Геенна огненная - Жорис-Карл Гюисманс

Какие-то женщины пробежали мимо них и поспешили преклонить колени.

Впереди шли двое певчих, а за ними — в пунцовом колпаке, увенчанном двумя рогами бизона, во всем красном шествовал каноник.

Дюрталь успел рассмотреть его, пока он преодолевал путь к алтарю. Он был высокого роста, но плохо сложен, открытый лоб перетекал в прямой нос, щеки поросли густой грубой щетиной, как у древних священнослужителей, не прикасавшихся к бритве, черты лица были неправильными, топорными, глаза напоминали семечки от яблока, маленькие, черные, посаженные у самого носа, глянцевито блестящие. Его облик был зловещим и отталкивающим, но он казался переполненным энергией, и его твердый, неподвижный взгляд ничуть не был таинственным и бегающим, как это представлялось Дюрталю.

Он торжественно склонил голову перед алтарем, поднялся по ступенькам, и месса началась.

Дюрталь увидел, что каноник облачился в свое одеяние поверх голого тела. Оно выпирало из-под подвязок и нависало над черными чулками. Его самая обычная риза была цвета засохшей крови, посередине был начертан треугольник, оплетенный ветками бессмертника, можжевельника, барбариса, молочая, внутри которого угрожающе накренил рога черный козел.

Дюрталь преклонил колени, согнул поясницу в глубоком поклоне, как это полагалось по ритуалу. Певчие, стоя на коленях, чистыми голосами нараспев читали молитвы, растягивая последние слоги слов.

— Да это самая обычная месса, — шепнул Дюрталь мадам Шантелув.

Она покачала головой. В этот момент певчие скрылись за алтарем и вынесли оттуда медные нагревательные приборы и кадила, которые раздали присутствующим. Часовню заволокло дымом, женщины полной грудью вдыхали запах, быстро распространявшийся по рядам, а затем с расслабленными стонами начали расстегивать платья.

Священник, пятясь, стал спускаться по ступенькам и, остановившись на последней, пал на колени и резким, прерывающимся голосом возопил:

«Устроитель оргий, ниспосылающий благодать преступлений, Хранитель грехов и пороков, Сатана, тебе поклоняемся, Бог истинный!

Несравненный медиум, ты собираешь милостыню наших слез, ты спасаешь честь семей, благословляя очищение плодоносящего чрева, даруя забвение, ты побуждаешь матерей извергнуть выкидыш, твоя акушерская помощь избавляет их от тягот материнства, а нерожденных детей оберегает от боли поражений, горестей зрелости!

Опора отчаявшихся неимущих, надежда побеждённых, ты оделяешь их лицемерием, неблагодарностью, гордыней, дабы они могли противостоять исчадиям Бога, богатым и благополучным!

Пестун застарелой ненависти, Держатель презрения, Казначей унижений, ты один исцеляешь человека, раздавленного несправедливостью, ты нашептываешь ему мысль о мести, заносишь его руку для удара, толкаешь его на убийство, открываешь ему радость расправы, упоение свершившейся казнью, слезами, пролитыми по его вине!

Гений возмужалости, ты тревожишься о непорочной матке, ты, Сатана, не нуждаешься в бессмысленных знаках целомудрия, не кичишься безумием постничества, ты принимаешь приношения плотью от нищих и алчных семей. Ты подстрекаешь матерей продавать дочерей, соблазнять сыновей, ты покровительствуешь бесплодной, недостойной любви, вынянчиваешь, острые неврозы, служишь столпом истерик, сосудом, омываемым кровью насилия!

Владыка, мы, твои верные слуги, возносим тебе молитвы, преклонив колени. Пошли нам веселый дух злодеяний, укрытых от глаз правосудия, помоги нам познать пути колдовства, неподвластные человеческому разуму, услышь наши молитвы, накажи тех, кто нас любит и служит нам, даруй нам славу, богатство, могущество, ты, Король обездоленных, грозный Сын, изгнавший непреклонного Отца!»

Докр поднялся, протянул вперед руки и звонким, злобным голосом продолжил:

«А ты, ты, Иисус, Ремесленник мошенничества, Вор почестей, Лжекумир, призываю тебя, хочешь ты того или нет, спуститься и воплотиться в этом хлебе! Слушай же голос священника! С того дня, как ты вышел из чрева Девы, ты лишь нарушал свои обязательства, отрекался от своих обещаний, века сотрясались от рыданий, ожидая твоего пришествия, Бог беглец, Бог безмолвный! Ты назвался Искупителем, но никого не спас, ты должен явиться в лучах славы, а ты дремлешь! Продолжай же лгать, тверди тем, кто призывает тебя: „Надейтесь, терпите, страдайте, ваши души излечатся на небесах, когда вострубят ангелы“! Самозванец! Ты знаешь, что ангелы, недовольные твоим равнодушием, давно отлетели! К тебе устремлены жалобы, ты объявил себя слугой людских слез, готовым стать посредником между человеком и Отцом, но ты бездействуешь, ведь заступничество нарушит твой вечный покой, пресытившийся лицемер!

Ты забыл о том, что проповедовал бедность, приверженец банков! На твоих глазах пресс финансовых операций давит с хрустом слабых, до тебя доносятся хрипы несчастных, обессилевших от голода, женщин, продающих свое лоно за кусок хлеба, но ты лишь передаешь через своих канцелярских крыс, через фарисеев, торгующих твоим именем, через твоих наместников невнятные извинения, уклончивые обещания, Заседатель ризниц, Бог деловитости!

Чудовище, ты плодишь жизнь и навязываешь ее невинным, которых ты осмеливаешься осуждать в силу какого-то первородного греха, которых ты наказываешь, исходя из неких никому не понятных условий договора, мы заставим тебя признаться в бесстыдной лжи, в преступлениях, которым нет искупления! Ты достоин того, чтобы гвозди вновь вонзились в тебя, шипы оставили свежие язвы на теле, чтобы кровь брызнула из твоих зарубцевавшихся ран!

И мы сделаем это, разбередим твое тело, познавшее покой! Ты, Осквернитель пороков, любитель бессмысленной непорочности, проклятый Назареянин, Король безделья, Бог предатель!»

— Аминь, — пропели кристально-чистые голоса.

Дюрталь внимательно выслушал поток проклятий и оскорблений. После того как недостойный священник замолк, на некоторое время воцарилось молчание. Дым от кадил поднимался к сводам часовни. Женщины, молча внимавшие священнику, пришли в движение. Каноник обернулся к своей пастве и широким жестом благословил всех левой рукой.

Внезапно певчие зазвонили в колокольчики.

Вероятно, это был сигнал, заслышав его, женщины стали кататься по ковру, устилавшему пол. Одна из них, словно подброшенная невидимой пружиной, бросилась на живот, колотя ногами, другая, пораженная внезапным косоглазием, закудахтала, потом, онемев, так и стояла с отвисшей челюстью, высунув язык. Третья, мертвенно-бледная, раздувшаяся, с расширенными зрачками, уронила голову на грудь, затем рывком выпрямилась и принялась царапать ногтями свою шею; четвертая легла на спину, задрала юбку, оголила живот, вспухший, огромный, гримасничая, высунула белый язык, рваный по краям, да так и не смогла убрать его обратно в залитый кровью рот, пропаханный окрасившимися в красный цвет зубами.

Дюрталь привстал, чтобы лучше видеть происходящее. Его взгляд упал на каноника Докра, стоявшего в отдалении.

Скрестив руки на груди, он созерцал Христа и извергал на него оскорбления, надрываясь, осыпал его изощренными ругательствами, уместными лишь в устах пьяного возницы. Один из певчих стоял перед ним на коленях спиной к алтарю. Дрожь прошла по телу священника. Он торжественно произнес чуть прерывающимся голосом: «Воистину это тело мое!», затем вместо того, чтобы пасть на колени перед священным телом, повернулся к своей аудитории. Его лицо налилось кровью, по нему струился пот, взгляд потерянно шарил в пустоте.

Он пошатнулся. Двое певчих подняли полы его рясы, открывая взорам его живот. Облатки, которые он держал перед собой, поруганные и оскверненные, посыпались на ступеньки.

Дюрталь содрогнулся. Ветер безумия ворвался в часовню. Истерика скручивала женщин одну за другой. Певчие курили фимиам вокруг нагого жреца, женщины набросились на облатки и, рухнув на живот, тут же, у подножия алтаря, рвали на части Божественную Плоть, царапали и кусали ее.

Одна женщина опустилась на корточки над распятием с раздирающим душу смехом и закричала: «Мой священник! мой священник!» Какая-то старуха рвала на себе волосы, прыгала, выделывала пируэты, крутилась вокруг себя на одной ноге, в конце концов плюхнулась рядом с девушкой, которая билась в конвульсиях у стены, из ее рта вырывались проклятия в фонтанах пенистой слюны, по лицу текли слезы. Сквозь дымку Дюрталь разглядел рога, торчащие из головного убора Докра. Каноник, сидя на полу, брызгая слюной, пережевывал пресный хлеб и, выплюнув его, протирал им свое тело, а затем раздавал женщинам, которые, громко голося, накидывались на мякиш, падая друг на друга, толкаясь.

Вокруг облаток вырастали шалаши из тел. В этой парилке бесновались проститутки и сумасшедшие. Певчие совокуплялись с мужчинами, хозяйка дома, растерзанная, поднялась к алтарю, одной рукой отодрала часть фигуры Христа от распятия, а другой схватила потир и попрала его босыми ногами. В глубине часовни до сих пор неподвижно стоявший ребенок вдруг наклонился вперед и взвыл, точно взбесившаяся собака.