухне, и женился на ней. Однажды барон де герш послал комиссию проинспектировать школу его имени в Шибуше, и члены этой комиссии пришли к выводу, что Курца следует немедленно уволить. Тогда его молодая жена пригласила главу комиссии на обед и своим кулинарным искусством произвела на него такое сильное впечатление, что он тут же назначил Курца директором школы имени того же барона в своем собственном городе. Не все в Шибуше верили в чудеса, но скептикам было бы трудно объяснить, каким образом Курц, самый плохой учитель, какого только можно себе представить, вдруг был назначен директором школы исключительно благодаря способностям его жены вкусно готовить.

Закрыв лавку, Борух-Меир и Цирл порой заходили к Гиршлу и Мине посмотреть, как поживает маленький Мешулам, и услышать, что нового в мире. Борух-Меир сидел в плетеном кресле, держась за свою цепочку от часов. То ли от постоянного умственного напряжения, то ли от судороги, которая появлялась у него в руке, он теперь всегда держался за цепочку. И уже не потирал руки от удовольствия. Может быть, мир не воздавал ему по заслугам или Борух-Меир со временем изменился.

Да, время сказалось на нем! Он отяжелел, округлился, и, хотя он не был уроженцем Шибуша, слово «Шибуш» было прямо-таки написано на нем. Из-за того что он целыми днями сидел в лавке со своими гроссбухами, ему некогда было «совершать моцион». Надо сказать, что ни он, ни Цирл не любили гулять. Когда служащие и Гиршл расходились по домам, супруги оставались, чтобы подсчитать содержимое своей кассы. Это было занятие поинтересней прогулок!

Они сидели молча, понимая друг друга без слов. И Отец Небесный не беспокоил их, не требовал благодарности за то, что Он вернул им сына здоровым. Лавка — не синагога, в ней не надо молиться или читать псалмы. Достаточно того, что они пожертвовали краску на обновление святого дома. Бог дал знак, что их приношение угодно Ему, вернув здоровье Гиршлу. Ведь даже д-р Лангзам сказал, что опасности рецидива нет. Доказательством этого была реакция сына на сообщение в газете о том, что разыскивается сбежавший из больницы душевнобольной Файвиш Винклер. Гиршл прочел это сообщение совершенно равнодушно, хотя родители боялись, что оно пробудит у него неприятные воспоминания. Гиршл был полностью озабочен делами в лавке, рассыльные привыкли к его поведению, и оно удивляло их не больше, чем поведение Боруха-Меира или Цирл.

Ничто в мире не остается неизменным. Если раньше Гиршл стоял, углубившись в свои мысли, тогда как приказчики трудились, то теперь он делал свою работу, а они вокруг него размышляли. Размышлял по крайней мере один из них, помощник приказчика Файвл. Разве мало того, думал он, что в этом мире богатые угнетают бедных, так еще некоторые бедняки угнетают себе подобных! Гецл, например, ведет себя так, будто он стоит выше его, а работают они в одной лавке. К тому же он основал собственный клуб и добился того, чтобы его избрали председателем. Сын хозяина, Гиршл, относился к Файвлу лучше, чем к Гецлу, но это не могло служить для него полной компенсацией.

Гецл, поглощенный совсем другими мыслями, не обращал на Файвла никакого внимания. Разве не был Борух-Меир приказчиком, как он, Гецл, и разве не женился он в конце концов на дочери хозяина? Конечно, Гецл знал, что история не повторяется, так ведь и он желал жениться не на дочери хозяина, а всего лишь на его родственнице. Он даже не был уверен, что уступает ей по своему социальному происхождению. Его, например, пригласили на свадьбу Гиршла, а Блюму либо не пригласили вообще, либо усадили вместе с прислугой на кухне. В жизни так много загадок!

Гецл зарабатывал больше, чем Блюма, у него были сбережения, хранившиеся в банке, и сам он был председателем шибушского отделения Сионистского общества трудящихся. Несмотря на все это. Блюма даже не хотела смотреть в его сторону. Ну не странный ли она человек? Чем больше кто-то интересовался ею, тем меньше она интересовалась им! Гецл не мог добиться от нее ни одного доброго слова.

Наступила осень, и ученики вернулись в школу. Руководство Сионистским обществом целиком легло на Гецла. Клуб не мог существовать без присмотра: стоило ему, Гецлу, отсутствовать даже один вечер, как наутро все стулья оказывались вышвырнутыми из помещения, а газеты валялись смятыми на полу. Гецл был очень занят, но у него находилось время навестить сестру-горбунью. Черт, который когда-то портил его взаимоотношения с сестрой, исчез, и между ними воцарился мир.

К сестре он приходил с карманами, набитыми сладостями.

— Вы, сладкоежки, — обращался он к своим «племянникам» и «племянницам». — Кто из вас отгадает, что здесь у дяди Гецла, получит вдвое больше, чем остальные!

Дети напрягали свой умишко, но отгадать загадку дяди Гецла было не так-то легко, потому что Борух-Меир постоянно обновлял свой ассортимент. Однако Гецл был щедр, и в конце концов все сладкоежки получали вдвое больше, чем ожидали, даже если никто из них не отгадывал, что находится в его карманах. Сам он не очень любил сладкое, научившись у Боруха-Меира ограничивать себя, и не смог бы сказать детям, какие конфеты надо жевать, а какие сосать.

Йона Тойбер подсаживался к своим сыновьям и дочерям, рассматривал какую-нибудь конфетку, а жена его стояла рядом, сияя от удовольствия. Йона доказал, что он отнюдь не простак, женившись на сестре человека, работающего в таком серьезном деле. Каждую конфету, прежде чем ее съесть, он внимательно осматривал — не шоколадная ли она. Шоколад он остерегался употреблять, прослышав, будто брежанский раввин подозревает, что его готовят с животным жиром. Проявляя терпимость к другим, в отношении собственной религиозности Тойбер был весьма строг.

Типичным сватом Йона Тойбер не был. Картотеки потенциальных женихов и невест он не вел. Возможно, будь у него подобная картотека, он понял бы, что его новому родственнику пора жениться. Гецл, как всякий молодой человек его времени, в жилах которого течет красная кровь, не полагался на свата. Лишь скромность мешала ему признаться, что он мечтает о вполне определенной девушке.

В мрачном состоянии духа, с опустошенными карманами, Гецл покинул дом Тойбера. Он снова разыграл доброго дядю с конфетками, а что получил взамен? Абсолютно ничего! Может быть, вместо этого ему следовало принести еду и лекарства двум другим своим сестрам? Его очень смущало то, что Йоселе, сын плотника, буфетчик из Сионистского клуба, сам недоедал, чтобы покормить Салчи и Бейлчи.

Ни Гецл, ни Йоселе не принадлежали к тем, кого считают центром мироздания. Оба существовали для того, чтобы служить Гиршлу — один в лавке, другой в клубе. Пусть сам Гиршл тоже не был центром мироздания, но он происходил из богатой семьи, владел собственным домом и был женат на дочери состоятельных родителей. Правда, Гиршл любил Блюму, но Бог на небе и Цирл с Йоной Тойбером на земле решили, что его женой должна быть Мина.

— А Блюма не спешила выходить замуж. С того дня, как она рассталась с Гурвицами, Гиршл видел ее всего два раза — один раз тогда, у дома Мазлов, и второй — на улице, с Кнабенгутом. О ней практически ничего не было известно.