Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карл подошел к столу. Сдвинул в сторону журналы и книги и достал картинку. Это была фотография из журнала, с нее с ненатуральным радушием улыбалась ему девушка – груди, ноги, красные ногти. Карл замер перед ней как завороженный. Вот. С этого он и начнет.
Он потянулся к верхнему ящику стола и вынул из него лист бумаги и толстый черный карандаш. Осторожно присел на краешек кровати, держа картинку, бумагу и карандаш в руках. Так, сидя на кровати, освещенный солнечными лучами, пробивавшимися через занавески из рогожки, он начал копировать картинку, весь подавшись вперед, сосредоточенно-заинтересованный, держа лист в нескольких дюймах от глаз. Карандаш оставлял на бумаге жирные, расплывчатые следы, которые он то и дело принимался яростно стирать, так что весь рисунок очень скоро приобрел многозначительный, туманный вид, точно проглядывал через сердитое грозовое облако.
Наконец Карл застонал в отчаянии и смял бумагу. Швырнул ею в дальнюю стену. Бумажный ком добавился к мусору на полу. Карл положил картинку с девушкой на стол, а карандаш в ящик.
Несколько минут он задумчиво сидел на кровати. В ногах лежала книга. Он поднял ее. «Природа атома». Он открыл и стал читать, быстро переворачивая страницы, впиваясь глазами в строчки. Но вскоре он обнаружил, что слишком взволнован, чтобы продолжать. Он закрыл книгу и положил ее назад.
Карл вернулся к столу, растолкал книги и бумаги. Вытащил квадратную металлическую коробку. Она была холодной на ощупь. Он пробежал пальцами по ее поверхности. Какое-то время он притворялся, что не знает, как ее открыть. Прощупал каждый дюйм, исследовал все углы, надавливая здесь и там, ощущая текстуру, ее твердость, ее холодную гладкость. Внезапно его пальцы зацепились за задвижку, и крышка откинулась.
Карл достал большой микроскоп, весь из металла и стекла, его яркое зеркало вспыхнуло в просочившемся через занавеску солнечном свете. Ливень стеклянных слайдов пролился из коробки на кровать. Карл осторожно поставил микрофон на стол и начал собирать слайды, один за другим, пока не сложил их все в аккуратную стопку возле родительской машины.
Наконец он отобрал один слайд и поместил его на рабочий стол микроскопа. Покрутил винт, отводя назад трубку, прижал глаз к отверстию и стал смотреть.
Сначала он видел только темноту, черноту ночи. Он повертел зеркала, изменил регулировку машины. И в темноте возник объект, он плавал в ней, поднимаясь и опускаясь, приближаясь и удаляясь вновь.
Что это было? Отражение кровеносного сосуда в его глазу, движение жидкости внутри его собственного тела. Он видел часть самого себя. Лишь малая частичка его существа смотрела на него из этого отражения. Он подкрутил линзу.
На этот раз свет, который он своими ловкими манипуляциями сумел заманить в полую трубу, сделал зримым образец на слайде. У Карла перехватило дыхание. Теперь перед ним мерцало нутро пригвожденной к месту клетки.
Он бесконечно долго смотрел на это, на кусочек крысиной печенки, пурпурный и белый, как слоновая кость, похожий на массивного червя, аккуратно разрезанного вдоль и демонстрирующего свою пустую середину. Зрелище сырой, раздутой крысиной плоти было пиршеством для его глаза. Он вбирал каждый изгиб, каждое вздутие мясистого кольца, увеличенного до размеров пончика трубой и линзой большого микроскопа.
Что это такое, столь мелкое и недоступное обыденному зрению? Что значило для крысы вот это, этот единственный кусочек ее тела, этот фрагмент ее физического существа? А лишенная тела душа крысы, что она, тосковала ли по тому, что лежало здесь, на его слайде, и на других слайдах, тысячах и тысячах по всей стране, под дулами безжалостных глаз, любопытных и объективных, но начисто лишенных возможности понять, узнать, значило ли что-нибудь когда-нибудь это плотное мясистое кольцо?
Кольцо, срез клетки, кишело смыслом, было исполнено значения и величия. По крайней мере какое-то время. Но наконец внимание Карла стало ослабевать. Ступор сковал его. Руки, привычно лежавшие на винтах микроскопа, стали тяжелыми и неуклюжими.
Карл снова убрал микроскоп в коробку, в ее фетровое и волосяное нутро, где он жил. Вставил на место слайды, плотно закрыл крышку и сдвинул коробку в угол стола.
Какое-то время он сидел, ожидая, когда к нему вернется энергия. Немного погодя он начал осматриваться, приглядываясь к окружавшим его вещам. Вот пластинки, стопкой сложенные у дальнего конца кровати. Вот маленький проигрыватель с кактусовыми иглами и точилкой для них, лежащей на нем же. Вот его коробка с рецептами, металлический ящик, как попало набитый карточками, которые едва умещаются в нем. Вот его модели аэропланов, немецких аэропланов Первой мировой: два черных крыла, кургузое тело. Огромный портрет Кайзера.
Его альбом с марками. Увеличительное стекло и чашка с марками. Карл подался к столу. Засунул пальцы в чашку, на ощупь перебирая вырезанные из конвертов липкие кусочки сырой бумаги, с которых сходили яркие квадратики.
Его взгляд привлекли карты сражений на стене. Линии фронта на них были нанесены неправильно: они оказались не на месте, так как их обогнали конвульсии войны. Карл бросился к карте, на ходу разбрызгивая капли липкой воды во все стороны. По пути задержался, чтобы взять из верхнего ящика стола карандаш.
Но тут он снова увидел картинку, фотографию девушки из журнала. И застыл у стола, вглядываясь в нее. Наконец он опустился на кровать. Взял картинку и свежий лист бумаги, приблизил их к себе, положил на колени.
Он изучал фотографию. Его глаза рассказали ему об этой девушке все. Прикосновения были бы бесполезны, он и так знал о ней все, что нужно. Знал, какова на ощупь ее кожа. Волосы. Обо всем этом рассказало ему зрение. Он давно уже научился следовать за своим взглядом и проникать во все исключительно им. Таких, как эта, на картинке, он каждый день видел на улице, они садились рядом с ним в автобусе, высовывались из окон соседнего дома, развешивая белье. Он видел их много раз.
Карл начал рисовать, медленно, осторожно, кончиком языка упираясь в небо, крепко держа карандаш. Его лицо налилось ярким, лихорадочным цветом, на щеках выступила краска. Линии рисунка выходили у него нервными, крупными, выводившая их рука одеревенела от плеча до кисти и была такой же негибкой, как зажатый в пальцах карандаш. Он остался недоволен, его лицо омрачилось, заливавшая его краска потемнела. С внезапным отчаянием он потер пальцем шершавую бумагу и смазал черные линии.
Постепенно тяжелые, жирные штрихи начали складываться в фигуру девушки, чей образ возникал из скопления пятен, черных, как уголь, нефть и сажа. Текучая масса черноты. Это волосы, струящиеся вокруг лица. Он нарисовал шею и плечи, руки.
Оригинал, фотография, вырванная из журнала, соскользнула с его колен и упорхнула в угол. Он не заметил, да ему было и безразлично. Девушка, возникавшая на бумажном листе перед ним, была не из журнала. Она выходила из него самого, из его собственного тела. Из пухлого, белого мальчишеского тела рождалась эта зачаточная женщина, вызванная к жизни углем, бумагой и резкими ударами карандаша. Он сам давал ей жизнь своим собственным телом. Рисуя, он наблюдал, как она отрывается от него, обретая форму и суть.
Фигура барахталась в чернильном облаке, выбираясь из него, как из родильной «рубашки», сражалась с углем и сажей, и воды рождения стекали по его локтям грязными струйками, оставались на них пятнами копоти, как пыль на улицах, как сажа из фабричных труб.
Закончив руки, он принялся за торс. Кровь билась внутри него, гоня волну восторга. Весь дрожа, он отложил карандаш. Продолжать было невозможно. Слишком тяжело, слишком трудно. Экстаз рождения оказался ему не по силам. Он не мог позволить ей выйти наружу, пока не мог. Боль была слишком велика.
Карл сидел, уставившись на картинку, пот заливал ему лицо и руки. В теплой тесноте комнаты, залитой проникавшим сквозь плотно задернутые занавески солнечным светом, его потеющее тело издавало странный мускусный запах. Но он этого не заметил. Так велико было его сосредоточение.
В этой парной, душной комнате мальчик и сам сильно напоминал какое-нибудь растение, которое становится все выше и раскидистее, его белые, мясистые, пухлые руки протягивались повсюду и проникали во все, точно корни, пожирая, изучая, присваивая и переваривая все кругом. Но у дверей и окон комнаты он останавливался. Его рост не выходил за ее пределы.
Он был частью своей комнаты. Он не мог покинуть ее. Снаружи воздух был слишком холоден, почва слишком влажна, солнце слишком ярко. Снаружи жизнь летела с такой быстротой, что ее было не схватить, не удержать, не понять.
Как растение, он питался лишь тем, что приходило к нему само. Он ничего не добывал себе сам. Живя в этой комнате, он оставался растением, питающимся самим собой, поедающим свое тело. И то, что выходило из его нутра, эти линии и формы, созданные на бумаге, захватывали его, сводили с ума. Он попал в ловушку, и она держала крепко.
- По ту сторону (сборник) - Виктория Данилова - Современная проза
- Бойня номер пять, или Крестовый поход детей - Курт Воннегут - Современная проза
- Нф-100: Четыре ветра. Книга первая - Леля Лепская - Современная проза
- ПираМММида - Сергей Мавроди - Современная проза
- День опричника - Владимир Сорокин - Современная проза
- Приют - Патрик Макграт - Современная проза
- Лето в пионерском галстуке - Сильванова Катерина - Современная проза
- Сердце ангела - Анхель де Куатьэ - Современная проза
- Двери восприятия - Олдос Хаксли - Современная проза
- Собрание прозы в четырех томах - Довлатов Сергей Донатович - Современная проза