Огнедева - Елизавета Дворецкая

Многие из варягов следовали за богиней в толпе ладожан, в том числе и Одд. Глядя, какие почести ей воздают, он понял, что той ночью, когда посмел обнимать ее, очень сильно рисковал. Дочь Домагостя для местных жителей — воплощение юной весенней богини, ее чистота — залог их благополучия. Он, чужак, дерзнувший посмотреть на нее как на женщину, мог дорого заплатить за покушение на эту чистоту. Но даже сейчас, когда взгляду был доступен только кончик ее косы, видный из-под покрывала, или ступня в нарядно расшитом кожаном поршне, Одд по-прежнему знал, что на этом белом коне сидит не богиня, а живая девушка. Эти божественные почести мешали ему приблизиться к ней, но отступать он не собирался. Если она богиня, то разве в нем не живет бог Высокого Огня?

В конце концов шествие остановилось на Дивинце. У подножия Лелю снова сняли с коня и на руках занесли на вершину. Там ей опять расстелили овчину, она села, а перед ней поставили большой медный котел, по случаю праздника начищенный и сияющий, как настоящее солнце. Хорошо, что у Лели были завязаны глаза, иначе она могла бы ослепнуть от его блеска. Девушки, тоже нарядные и убранные цветами, стали подходить к ней и выливать в котел воду, взятую из семи разных источников, а потом все, кто хотел, побросали туда разные мелкие вещи — колечки, пуговицы, застежки, подвески, у кого что было. Женщины встали полукругом за спиной Лели. Все, кто бросал, столпились вокруг. Женщины запели:

Благослови, Леля, нам перстни затресть,Ой, Лели-лели!Нам перстни затресть, нам песни запеть!Ой, Лели-лели!А чей перстенек, тому и песенка,Кому вынется, тому и справдится!

Люди стали по одному подходить, а Леля, все так же с завязанными глазами, вынимала из котла одну вещь. Женщины пели, и в их песне владелец вынутой вещи слышал свою судьбу: богатство и здоровье, свадьбу, если молодой, приплод скота, урожай, хороший улов, рождение детей, если уже имел семью и свое хозяйство. Предсказания получались в основном добрые, и люди расходились довольные, отвесив Леле благодарственный поклон. — Она отвечала благосклонным кивком. Время от времени ее снова угощали, спрашивали, довольна ли она, и она снова кивала.

Но вот наконец все вещи были разобраны, все предсказания получены. Лелю снесли на руках с Дивинца, снова посадили на коня и повезли к мысу, где крутой берег высоко вздымался над водой.

Солнышко катилось ко западу,Ой, Лели-лели!Красное катилось ко темному;Светел месяц на востоке,Он светит, не меркнет,Кидает лучи яркие,К Лелюшке, белосветушке,

— пели женщины о том, как мать Лада и отец Ярила провожают свою дочь к ее жениху, сильному и могучему Волхову. Продолжая петь, коня привели к обрыву, снова расстелили овчину и поставили на нее Лелю. Под длинные песни невесту начали готовить: мать с причитаниями прощалась с ней, просила прилетать к родным хоть легкой пташечкой. Пояс развязали, покрывало с нее сняли, и Одд, со все возрастающим беспокойством наблюдавший за происходящим, наконец увидел лицо Яромилы. После столь долгого дня девушка выглядела бледной и усталой, голова у нее кружилась, и было видно, что она с трудом стоит на ногах.

— Они что, собираются принести ее в жертву? — Одд в ужасе повернулся, выискивая, кому бы задать этот вопрос, и заметил поблизости Домагостева братанича Гребня.

— Жива будет, — утешил его парень и добавил, пробурчав себе под нос: — Если Волхов даст… — Он уже не впервые наблюдал снаряжение Лели в подводные палаты Волхова, и каждый раз, как у всякого из ладожан, у него мурашки пробегали по спине при мысли о том, что ведь Волхов может и забрать свою невесту.

Однако Одд, не слишком успокоенный его словами, начал пробираться поближе к берегу.

С Лели тем временем сняли все, кроме красной нижней рубахи. На голову ей возложили новый венок, огромный и пышный, пожожий на цветочный куст. Женщины пели, подводя невесту к самому обрыву. И вдруг пение оборвалось, ее отпустили — и она бросилась с обрыва прямо в воду!

Народ охнул и закричал сотней голосов, и в крике этом были ужас и потрясение. Причем кричали все разом — и варяги, которые впервые видели обряд «свадьбы Волхова», и ладожане, уже многократно бывшие его свидетелями. Насколько чистосердечной была их любовь к своей богине, настолько неподдельно они сейчас ужасались и горевали по ней. Богиня Леля умерла, ушла в Нижний мир, и с ее уходом кончилась весна, прошла пора расцвета, уступая место поре созревания и увядания — темной половине года, Ночи Богов.

Потрясенный не меньше, а то и больше прочих, Одд решительно пробился через толпу к самому обрыву. Чьи-то сильные руки схватили его сзади, будто хотели помешать ему броситься в реку, но он, не обращая внимания, глянул вниз. Он ощущал ужас и потрясение толпы, накатывающиеся со всех сторон, и сам почти видел то, что рисовалось в их воображении — огромный черный Ящер, который поднимается с холодного темного дна сквозь толщи воды, его уродливая голова с длинной пастью, тянущаяся к маленькой, тонкой фигурке у поверхности… Вот-вот мелькнет в волнах реки исполинское черное тело — и девушка в венке никогда больше не покажется…

Сначала ничего не было видно, только круги широко расходились по мелким волнам да рябь сверкала на солнце тысячами звезд. Потом крики вокруг зазвучали по-иному, с облегчением и радостью, люди хватали друг друга за рукава, указывая что-то на воде. Одд вгляделся, прикрыв глаза от солнца, и увидел в реке среди волн рыжую голову. Мелькнули плечи в красной рубашке. Яромила, уже без венка, уверенно плыла к берегу, где была под кустами отмель и где она могла выбраться на сушу, и длинные распущенные волосы устремлялись за ней широкой волной.

— Слава Ладе и Макоши! — Стоявший рядом Ранята глубоко вздохнул от облегчения, убрал руку с плеча Одда и сделал обережный знак, не сводя глаз с девушки. Одд оглянулся на него. — Уж сколько лет смотрю… еще пока Милка наша невестой Волхова была, покуда замуж не вышла. Теперь вот Ярушка. А ты гляди и все жди: выплывет, не выплывет? Отпустит ее Волхов-батюшка или себе заберет? И что поделаешь — дедами так завещано, богами велено…

Милорада с Велерадой уже спешили к отмели, держа наготове простыню и чистую сухую рубашку. Но смотреть на это по обряду не полагалось, и народ потянулся к Купалиной горе, где ожидалось продолжение праздничного действа. Уже приблизился вечер, солнце садилось, но было еще совсем светло — темноты сегодня вовсе не будет, — и праздник только набирал силу. Казалось, после принесения жертвы Волхову люди расслабились и повеселели — все самое торжественное и страшное осталось позади, впереди ждали пир и веселье до утра.