Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Приветствую вас от всего сердца и печенок! — тихо завопил он, увидев Влада и Марион, и поклонился, прямо-таки переломясь в поясе. При точном рассмотрении оказался он еще бритоголов, краснорож и раблезиански упитан. — Вот, значит, куда наша Белочка побежала! Она ведь собачка деловая, красотуля наша.
И фамильярно потрепал дворнягу по голове.
Та даже не огрызнулась: Влада это удивило даже больше, чем ясновидение бандитски прикинутого забулдыги.
— Вы кто будете? — спросил он, делая вид, что все путем: занятие, трудное для голяка, который в продолжение теплого летнего дня даже не задумывался о своем незримом внешнем виде, а тут обнаружил, что его видят как облупленного.
— Вестник, вестимо. Апостол. Врубаетесь?
В «быке» Влад с трудом признал себя самого и теперь лихорадочно вспоминал, в каком кабаке им с пьяным раблезианцем случалось набираться вместе — только не в том, где подавали пресловутую ржаную сому, это уж нет: там собак не терпели. А ведь знакомая карточка, спору нет!
— Погоди, — ответил он. — Я тебя факт где-то видел, но я же газетчик, передо мной чего только не мелькало. Ты вот мне объясни, как ты нас нашел.
— По описанию другого нашего брателлы. Вы, говорит, что-то на стрелку не явились, а ему днем стремно выходить. Он только ночью работает.
— Постойте. Брат… отец Мариана!
— Значит и верно, я к вам послан, — проговорил толстяк совсем другим тоном. — Понимаете, он вам, бычок закланный, порассеянничал сказать, что уходить отсюда надо еще при солнце, а с луной на вас снова затмение и наваждение навалится. Тем более, при такой симпатичной привиденочке.
— Точно. И Беллу описал, и озеро какое-то.
— Так, значит, идете в гости к нашему монастырскому отшельнику?
— У вас то кабак на языке, то монастырь. Странно как-то.
— А, это для конспирации. И потом, кабак от монастыря недалеко упал: вот в белом городе Каире времен Фатимидов сходить к монастырю означало как раз надраться — там только христиане с крестом на груди имели право вином торговать, а лица духовного названия еще к тому же и пошлин не платили.
— Озеро — это вон то, за кустами?
— Вовсе нет. Главная вода тут прямо вон в том направлении, Белла знает. Странное дело — вода чистейшая, как слезинка ребенка, прямо родниковая, но ведь даже для цветочков не берут, а уж пить — ни в коем разе! Оттуда вытекает ручей: идите против его течения и никуда не сворачивайте.
— Спасибо, добрый человек, — сказала Марфа. — Непохож ты на апостола, да и на попа не слишком тянешь, но уж ладно, какой есть.
— А этого и не надо, чтобы походил, — подмигнул ей верзила. — Учитесь узнавать своих по запаху, как наша Белка.
Белладонна и вела их дальше. Они, как-то незаметно оказавшись снова одетыми, прошли по тропе через пышную кладбищенскую рощу: здесь росли самые древние и сильные ее деревья — дуб, бук, ильм и вяз — а могильные плиты глубоко погрузились в землю и заросли ягодниками. Внутри рощи тускло светилось зеркало воды, почему-то гладкое, хотя в озеро с обрыва срывался поток, дикий и стремительный. Трое обошли немую воду — густа и черна она была, точно гагат, или черный янтарь, — и двинулись вдоль берега.
Собака действительно знала эту дорогу — тропа петляла, то обрываясь вниз, то снова возникая из сердцевины какого-нибудь куста, что рос над кручей. Травянистый покров постепенно сменился голыми черными скалами, поверхность которых испещрена была темно-красными пятнами и прожилками: скалы вздымались почти прямо, вертикальные полосы и изломы иного цвета придавали им вид поникшего траурного знамени. Внизу вода бежала им навстречу по угловатому, чернильно-темному гранитному ложу и сама казалась теми чернилами, какими принято писать в книге судьбы.
На самом спаде дня вода заметно поголубела, и хотя уступы поднимались все круче, а тропа иногда карабкалась едва ли не по отвесной стене, идти стало куда легче. Дно внизу, как определил бывалый Влад, было выстлано белым сланцем: солнце наверху стало совсем близко к горизонту и продернуло сквозь брызги потока нарядную, как галун, радугу.
Река всё более сужалась, гулкий звон ее наполнял окрестности.
Вечер сгущался. И вот, наконец, перед ними появились горные пики, в которых река брала исток — девять иззубренных, точно восточный клинок, игл, что вонзались в небо.
— Это Нонакрис, горы Ароании, — внезапно сказал Влад. — Приют Стигийских вод.
Горы здесь отвесно обрывались в ущелье, откуда узкой бурливой лентой вытекала подземная река, вся белая от пены: снег лежал на склонах, лед на вершинах, и глубинные воды мешались тут с небесными.
— Влад, мы же не сможем идти дальше, там и дороги-то нет. И пещеры тоже.
— А нам и не надо. На Белку посмотри.
Собака повернула морду и лукаво смотрела на них черным глазом. Потом она перевела взгляд на одну из гор: там на одном из откосов обозначился как бы граненый хрустальный стакан, вставленный в подстаканник из зеленой листвы и камня и наполненный желтоватым, как лучшее вино, светом. Чистота хрусталя была такова, что если бы не этот свет, происходящий от человека, он целиком растворился бы в вечернем воздухе.
— Как маяк. Ручаюсь, это и есть светелка тутошнего отшельника. Нам туда, что ли, псина? — спросил Влад. — А если и нет, переночевать всё равно придется. Места здесь неприветливые, зловещие, прямо сказать. Чисто вход в подземное царство. Да и это… грехи при случае замолить бы не помешало.
Снова в знаке Близнецов
Изречение:
«Он сидел печально один,перебирая тонкими пальцами струны лиры,и белая собакалежала у ног, не ворча,и только плеск водометамешался с музыкой».
Михаил КузминДо двери наши путники добрели уже почти в полной темноте, которая вывалилась на эти места внезапно, как черный кот из того мешка, в котором пытались его продать. Наощупь постучались, и тотчас же Белла своей лапой толкнула ручку, открыв перед ними проход.
Внутри пребывали нежное тепло и свет, почти равный дневному, только гуще и мягче. Отец Мариана стоял за чем-то вроде старомодной конторки или трибунки и мирно улыбался входящим. Теперь, на ярком свету, это был довольно-таки моложавый человечек в черной шелковой рясе, препоясанной крученым малиновым шнуром; гладкие, тонкие волосы очень темного оттенка рассыпались по плечам, борода — по груди, а лицо было точь-в-точь как слегка постаревший фаюмский портрет: прямой нос, точеные черты, огромные, во всю щеку, миндалевидные глаза, широко расставленные и оттянутые к вискам. Рядом с толстенной книгой, которую он читал, водрузив на конторку, стояла чашка с какой-то горячей жидкостью — пар над ней вился извилистой струйкой. Вокруг было много книг на полках, птиц в вольерах и просто так, цветов в корзинах и плоских вазах. Упоительно пахло чаем с мятой, любимым напитком книжных червей, кожей и папирусом — их лучшей пищей.
— А, вот и вы, прекрасная парочка с той стороны: признаться, не ожидал от вас такой расторопности — сразу виден почерк Леонарда, он же вечно кипит, как вулкан Кракатук. Видите ли, моя настоящая работа — отделять живых от мертвых, как вы, может быть, догадались. Пока вы все вперемешку бродите по улицам, вы не в моей компетенции: но вот позже, когда вас становится никому из «дневников» не видать, я разворачиваюсь в полной мере. Только вот закавыка: мне самому запрещено быть вашим проводником — только отыскивать и намекать. Задачу, видите ли, слишком упрощает… Отсюда и ваша обыкновенная утренняя амнезия. Ах, да что же я? Не стойте не пороге и не стесняйтесь: вешайте ваши грехи вон на тот гвоздик и проходите. Я, конечно, старый болтун, но вы не обращайте внимания. Любите, как птицы поют? А книги любите? Вот вы, молодой человек, до смерти балдеете от эфира, налитого в голубую небесную чашу — так, кажется, у вас в одном стихе сказано? Вы, девушка, сразу видно, — от этого молодого человека. А ваш покорный слуга — мне лучше и хмельнее всякого вина и любого наркотика пыль старинной библиотеки. Именно так, с ударением на о, на старинный манер и в рифму. И. знаете, книги мои особые: они то и дело меняют содержание, я их всякий раз заново перечитываю.
— Так вы отпустите нам наши грехи по водам? — спросил Влад.
— И не подумаю. Я просто вас обоих насквозь вижу и вот что скажу, Для того, чтобы увидеть грязь в этом лживом, мошенническом, прожженном насквозь и все-таки чертовски пленительном мире, нужны очень чистые глаза: такие, как ваши, Влад. А вы, Марфа-Мария-Марион Египетская — чужую дурь и блуд вы принимаете в себя и обращаете в нечто свое и, по правде говоря, хорошее и доброе. Что же до самого блуда и плоти… Э, скажу я вам, иногда только из глубины колодца и увидишь звезды: ночью облака по небу шастают, днем — солнце слепит. Словом, оставьте и забудьте. Нечего помойку ворошить. Чайку моего не хотите?
- Infinite jest - David Wallace - Современная проза
- Мемуары гейши - Артур Голден - Современная проза
- Мистер Себастиан и черный маг - Дэниел Уоллес - Современная проза
- Исповедь гейши - Радика Джа - Современная проза
- Прогулки по Риму - Ирина Степановская - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Люди и Я - Мэтт Хейг - Современная проза
- По ту сторону (сборник) - Виктория Данилова - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Женщина из Пятого округа - Дуглас Кеннеди - Современная проза