Лирик против вермахта (СИ) - Агишев Руслан

— Слишком на виду, слишком резко взялся. Сейчас бы осадить немного, мхом прикинуться, черт, да поздно уже. Да ух, хорошо засветился. Активист-общественник, талантливый поэт, фронтовик, орденоносец…

Словом, и ежу понятно, что назад ему уже не сдать. Похоже, путь у него только один — вперед, только вперед, причем все сильнее и сильнее взвинчивая темп. Отступать поздно, да и нельзя. За его спиной сейчас стояли не столько незнакомая и далекая Москва, сколько близкие ему люди — мать с отцом, сестры с маленьким братиком, односельчане.

— Да, только вперед, чтобы этого проклятого Адика кондратий хватил от моих песен и стихов.

И все остальное, о чем Мишка думал, что шепотом себе говорил, уже не имело никакого значения. Обуревавшие его сомнения исчезли и вряд ли уже вернуться.

— А теперь спать, — улыбнулся он, подводя итог всем своим ночным размышлениям. — Завтра уже уезжать, а там привет Америка…

Но поспать ему вновь не удалось. Едва закрыл глаза, как его кто-то тормошить начал.

— Мишка! Подымайся, давай, — оказалось, это батя у печки стоял, и его руку трепал. — Знаю, ведь, что не спишь. Слышал, как ворочался, бормотал что-то. Пошли, поговорить нужно.

В сенях, накинув на плечи по тулупу, застыли. Бездумно рассматривали морозные узоры на оконном стекле.

— Мишка, — Старинов-старший, наконец, заговорил. Голос был глухим, тяжелым. Чувствовалось, что непросто ему давался этот разговор. — Прости меня.

У парня медленно поползла вниз челюсть от удивления. Извиняющийся отец — это было нечто, чего и представить было сложно. Все в селе знали про любимую присказку Ильи-кузнецы: есть только мое мнение и неправильное. Поэтому никто и слыхать не слыхивал, чтобы он перед кем-то и когда-то извинялся.

— Ты большое дело делаешь. Не мог я этого при всех сказать. Настоящий мужик, как наш дед еще в ту войну, — Старинов с трудом сглотнул вставший в горле ком. — Я ведь, Мишка, сразу в военкомат пошел. Сильно просился, чтобы первым взяли. Наградной наган с Гражданской показывал, что за Перекоп дали. А они, сволочи, ни в какую! — скрипнул зубами от бессилия. — Все про мою ногу и легкие говорили. Мол, никакой из меня боец, обуза просто. Это я должен был там, в окопах. Не дело, когда пацаны на смерть идут. Вам же еще жить и жить…

Он положил ему руку на плечо и сжал.

— А ты пошел, с орденами вон вернулся. Горжусь тобой, сын. Ей Богу, горжусь.

— Спасибо, батя, — парень коснулся глаз, и с удивлением ощутил влагу. — Я знаю…

— Ты чего, Мишка? Слезы? — судя по изменившемуся тону, Старинов-старший улыбнулся. — Кто узнает, что герой-орденоносец плачет, засмеет. Под немецкими пулями не плакал, а здесь вон поплыл…

Долго они еще так стояли в сенях. Разговаривали, вспоминали деда. Отец часто курил, отчего в воздухе стоял нещадный запах душистой махорки. Душевно поговорили.

— … Ты там осторожнее, сынок. Америка далеко, а немец вот он, рукой подать.

* * *

Новый день тоже шебутной вышел, не меньше предыдущего. Отхлестать ремнем, к счастью, ему никто не угрожал, но и без этого событий хватало. А ведь хотел последней день перед отъездом провести спокойно, дома и с родными. Сейчас, держи карман шире!

— Товарищ Старинов!

С самого утра к ним в дом заявилась целая пионерская делегация во главе с председателем пионерского совета школы — его одноклассницы Светки Синицыной, очень деятельной особы, у которой, как многие думали, где-то внутри моторчик прятался. Едва дверь открыла, а показалось, что уже всю комнату собой заняла.

— Товарищ Старинов, тебе срочно нужно выступить на общешкольном пионерском и комсомольском собрании! Все уже собирались, ждем только тебя!

И все это было сказано настолько безапеляционным тоном, что Мишка не сразу нашелся, что и ответить. При этом её голос звучал не хуже прокурорского: громко, уверенно, обвиняюще. Мол, как же ты мог, негодяй эдакий⁈

— Э… Я… Я собирался дома посидеть, помочь, — растерялся парень от такого напора. К тому же из-за спины Светки выглядывали ещё пять или шесть голов с косичками или вихрами на макушках. И от всех них буквально фонило ядреной смесью из восторженности, любопытства и зависти. — С родными…

Синицына чуть подалась вперед, уперев руки в бока. На лице показалось столько возмущения, что и представить себе сложно.

— Как там дома сидеть⁈ Товарищ Старинов, что это за несознательность⁈ Вы же пример для всех пионеров, про вас в «Пионерской правде» и самой «Правде» писали! Вы просто обязаны рассказать обо всем! Так ведь, ребята?

Ребетня за ее спиной тут же грянула:

— Конечно! Мишка, расскажи, как немца бил! Правду бают, что цельный танк гранатой взорвал? А про ефрейтора с полицаями? Мишаня, а из пушки стрелял?

Из общей кучи уже вылезли самые активные, большей части мальчишки с горящими глазами, которые и бомбардировали его вопросами:

— А Ковпак что сказал? Мишка, дай орден потрогать! А Звезда из настоящего золота? Или из меди?

Под таким яростным напором Мишка сделал шаг назад. Почувствовал, что еще немного и его разорвут на десятки маленьких Мишек, а орден с медалью отнесут в школу и повесят на доску почета.

— Все, все, хватит! — парень примирительно поднял руки вверх. — Уже собираюсь! Рубашку и пиджак только одену.

Мишка решил, что обойдется малой кровью. Хочешь — не хочешь, а идти придется. Придет, посидит в президиуме, «посветит» иконостасом из орденов, «толкнет» небольшую речь и сразу же домой. Завтра уже уезжать, а он и с родными толком не повидался.

— Вы идите, идите. Сейчас приду, — высунулся из-за занавески, где переодевался. — Я почти готов.

— Мы подождем, товарищ Старинов, — Синицына независимо дернула головкой, отчего ее косички взметнулись вверх. — Мы, как почетный караул, рядом пойдем.

И от ее торжественных слов у Мишки как-то нехорошо «екнуло под ложечкой». Откуда-то вдруг пришла уверенность, что никакой малой кровью на собрании он не обойдется. Похоже, придется выложиться полностью.

— … Чтобы все видели, как мы наших советских героев чтим! — сказал, и сразу же строго посмотрела на свою свиту, которая тут же пришла в движение и начала выстраиваться в некое подобие строя. — К тому же фотограф попросил, чтобы мы рядом с тобой в пионерских галстуках шли…

— Какой еще фотограф? — одевая пиджак, Мишка так и замер.

— Как какой? К нам же репортерская бригада из «Пионерской правды» приехала! — Синицына на него так посмотрела, что он едва не покраснел. — Их фотограф и сказал.

* * *

Газета «Пионерская правда», «На малой родине героя», 2 ноября 1941 года.

'… Глядя на Михаила Старинова понимаешь, что в это время тяжелых испытаний весь народ от мала до велика встал на защиту нашей страны. Он, как и тысячи советских бойцов, не ждал и не просил награды, желаю лишь одного — уничтожить очередного фашиста.

Простой парень из самого обычного села, Миша не понимал, почему все называют его героем. «… Я взял винтовку убитого рядом товарища и начал стрелять. Видел наступающего гитлеровца и нажимал на спусковой крючок, видел следующего и снова нажимал. Я совсем не герой. Любой на моем месте поступил бы точно также», — скромно рассказывал светловолосый паренек. «Все, кто сейчас на фронте — в окопах, в кабинах самолетов и танков, в рубке подводных лодок и кораблей — они настоящие герои, они защитники нашей советской Родины, все, как один, достойные высокого звания Героя Советского Союза. И моя награда — это и их заслуга», — с жаром говорил пионер.

… В заключение торжественного объединенного собрания пионерского и комсомольского собрания Маресьевской школы была зачитана телеграмма товарища Михаила Ивановича Калинина, председателя Президиума Верховного Совета Советского Союза, о делегировании от пионерской и комсомольской организации школы пионера Михаила Ильича Старинова в состав сводного пионерского отряда, который пройдет торжественным маршем по Красной площади в день Великой Октябрьской Социалистической революции'.