Орудия войны (СИ) - Каляева Яна

И тогда Саша сделала то, чего в первую очередь ожидают от женщины в подобных обстоятельствах. Это было естественно, черт возьми, совсем легко и естественно.

Она завизжала.

***

— Всего несколько вопросов, и мы отпустим вас домой. Обыкновенная формальность. Вы устали, я понимаю. Но таковы правила. Постарайтесь вспомнить, встречались ли прежде с этим человеком.

— Вы третий час повторяете это и в сотый раз задаете одни и те же вопросы! — взвилась Саша. — Я уже говорила вам, что никогда прежде его не видела! Вы телефонировали моему брату на службу, как я просила? Я не знаю, чем еще могу вам помочь! Что вы надеетесь услышать? Зачем все время спрашиваете одно и то же?

Она, конечно, прекрасно понимала, что они делают и с какой целью. Повторение вопросов выводит допрашиваемого из равновесия, рано или поздно он запутается в показаниях и выдаст себя. Этой методике Саша противостоять могла, типичную обывательскую реакцию на нее знала и сейчас воспроизводила.

Сперва служащие ОГП отнеслись к ней с сочувствием, будто держали ее за жертву, а не за преступницу. Позволили умыться и привести себя в порядок, налили сладкого чаю и все время обещали, что отпустят домой — совсем скоро, вот уже сейчас, только зададут несколько простых вопросов. Пустая формальность, волноваться не о чем. Первый следователь был внимателен и будто бы пытался ее успокоить, но периодически его сменял другой, сухой и жесткий, он угрожал арестом и допросом с пристрастием. Первый будто бы искренне желал избавить ее от неприятностей, обещанных вторым, и тем самым добиться ее доверия. Классика, в ЧК тоже часто использовали эту схему.

Саша последовательно выдавала все, чего ожидают от человека в такой ситуации — растерянность, готовность к сотрудничеству, непонимание, гнев, страх, попытки разжалобить. Все это могло только купить ей время, и едва ли очень много. Биографию девицы Сириной копали пока неглубоко, ответы должны были выдержать проверку. Но Саша знала, что это ненадолго — название и адрес гимназии, где служила Сирина, она могла назвать, а фамилию директора пришлось бы уже выдумывать. Главная же беда — само ее тело не соответствовало легенде, шрамы на спине и свежее огнестрельное ранение никак не объяснялись заурядной мещанской биографией. Видимо, от личного досмотра ее спасало пока только то, что такого рода процедуры были четко регламентированы внутренними инструкциями ОГП, а следователей женского пола в этом отделении просто могло не быть. В ВЧК охотно принимали женщин, ОГП же была куда консервативнее в этом отношении, и сейчас эта патриархальность играла Саше на руку. Но скоро они найдут уже в Петрограде какую-нибудь женщину, и тогда ее песенка спета.

Здесь, в бывшей столице, регламенты соблюдали строго. А вот в Тамбове, как Саша знала, не церемонились в таких случаях; впрочем, там и особых средств не хватало, людей попросту избивали до полусмерти без всяких протоколов. Если б ее взяли в провинции, она уже выплевывала бы выбитые зубы. И с тем, чтоб раздеть женщину, там проволочек не возникало, причем задержанной еще повезло бы, если б досмотром дело и ограничилось. У ЧК в свое время были те же самые проблемы: в центре революционная законность более-менее соблюдалась, а вот на местах до власти нередко дорывались люди, одержимые ненавистью. Не вся белогвардейская агитация лгала, иногда жуткие вещи творились в провинциальных отделениях ЧК от озлобленности или из личной мести. Центр пытался сдержать это, но не всегда справлялся. То же происходило теперь в ОГП. Вывески и люди сменились, но общество-то с его проблемами осталось прежним.

А еще у ОГП были протоколы. По словам Матроны, без благословения Духа, что бы это ни значило, снадобье превращает человека в раба. Саша не могла забыть тот вкус. Когда ее отравили этим в первый раз, она не хотела ничего, кроме как выполнить все, чего от нее требовали; ее собственная воля работала на это. Есть, наверное, какая-то процедура согласования применения протоколов, не может же любой окружной следователь иметь полномочия использовать их по своему произволу. Возможно, бюрократическая проволочка продлевает ей жизнь, но надолго ли?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Есть ли смысл дальше тянуть время? Вершинин вряд ли сейчас пытается ее вытащить. Переговоры с подпольем были ее рисками, они оба знали это. Скорее всего, мещанина Сирина больше никто никогда не увидит.

Надо доделать работу, с которой не справился Донченко. Хоть он ее и подвел, она понимала его — стрелять в боевого товарища не так-то легко. Что же он собирался ей сказать? Почему это знание вывело его из равновесия настолько, что он проворонил слежку, довольно топорно организованную? Теперь она уже не узнает. Теперь она ничего больше не узнает.

Она может попытаться остановить себе сердце. Это последнее средство, непроверенное и ненадежное, но другого у нее теперь не оставалось. Управлять своим сердечным ритмом она умела, а вот сможет ли прервать его совсем — это можно было проверить только один раз. Для этого нужно, чтоб ее оставили в покое хотя бы на несколько минут.

— Мы знаем, что вы лжете, — говорил ей “жесткий” следователь. — Вы встречали прежде этого человека. Вы знаете, почему он пытался в вас стрелять. Вы сильно себе вредите, отказываясь нам рассказать об этом.

— Я не отказываюсь! Я не знаю того, о чем вы спрашиваете! — почти кричала ему Саша. — Вы обещали, что отпустите меня домой. Я ничего больше не могу для вас сделать, ничего!

Сейчас бы расплакаться — все следователи ненавидят женские слезы, она сама ненавидела. Но после Тыринской Слободы слез в ней не было, даже теперь, когда они так нужны.

Гипноз она пробовала на обоих следователях. Настроиться оказалось нетрудно, но бессмысленно: они хотели прежде всего выполнить свою работу, и сделать это хорошо. Их работа заключалась в том, чтоб вывести ее на чистую воду.

Вошел первый следователь, положил второму руку на плечо.

— Прошу вас, будьте помягче с Александрой Степановной, — попросил он. — Ей и так непросто пришлось сегодня. Я получил добро на зеленый протокол, надеюсь, мы скоро все уладим…

— У вас полчаса, — пробурчал второй. — После, если не будет результата, оформлю дамочку по полной программе.

Саша подавила усмешку. На самом деле, конечно, первый вел ее дело, а второй подчинялся ему.

— Прекрасные новости, Александра Степановна, — сказал первый, когда за вторым закрылась дверь. — Скоро вы будете дома. Вы ведь понимаете уже, в какую сложную ситуацию мы с вами попали. Но я нашел способ ее разрешить. Вы просто примете это средство, — он поставил на стол флакон, — повторите ответы на наши вопросы, и все ваши неприятности закончатся.

— Я не знаю, — медленно ответила Саша. — Не уверена. Правда, что это мне не навредит?

— Истинная правда, — улыбнулся первый следователь. — Средство многократно испытано. Если скрывать вам нечего — а ведь это так, Александра Степановна, — мы убедимся в этом, и вы будете чисты перед ОГП. Для того и разработан зеленый протокол, чтоб быстро и безболезненно освобождать благонамеренных граждан от подозрений. Это ради вашего же блага.

Саша смотрела на него внимательно и серьезно. Он был уверен в себе и легко попался в ловушку, он уже дышал так, как дышала она, он открылся ей и стал понятен.

Он хотел очистить мир от революционеров и террористов — не только ради карьеры, но и в силу убеждений. Ему хотелось бы, чтоб она действительно оказалась подпольщицей, знала что-то важное, а он смог это из нее вытянуть и обезвредить много опасных бунтарей. Начальство хвалило бы его, коллеги завидовали бы, сам он был бы собой доволен, потому что смог послужить своей стране. Но и благодарность в глазах обывателя, спасенного от террориста и потом очищенного от подозрений, ему тоже была приятна. Судьбы простых людей, брошенных в водоворот истории, трогали его. Тем более если речь о девушке, и не столько привлекательной, сколько вызывающей жалость, несчастной, нуждающейся в защите.

Она посмотрела на свои руки, затем медленно подняла на следователя глаза. Растерянная, перепуганная девица в поисках рыцаря.