Капитан гренадерской роты - Всеволод Соловьев

Скоро замерли последние звуки в соседних комнатах; весь дворец погрузился в сон и тишину…

В это время Елизавета стояла в Преображенских казармах с крестом в руках, окруженная коленопреклоненными солдатами и офицерами…

Анна Леопольдовна начала засыпать; Юлиана прислушивалась к ее мерному дыханию и сама погружалась в туманный, почти неуловимый мир полугрез и обрывающихся, быстро несущихся мыслей. То был не сон, но и не явь: сознание действительности сменялось фантастическими картинами и уже Юлиана не могла сообразить, что во всем этом фантазия, и что действительность. То ее горе, несчастие, которое она сама себе приготовила и под бременем которого изнывала, казалось ей еще ужаснее, оно принимало даже какую-то видимую форму, страшный, гигантский образ, и надвигалось на нее, давило ее своей каменной тяжестью; то внезапно и в одно мгновение рассыпалось страшное видение и откуда — то, из лучезарной высоты, слетало счастье, никогда наяву неизведанное.

Вот чудится Юлиане, будто медленно колышатся тяжелые, бархатные занавесы двери, вот появляется он, в каком — то чудном сиянии. Она кидается ему навстречу, он шепчет ей сладкие речи, она отвечает ему поцелуями. Все предметы кругом исчезают, все уходит! Они одни среди блестящего пространства, не на земле и не на небе, в заколдованном мире…

Кто-то хватает ее за руку. Она открывает глаза…

Анна Леопольдовна проснулась и глядит на нее.

— Я сейчас видела его во сне, — говорит принцесса. — О! Если б эти сны могли постоянно сниться, тогда бы я велела поставить на окнах ширмы, заперлась бы со всех сторон и никогда бы не просыпалась!

И Анна Леопольдовна начала пересказывать Юлиане все подробности своего сновидения. И та ее слушала, сжав на груди руки…

Внезапно налетевший порыв ветра ударил в окна, и звякнули стекла, но сейчас же все снова погрузилось в невозмутимую тишину; до спальни правительницы не доносилось извне ни одного звука…

Цесаревна Елизавета Петровна, в кирасе, бережно несомая своими верными гренадерами, уже была в двух шагах от дворца караульни…

— Ах, Юлиана, — прошептала Анна Леопольдовна, — постараюсь опять заснуть…

Она повернулась на другой бок и закрыла глаза. Прошло несколько минут. Мерное дыхание двух приятельниц показывало, что обе они заснули…

XV

Елизавета почти, беззвучно отворила дверь и прошла в спальню.

— Стойте все здесь, — обратилась она к гренадерам, — и ни шагу вперед!

Она подошла к кровати.

«Какая трогательная дружба! — невольно подумалось ей при взгляде на спавших. — Даже и во сне обнимаются!»

При других обстоятельствах, веселая и во всем подмечавшая смешное, Елизавета, конечно, и тут нашла бы много комичного, большую пищу для своих остроумных шуток.

Но теперь ей совсем было не до этого. Она смущенно и грустно глядела на Анну Леопольдовну и не знала, как разбудить ее.

Но мешкать было нельзя.

— Сестрица, пора вставать! — громко сказала она, взяв за руку принцессу.

Та проснулась, открыла на нее изумленные глаза.

— Как? Это… это вы, сударыня? Что вам от меня угодно? Зачем вы меня будите?

Она обернулась к Юлиане. Та тоже сидела на постели и с ужасом глядела на дверь, из-за которой в полумраке рисовались фигуры вооруженных людей.

Анна Леопольдовна невольно последовала глазами за взглядом Юлианы и безумно вскрикнула.

Она сразу все поняла.

Елизавета подошла к двери и спустила занавесы для того, чтобы гренадеры не могли видеть происходившего в комнате.

Анна Леопольдовна, судорожно рыдая, бросилась на колени перед цесаревной.

— Сестрица, ради Бога, сжальтесь! — пролепетала она. — Не за себя я молю вас, я знаю, что мне нечего хорошего ожидать для себя. Я умоляю вас, не делайте зла моим бедным детям, которые ни в чем неповинны перед вами! Сжальтесь над ними! И еще, ради самого Бога, не одна просьба; всем святым заклинаю вас, не губите моего друга Юлиану, не разлучайте меня с нею… голубушка, сестрица, умоляю вас!

Она все лежала на ковре перед Елизаветой, ловила ее платье и глядела на нее таким отчаянным, умоляющим и жалким взором, что у Елизаветы навернулись на глазах слезы.

Между тем, Юлиана, по-видимому, даже почти спокойная, только необыкновенно бледная и с сухими, блестящими глазами, поспешно одевалась. Она не произнесла ни одного слова, она не глядела на Елизавету. В первую минуту она бессознательно ужаснулась, и когда поняла все, то хотела пробиться сквозь гренадер и разбудить всех в доме, поднять на ноги.

«Но, нет, — сейчас же и сообразила она, — верно, все уже устроено заранее, теперь ничего не поделаешь»!

И вдруг она почувствовала какое-то успокоение.

Да, прежней тоски, прежних мучений в ней как не бывало. Она еще не отдавала себе отчета в том, что в ней теперь творится. Но через несколько минут, в то время как Анна Леопольдовна умоляла за нее цесаревну, она уже говорила сама себе:

«Нет, это не несчастье, это к лучшему, это выход! Все равно так не могло продолжаться! Да, все к лучшему, все к лучшему, теперь я знаю, что мне надо делать!..»

С безграничною, ничем уже не омрачаемою любовью, взглянула она на Анну Леопольдовну. Слезы брызнули из глаз ее.

— Не разлучайте меня с нею, сестрица! — повторяла, задыхаясь от рыданий, принцесса.

«Только смерть теперь разлучит меня с тобою!» — почти вслух выговорила Юлиана, бросаясь к своему другу.

— Дети мои! Дети! — вскрикнула, всплеснув руками, Анна Леопольдовна.

— О детях не беспокойтесь, ничего дурного с ними не будет. Я никогда не была зверем и мне самой тяжело все это…

Елизавета отошла к двери, Юлиана поспешно стала помогать Анне Леопольдовне одеваться. Через несколько минут они были готовы и, в сопровождении отряда гренадер, направились к выходу из дворца.

В одной из комнат они увидели принца Антона, окруженного солдатами. Он не думал сопротивляться, когда его разбудили и объявили, что он арестован; он хорошо понял, что все пропало и нет ни малейшей надежды на спасение. Машинально оделся он и пошел туда, куда его вели. Теперь он стоял как-то съежившись, дрожа всем телом, с необыкновенно жалкой и в то же время смешной физиономией. Опять, как и во время Бирона, он был похож на несчастного, загнанного зайца. Елизавета взглянула на него, но и тут ей пришло в голову улыбнуться. Она только повернулась в сторону Юлианы и сказала ей:

— Вы поедете с принцем.

А сама взяла за руку Анну Леопольдовну, сошла с крыльца вместе с нею, усадила ее в сани, потом села рядом с нею и приказала ехать в свой дворец. Отряд гренадер почти бегом спешил за ними.

Дворец цесаревны представлял небывалое до тех пор зрелище. Среди глубокой ночи ворота стояли настежь; в окнах мелькали свечи. Многочисленные группы солдат ежеминутно подходили со всех сторон и останавливались у подъезда. Более приближенные лица толпились в первой комнате, и только что Елизавета показалась, в сопровождении Анны Леопольдовны, все кинулись к ней, поздравляли ее, целовали ее руки. Вот на пороге комнаты появилась Мавра Шепелева, всплеснула руками и, растолкав всех, бросилась на шею цесаревне.

— Матушка моя, золотая! — причитала она, навзрыд плача и смеясь в одно и то же время. — Голубушка ты моя! Царица! Императрица!

— Ну, успокойся, Маврушка, успокойся! — ласково повторяла Елизавета, целуясь с нею.

Через несколько минут привезли из Зимнего дворца детей Анны Леопольдовны. Принцесса кинулась к своей крошечной дочери. Обливаясь слезами, схватила ее на руки, крепко прижала к себе и не выпускала. Елизавета печально подошла к маленькому императору, жалобно плакавшему на руках у мамки, взяла его осторожно, стала целовать и тихо шептала:

— Бедное дитя! Ты вовсе невинно, твои родители виноваты.

Между тем, прибывало все больше и больше народу! Еще никогда, пренебрегаемый почти всеми, обветшалый дом цесаревны не вмещал в себе столько гостей, никогда не было в нем такого оживления. Скоро собрался сюда весь цвет вчерашнего правительства.

Привезли и принца Антона вместе с Юлианой Менгден. Бедный принц все так же дрожал и безмолвствовал. Юлиана все так же была спокойна. И некому было заметить в эти важные минуты, что судьба сыграла очень злобную шутку с принцем Антоном: соединила-таки его и Юлиану, за которою он прежде так ухаживал и которую, в последнее время, так ненавидел.

Вслед за ними появились и другие важные гости и прежде всех тоже два старых друга: Миних и Остерман. Миних шел довольно бодро, только старался ни на кого не глядеть. Остерман выступал вслед за ним, кряхтя и охая, но все же без костылей. Ноги его вдруг получили способность двигаться, а уж когда же и было ему умирать, как не теперь!? Он был без парика, без своего зеленого зонтика, в иных местах его одежда оказалась изорванной. Несмотря на строгий приказ Елизаветы, солдаты не поцеремонились: избили его порядком во время ареста. Впрочем, они имели на это оправдание. Он вздумал было пугать их, стал кричать, что они жестоко пострадают за свой поступок и кончил тем, что весьма неуважительно отозвался об Елизавете. Вследствие этого солдаты и не могли сдержать себя. Миних тоже был избит солдатами, но тут они могли оправдаться только тем, что уже давно все войско его ненавидело и что нечего было жалеть его.